Сердце Льва — 2 - Разумовский Феликс - Страница 30
- Предыдущая
- 30/103
- Следующая
«Ну бля, сука бля!» Удар был вскользь, еле ощутим, но Андрона сразу прошиб холодный пот: «Все, писец, приехали. Вот только ДТП с потерпевшими ему не хватало. Сейчаса начнется — скорая, ГАИ, изъятие документов, сдача крови на анализ. Съездил, называется, по блядям!» Руки его судорожно вцепились в руль, сил не осталось даже, чтобы подняться с сиденья.
Так что первым поднялся стукнутый — натурально, хватаясь руками за капот. Буркнул что-то, резко повернулся и, придерживая руками зад, чинно поковылял себе по раскисшему тротуару. Что-то в его походке было на удивление знакомое.
— Эй, мужик, — сбросив наконец оцепенение, Андрон рванулся из машины и, что было мочи, пустился за потерпевшим. — Постой, мужик, постой, разговор есть!
Он достаточно наслушался про все эти штуки с ДТП. Если потерпевший ходит, главное не дать ему уйти, а посадить в машину и денег дать. Чтобы расписку накарябал, что претензий не имеет. А то потом залудит еще стакан и накатает ментам заяву, что такой-то с номером таким-то злостно сбил меня, трижды обматерил ГАИ и по кривой убрался с места происшествия. Хлопот потом не оберешься. Так что первым делом — денег дать.
— Ну постой же, постой! — Андрон с легкостью настиг свою жертву, взяв за локоть, мягко придержал, повернул к себе и жутко удивился. — Рубен? Ты?
Да, неисповедимы пути господни, это был Рубен Ашотович. Но господи, в каком же виде! Жалкий, продрогший, без шарфа и шапки, с бледным лицом, мокрым то ли от слез, то ли от осадков. Впрочем мокрыми насквозь были и штаны, и пальто, и ужасные скороходовские говнодавы — поваляйтесь-ка, побарахтайтесь в раскисшем снежку. Ноги плохо держали Рубена Ашотовича, он был сногсшибательно, до изумления пьян, но пьян как-то интеллигентно. Ни мата, ни спеси, ни резкий телодвижений, только извиняющаяся улыбочка да невнятное бормотание. Но Андрона признал, полез обниматься по-кунацки.
— Здравству, дорогой, здравствуй. Эх, жопа у меня болит.
Язык плохо слушался его, выпитое сказывалось, да и замерз как собака до зубовного стука.
— Эх, Рубен, Рубен…
Андрон забыл и про блядей, и про ГАИ, и про недавний свой мандраж, посадил Рубена в машину и повез к себе на Фонтанку. К Полине такого нельзя, хоть и промокшего, замочит враз.
— Эй, банщик, пару поддай, еще, еще…
В тепле салона Рубен Ашотович размяк, расслабившись, растекся аморфной массой по сиденью и сразу же забылся сном, а будучи разбужен, откантован в дом, напоен крепким — одна заварка — чаем, снова закемарил, плюхнувшись ничком на Тимову кровать. Храпел он страшно, долго не давал заснуть ворочавшемуся Андрону и чуть было не вспугнул чуткого и мнительного Арнульфа. Тем не менее, ночь как-то минула.
— Ну-с, алкоголики, дебоширы, тунеядцы, подъем, — Андрон, проснувшийся первым, умылся, побрился и принялся будить так и не изменившего позы Рубена. — Вставайте, граф, вас ждут великие дела.
Ну да, чайник вскипел, скороходовские, набитые газетой гавнодавы высохли, краденая детскосадовская каша разогрета. Жизнь, дорогой граф, прекрасна и замечательна. Однако судя по Рубену Ашотовичу сказать сие было затруднительно — он был помят, растерян, а главное никак не мог вспомнить перипетии дня минувшего. Без штанов, с больной головой, на скрипучей кровати. С огромным кровоподтеком на заду. Только-то и ясно, что похмелье, тягостное, муторное, долгомотное. Полцарства за коньяк! Увы, ничего горячительнее горячего кофе в доме не нашлось. Да и то скверного детскосадовского разлива.
