Ученье – свет, а богов тьма - Жукова Юлия Борисовна - Страница 25
- Предыдущая
- 25/100
- Следующая
Пока их нет, я немножко шуршу по хозяйству: прибираю на кухне, подготавливаю плацдарм для возни с рыбой, в процессе натыкаюсь на открытую книжку и снова зависаю над изображениями Ирлика. Ну не лежит у меня к ним душа. Ладно, надо хоть канву поискать, я вроде покупала большой кусок черной. А Ирлика надо, конечно, на черном фоне, он ведь такой весь светящийся… Рулон канвы обнаруживается в ларе, которому Кир смастерил замок, поэтому туда больше не попадают тонны кошачьей шерсти. Размер даже масштабнее, чем я думала, полтора на полтора. Я обвышиваюсь… Можно, конечно, отрезать, но у тряпки фабрично обработанный край… Да и я обещала Ирлику большой портрет. Ладно, пока размечу для очистки совести, а потом еще подумаю. Где мой большой белый маркер?..
Разметкой занимаюсь до темноты – в это время года день совсем короткий. Потом раскладываю вокруг себя нитки и бисер и принимаюсь, подобно сказочному злодею, чахнуть над сокровищами. От этого бесконечно прекрасного занятия меня и отрывают оглушительное уханье и стук в окно гостиной – как я с перепугу не перевернула все коробки с бисером, ума не приложу, но, к счастью, только нитки рассыпала.
За окном светятся красные перья. Ого, да это сам прототип пожаловал. Приоткрываю окно.
– Привет, ты в дверь звонить не пробовал? – спрашиваю.
– Еще чего, глупости какие, – усмехается он, выпуская изо рта облачко пара. – Что я, всегда одинаково входить должен? Открывай, открывай, а то я через печную трубу занырну!
– Тут нет печки, – сообщаю я, открывая окно пошире. – Давай быстро, а то выстудим всю комнату.
– Я нагрею, – великодушно обещает Ирлик, перекидывая ноги через подоконник. Когти оставляют бороздки на ковре. Он в божественной форме, при всех гирляндах и в юбке, на сей раз шоколадного цвета с красными и золотыми узорами.
– Ты немного рановато, – говорю. – Рыба еще на удочке.
– Знаю, знаю, – отмахивается Ирлик. – Я пока не голодный. Просто скучно стало. По снегу мое царство засыпает, заняться там нечем. Летом-то можно хоть в кабак сходить, обыграть мужиков в бараньи или еще во что… А сейчас мне в человеческом теле холодно.
Он демонстративно усаживается перед искусственным камином, скрестив ноги так, что когти торчат по обе стороны под опасными углами.
– Ну, в доме-то, может, превратишься? – с надеждой спрашиваю я.
Ирлик морщится.
– Не хочу. У тебя тут даже живого огня нету, вроде тепло, а неуютно. Да вы меня уже все видели, от кого скрываться-то?
– Тут Азаматовы мать и брат, – говорю, подавляя желание возмутиться: у меня идеально уютный дом, а живой огонь – это постоянная опасность пожара!
– Вот не понять мне вас, людей, – встряхивает гривой Ирлик. – Какая разница, как я выгляжу? Суть-то одна!
– Когда ты выглядишь как человек, можно временно забыть про суть, – поясняю я.
– Забыть – это да-а… – протягивает Ирлик задумчиво. – Кстати! Как твоя вышивка поживает?
– Да вот, – делаю жест в сторону разложенной на столике канвы и расставленных по всем креслам коробок с богатствами. – Только материалы подобрать успела. Пытаюсь придумать, как тебя лучше изображать, и пока ничего путного в голову не приходит. Хочется похоже, но я же не художник.
Как-то незаметно для меня Ирлик внезапно оказывается посреди моего барахла, не изменив позы. Сует нос в нитки, шерудит мизинцем в бисере.
– Красиво, – заключает. – Земное все, да? На Муданге так делать не умеют. Так тебе чего, позировать надо, что ли?
– Э-э-э, собственно… А нельзя тебя сфотографировать? – решаюсь я.
Ирлик сдвигает брови под напряжением мысли.
– Это такие моментальные картинки, что ли? А как они получаются?
– Ну-у, там свет попадает на сенсор, превращается в электричество и выводится на экран… – мучительно адаптирую я институтский курс оптики.
– А откуда этот свет берется? – серьезно спрашивает Ирлик.
– Из чего-нибудь светящегося, – пожимаю плечами. – А от всего прочего он отражается и тоже попадает на сенсор.
Он все еще морщит лоб.
– Это от человеческого глаза сильно отличается? – спрашивает наконец.
