Верное сердце - Кононов Александр Терентьевич - Страница 19
- Предыдущая
- 19/162
- Следующая
— Нет. Деревенский.
— А чего он в избу нейдет? — спросил отец.
— Не знаю.
Шпаковский внимательно поглядел на взволнованное Гришино лицо и поднялся:
— Ну, пойдем. Посмотрим, что там за таинственный незнакомец.
Гриша проводил учителя к амбарам. За старой ветлой стоял Комлев. Из вежливости Гриша отошел в сторону: может, Кирилл с учителем не хотят, чтобы их кто-нибудь слышал.
Но скоро они сами подошли к нему, и Комлев сказал громко:
— В этом деле нам без Гришутки не обойтись. Да вы не сомневайтесь: толковый мальчонка. Он вас лучше меня сведет куда надо. А мне нельзя. Да и вам со мной идти не рука. А тут — с мальчишкой, да еще с сыном приятеля вашего, свободная вещь — прогулка по лесу. Какие могут быть пересуды?… Гриша, знаешь, где корчевье, бывал там?
— Был один раз.
— Ну, один раз был, значит и в другой раз найдешь.
И Кирилл начал торопливо прощаться.
Гриша в отчаянии спросил его дрожащим голосом:
— А хлеб-то… надо носить?
— Покамест не надо. Ты, Гриша, не серчай на меня. Скоро все узнаешь.
Учитель смотрел в сторону, кусал в волнении усы, Гришиных слов, видно, не слышал — думал о своем. Потом удержал Комлева за руку и спросил:
— Значит, это поручение Кейнина?
— Его. Кейнин-то и узнал, что вы в волостном правлении свой человек.
Учитель попрощался с Кириллом и обнял Гришу:
— «Вперед!» — воскликнул Дон Кихот»!
Он опять начал шутить и повел силком Гришу назад, в избу. На ступеньках крыльца Гриша уперся и спросил требовательно:
— А про что это вы с Кириллом?
— С Кириллом-то? Про дела!
— Про какие дела?
— Про всякие-разные.
Гриша выскользнул у него из-под рук, убежал: вот человек — обнимается, а толком разговаривать не хочет.
Учитель пробыл у Шумовых на этот раз недолго. Солнце стояло еще высоко, а он уже укатил на своей машине в сторону корчмы — значит, к Ребенишкам.
Дни после этого потянулись еще длинней. Может быть, потому, что Гриша ждал чего-то. Сам толком не знал — чего.
Были, правда, у него за это время и дела и встречи.
Приехал на неделю Лещов с сыном. Прасол ушел к помещице — должно быть, опять приторговывать будущий урожай яблок, — а Евлампий, на этот раз одетый в розовую рубашку с синими пуговицами, подошел к Грише и, не здороваясь, спросил:
— Хошь, будем в козла играть?
— Это что — в карты?
— Какое в карты! В живого козла… А, сметанная голова! — закричал он, приметив издали Яна. — Лети сюда, будем играть.
Ян подошел, остановился, глядя застенчиво.
— Ну, вот ты, к примеру, будешь козел. Становись! Вот так. — Евлампий показал, как надо стать: согнулся, уперся руками в колени. — А я через тебя буду скакать. А ты считай: один раз прыгну — это называется: «вилочки козлу», другой раз прыгну — «ложечки козлу». Потом: «как бы не задеть козла», «как бы не помять козла». Тут я все время должен скакать через тебя так, чтобы не задеть ногами. А уж потом: «задел козла». Я тебя тогда двину ногами. Под конец: «помять козла» — это значит, я, как хочу, могу на тебя навалиться, хоть на голову сесть. Понятно?
— Понятно.
— А если я задену раньше времени козла или забуду сказать «вилочки козлу», спутаюсь, скажу сразу «ложечки», ну, тогда я — козел, тогда через меня сигайте. Ну, становись! — сказал он Яну.
Ян согнулся, руки, как было показано, упер в колени.
Евлампий сперва прыгал старательно, приговаривая вполголоса с озабоченным видом: «вилочки козлу», «ложечки козлу», а когда выходило: «помять козла» — садился с размаху Яну на шею так, что тот тыкался носом в песок.
Ян вставал, снова терпеливо нагибался, и Евлампий опять прыгал. Скоро он начал строить Грише рожи, подмигивая в сторону Яна.
Похоже было, что этот опытный игрок так и не собьется: вовремя скажет «вилочки», вовремя заденет козла.
Прошло много времени. Ян стоял смирно и только от раза к разу все сильнее тыкался носом в землю.