Завтракали в скорбной тишине без разговоров. Андрон тактично, ни о чем не спрашивая, с аппетитом пользовал ячневую смесь, Рубен Ашотович, страдая, лазил чайной ложечкой в мутный кофе, на лысом его черепе блестели капли пота, в глазах, налитых кровью, светилось отвращение. Нет, не к бурой приторной жидкости, к самой жизни. Молчание становилось тягостным, ощутимо плотным, стопудовой гирей повисало в воздухе. Не дай бог упадет…
— Ну, а как там Полина? — начал было разговор Андрон и тут же раскаялся.
Рубен Ашотович еще больше помрачнел, резким движением в штопор закрутил неповинную ни в чем ложечку.
— Не знаю, давно не виделись. — Голова его вдруг затряслась, мятое лицо собралось складками, сморщилось, словно печеное яблоко, и он заплакал, глухо, без слез, тяжело выкатывая небритый кадык. — С месяц уже. Ушла. К какому-то мужику. Сказала, навсегда.
Что-то было в нем от Васисуалия Лоханкина и розовобрюхого, загнанного в клетку хомяка, которому чешут сторублевкой это самое розовое брюхо. Вот ведь, ушла, волчица старая и грязная при том!
— Брось, Рубен, все бабы суки, — веско произнес Андрон, и атмосфера сразу разрядилась, живительным озоном ее наполнила мужская солидарность.
— Да, да, конечно суки, — Рубен Ашотович, вздохнув, начал успокаиваться, зубы его дробно стукнули о чашку с кофе. — Вот ведь, ушла. Сказала, что я ей всю жизнь испоганил с моим национальным вопросом. Точнее, с армянским носом. И за кордон она не поедет. Это после всего-то?
Чувствовалось, что он не так переживает измену Полины-жены, как предательство Полины-друга.
— Все правильно, из ребра, — Андрон глубокомысленно прикончил смесь, набулькал кофе и взялся за бутерброд. — И что же теперь?
— А ничего, — Рубен Ашотович поставил чашку, мятое лицо его сделалось серым. — Буду хоронить прошлое. Один знакомый зовет на кладбище в пахоту, негром. Перекантуюсь лето, а там видно будет. Честно говоря, ничего хорошего не жду, все как-то мрачно.
А вот и нет. Когда после завтрака вышли из дома, на улице уже рассвело — мглисто, туманно-зыбко, но все же темнота отступила.
— Погодка-то а? Как в Англии! — Андрон, поеживаясь, закурил, с важностью подошел к машине и, вытащив брелок с ключами, приступил к сакральному процессу отмыкания. — Ну как ты тут, моя ласточка? Не замерзла? Рубен, заходи, подкину до метро. Рубен, эй! Что с тобой? Увидел дедушку на облачке?
Рубен Ашотович не отвечал, прищурившись, как бы не доверяя зрению, он внимательно смотрел на флюгер, длиннохвостую железную собаку, четко различаемую на фоне неба.
— Странно, очень странно, — произнес он наконец, оторвал мутный взгляд от флюгера и залез в стылое нутро машины. — Действительно, все как в Англии. Там в Суффолке есть церковь с аналогичным флюгером, я сам видел фото. Ее называют храмом Цербера, сатанинского пса. Когда-то давно он явился прихожанам, кого-то убил, кого-то изувечил и с адским ревом исчез. После него остались искареженные церковные часы и глубокие, напоминающие следы когтей царапины на плитах пола. Странно, очень странно.
До самого метро он молчал, думал о своем, тер бугристый, в морщинах лоб — ясно было, что зеленый змей еще не до конца разжал свои объятья. При прощании же Рубен Ашотович расчувствовался, дружески обнял Андрона и скупо прослезился.
— Спасибо, Андрюша. Ничего, ничего, не все так плохо. Пока мы мыслим, мы существуем. — Замялся на мгновеие, как бы вспомнив что-то, выпятил губу, покачал плешивой головой. — И все-таки собака эта, флюгер… Странно, черт возьми, очень странно, — крепко пожал Андрону руку, вылез из машины и пропал под землей.
«Конечно, странно, — Андрон, глянув в зеркало, просемафорил поворотником и осторожно, дабы не задеть прохожих, начал отъезжать от поребрика, — не флюгер вертится, а все базары крутятся вокруг него. То то, то се, то чухонский волк, то собака Баскревилей…». И в довершении собачьей темы он вдруг поймал себя на мысли, что в самом деле все бабы суки, и Полина отнюдь не исключение. Жучка еще та.
- Предыдущая
- 30/103
- Следующая