– Сенсор по-другому устроен, и у хорошего глаза изображение получается лучше.
– Тогда, наверное, можно, – поднимает брови Ирлик. – Попробуй.
– Сейчас попробую, я, правда, спрашивала в другом смысле… Тут, на Муданге, среди людей считается, что по фотографии можно сглазить или еще что… поэтому, например, нас с Азаматом снимать запрещено.
Ирлик заходится хохотом.
– Ты же не думаешь, что меня можно сглазить! – веселится он, откидываясь на ковер перед камином. – Ой, не могу, уморила! Как ты себе это представляешь?
– Никак, – ухмыляюсь я, щелкая камерой. – Ты отлично получился, гляди!
– А, так это была уловка? Уважаю! – радуется Ирлик, элегантно перекатываясь по ковру, чтобы заглянуть в превьюшку. – Мм, ничего, только мне твой неживой огонь не нравится.
– Я могу взять фотку настоящего и вклеить, а с этого уже вышивать…
– Да ну, что, огня не хватает? Давай нормальный разведем!
– Ну не в доме же! – ужасаюсь я.
– Ладно, – снисходит Ирлик, – не в доме так не в доме. У вас кострище где-то было на берегу, пошли туда.
– Погоди, давай всех дождемся… У меня тут ребенок спит, не хочу его одного оставлять, а то проснется, испугается…
Ирлик со вздохом встает, подходит к манежу, скорчивается над Алэком и принюхивается.
– Он еще два часа проспит. Пошли, я терпеть не могу ждать.
Поняв, что спорить бессмысленно, я иду одеваться.
На улице не очень холодно, на небе тучи, сквозь которые еле-еле пробивается свет Второй луны. Филин, которого не взяли на рыбалку, при виде Ирлика поджимает хвост и с приглушенным всхлипом исчезает в будке. Ирлик не обращает внимания, протапливает снег своими большими ступнями, а я семеню следом, проваливаясь по щиколотку.
– Шагай почаще, – прошу. – Мне так легче идти будет.
Он бросает на меня веселый взгляд через плечо, припадает к земле и дует вперед. Теперь перед нами прямая черная тропинка до кострища. Правда, боюсь, что-то из маминых посадок пострадало.
– Еще же дрова надо взять! – вспоминаю я.
– За каким шакалом тебе дрова? – воздевает руки к небесам Ирлик. – Я захочу, снег гореть будет!
– Как скажешь, – покладисто соглашаюсь я.
Кострище завалено снегом, но, как только Ирлик встает в круг камней, ночь озаряется высоченным пламенем. Он ласково улыбается, разбалтывая огонь руками, потом набирает пригоршню и умывается им – лицо, грудь и подмышками не забыл сполоснуть. Я только успеваю щелкать. Впрочем, результат какой-то странный.
– Тут на снимках получается, что ты как будто светишься изнутри, – говорю. – Дома так не было.
– А что, не надо? – оборачивается Ирлик, лениво перекидывая язычок пламени из одной ладони в другую. – Ты же сказала, все, что светится, попадает. Я думал, так будет лучше…
– Э-мм, я еще сказала, что от несветящегося отражается и тоже попадает. А лучше – не лучше, сам смотри, только камеру мне не спали.
Ирлик приглушает костер и наклоняется рассмотреть превьюшки.
– Ой нет, мне так не нравится, – морщится он. – Тут меня и не узнать. Давай заново.
Я отхожу, а он снова разводит вокруг себя геенну, поднимает столбы искр, крутится на месте, вдруг со смехом пускается в пляс, как будто слышит какую-то музыку, которая мне недоступна. Сверкающие бусы болтаются вокруг него, перемешиваясь с искрами. Я выставила камеру на автоматическую съемку с максимальной скоростью при необходимой выдержке, потому что палец уже отсох на кнопку жать.
– Ирлик, а ты можешь сделать, чтобы у тебя перья на голове тоже стали огнем? – спрашиваю, осторожно обходя его по кругу.
Сначала мне кажется, что он не услышал, но потом он театрально взметывает гриву, и весь головной убор обращается в пламя, да и вообще непонятно, где там еще волосы, а где уже огонь.
Не знаю, сколько проходит времени, но у меня начинают зажариваться нос и замерзать ноги, когда Ирлик утихомиривается. Он присаживается на один из камней, ограждающих кострище, смиряет огонь до небольшого костерка и стряхивает с плеча несколько искорок. Вдруг что-то привлекает его внимание в самой середине импровизированной танцплощадки, и он подается вперед, садится на колени в золу, поднимая новые снопы искр, сгибается и бережно поднимает из пепла что-то маленькое.
- Предыдущая
- 25/100
- Следующая