Грише стало не по себе. Почему козлом оказался Ян, а не Евлампий? Сбиться со счета «вилочки-ложечки» трудно. Значит, так Ян и будет стоять, согнувшись, до вечера, а Евлашка будет через него скакать, пока сам не устанет?
Но Евлампий не уставал.
Он скакал и скакал, да еще и подмигивал Грише: вот, мол, дурака нашли — сметанную голову…
Наконец Гриша вспомнил: а «ножички» где же? «Вилочки козлу», «ложечки козлу», а «ножички»? Он и сам теперь толком не помнил, что должно идти после «ложечек» и закричал запальчиво:
— «Ножички»!
— Чего «ножички»? — оглянулся Евлампий и нечаянно задел Яна ногой.
— Задел, задел! Теперь становись сам!
— Чего задел, где задел?
— Еще не было «задел козла». Значит, это ты рано…
— «Рано, рано»!… Рано у барана!
— Но ты ж сбился? Задел?
— А зачем ты заорал «ножички»? Какие тебе еще «ножички»? Ты заорал, я и сбился.
— Сбился — значит, козел. Становись!
— Становится виноватый. А я не виновен. Кто сбил меня своими дурацкими «ножичками», тот и виновен.
— А, так ты не хочешь быть козлом? — зловеще спросил Гриша, подходя к Евлампию. — Ты не хочешь по-честному?
— Но, но! Убери грабли подальше… Одного такого мы видали, через левую руку кидали!
Гриша близко увидел злые глаза Евлампия, узенькие, карие, в зеленых крапинках.
Не помня себя, он схватил его изо всех сил, пригнул к земле:
— Ян, прыгай через него!
Евлампий ловко вывернулся, с размаху дал Грише подножку, тот покатился на песок, еле успев ухватиться за Евлашину ногу. Но раз ухватился, то и не выпустил, — Евлампий упал рядом…
Выйдя от Перфильевны, прасол Лещов долго глядел на мальчишек. Враги самозабвенно катались перед ним по земле. Верткий Евлампий то и дело оказывался наверху, но каждый раз потом его подминал под себя Гриша: он все-таки был сильнее.
В сытых глазах прасола засветился неподдельный интерес; он даже описал полукруг около дерущихся, стремясь, видно, разглядеть подробности битвы. Наконец Гриша окончательно уселся на Евлампия и, схватив гореть песку, заорал победно:
— Ешь землю, проси пощады!
И тут увидел перед собой бороду Лещова. Он вскочил испуганно.
Но прасол только сказал сыну:
— Не умеешь, дурак, сдачи давать!…
И пошел к двуколке. За ним поплелся и Евлаша, одергивая измятую рубаху и посылая исподтишка Грише и Яну разные посулы — в виде сжатых кулаков, кукишей, высунутого языка; все это чередовалось у него с удивительным проворством.
Гриша с Яном долго обсуждали происшедшее, и воспоминаний об этом, должно быть, хватило бы у них на целый день…
Но тут возник на дороге щеголеватый топот. Предчувствуя необычайное, мальчики побежали к придорожному плетню. Скакал эскадрон драгун. Впереди на золотистом жеребце сидел хмурый офицер; лицо у него было словно забинтовано огромными усами. Драгуны пропылили мимо «Затишья» не останавливаясь.
Стоявшая с ведрами у колодца кухарка Анфиса проговорила громко:
— Это они солдата ищут…
Гриша спросил у нее осипшим от волнения голосом:
— Какого солдата?
— Беглый солдат, сказывали, в лесу объявился.
— А кто… Как его зовут?
— Да ты что взвился-то? Я на его крестинах не была…
Взяв ведра, она пошла к дому.
Гриша на Анфисиных крестинах тоже не был, а как ее зовут, знает. Но приставать к кухарке с расспросами не решился. Пробормотав растерянно в сторону Яна: «Погоди, я сейчас», он пошел домой. В избе была только одна мать. Гриша начал говорить про драгун, но она закричала:
— А, провались ты! Уйду вот от вас от всех, тогда спохватитесь, да поздно будет!
Гриша испугался, что мать уйдет. Она давно грозилась уйти «куда глаза глядят», и каждый раз становилось страшно: а ну как в самом деле уйдет? Без нее худо будет. Даже сердце падает, когда подумаешь об этом. Гриша выскользнул из избы и сам пошел по усадьбе «куда глаза глядят». И увидел Яна; тот успел уже заняться делом: сидел у сажалки, налаживал к спуску на воду сухую корягу. Хорошо плыть на ней к другому берегу!
- Предыдущая
- 19/162
- Следующая
