Время писать - Азимов Айзек - Страница 3

• Предыдущая
• 3/3

Был противный денек с мокрым снегом – день, когда свободные такси подлетают к вам только затем, чтобы обляпать вам брюки серой жидкой грязью и тут же рвануть с места, включив сигнал «не работаю» и с противным воем набирая скорость.

Мордехай, стоя ко мне спиной, поднял руку, и к нему тут же осторожно подъехало свободное такси. К моему удивлению, Мордехай смотрел в сторону. Такси отползло прочь, и на его ветровом стекле ясно читалось разочарование.

Мордехай снова поднял руку, и тут же из ниоткуда явилось второе такси и остановилось перед ним. Он влез внутрь, но, как я услышал даже с расстояния в сорок ярдов, высказал несколько таких сентенций, которые ни в коем случае не предназначались бы для ушей деликатно воспитанного человека, если таковые еще попадаются в нашем городе.

В то же утро я ему позвонил и договорился выпить по коктейлю в уютном баре «Счастливый часок», в котором этот самый часок иногда растягивался на целый день. Я просто не мог дождаться встречи – мне нужно было получить у него объяснение.

А именно, меня интересовал смысл тех восклицаний, которые он произнес, садясь в такси. Нет-нет, мой друг, вы неправильно меня понимаете. Их словарный смысл – если бы эти слова можно было бы найти в словаре – был мне знаком. Что же мне было совсем непонятно – это почему он их произнес. Судя по всему, он должен был бы быть вполне счастлив.

Когда он вошел в бар, счастливым он не выглядел. Скорее казался изнуренным.

Он сказал:

– Джордж, сделайте одолжение – позовите официантку, ладно?

В этом баре официантки одевались не очень тепло, что, впрочем, согревало взор посетителей. Я с радостью позвал одну из них, хотя и понимал, что она проинтерпретирует мой жест лишь как желание заказать что-нибудь выпить.

На самом деле она его не стала интерпретировать никак, ибо все время была уверенно повернута ко мне лишь обнаженной спиной.

Я сказал:

– На самом деле, Мордехай, если вы хотите, чтобы вас здесь обслужили, вам придется позвать ее самому. Законы вероятности еще не поверглись ко мне выгодной стороной, что просто стыд и позор, ибо давно пора помереть моему богатому дядюшке, лишив своего сына наследства в мою пользу.

– У вас есть богатый дядюшка? – У Мордехая на мгновение блеснул интерес.

– Увы, нет. Это лишь усугубляет несправедливость ситуации. Мордехай, пожалуйста, позовите официантку.

– А ну ее к черту, – проворчал Мордехай. – Подождет, не рассыплется.

Меня, как вы понимаете, беспокоил вопрос не о том, сколько она будет нас ждать, а совсем другое, но любопытство пересилило жажду. Я сказал:

– Мордехай, что с вами? У вас несчастный вид. Сегодня утром я видел, как вы не обратили внимания на пустое такси в такой день, когда они на вес золота, а потом, садясь во второе, даже выругались.

– Что, в самом деле? – спросил Мордехай. – Да эти гады меня просто утомили. Такси за мной охотятся. Просто едут вереницами. Я не могу взглянуть на дорогу, чтобы из них кто-нибудь не остановился. На меня наваливаются толпы официантов. При моем приближении продавцы открывают закрытые магазины. Стоит мне войти в холл, как лифт распахивает пасть и ждет, пока я войду, и тут же закрывается и едет сразу на нужный этаж. В любой конторе мне сразу приветственно машут орды служащих, заманивая каждый к своему столу. Все правительственные чиновники существуют только затем, чтобы…

– Но, Мордехай, – вставил я слово, – это же просто прекрасно. Законы вероятности…

То, что он предложил сделать с законами вероятности, было абсолютно невыполнимо хотя бы из-за отсутствия у абстрактных понятий телесной сущности.

– Однако, Мордехай, – убеждал я его, – все это должно было дать вам больше времени для писательских трудов.

– Ни хрена! – рявкнул Мордехай. – Я писать вообще не могу!

– Ради всего святого, отчего?

– Потому что у меня нет времени на обдумывание.

– Нет времени на что?

– Раньше, в процессе всех этих ожиданий – в очередях, на остановках, в конторах, – это было время, когда я думал, когда обдумывал, что буду писать. Это было время совершенно необходимой подготовки.

– Я этого не знал.

– Я тоже, зато теперь знаю.

– Я-то думал, – сказал я, – что вы все это время ожидания только распалялись, ругались и самого себя грызли.

– Часть того времени на это и тратилась. А остальное время шло на обдумывание. И даже время, когда я пенял на несовершенство мира, шло не зря, поскольку я получал хорошую встряску и правильную гормональную настройку всего организма, и, когда добирался наконец до машинки, вся эта невольная злость выплескивалась на бумагу. От обдумывания появлялась интеллектуальная мотивация, а от злости – мотивация эмоциональная. А от их соединения рождалась превосходная проза, выливающаяся из тьмы и инфернального огня моей души. А теперь – что? Вот, смотрите!

Он слегка щелкнул пальцами, и тут же тщательно раздетая красавица оказалась на расстоянии вытянутой руки, спрашивая:

– Могу я обслужить вас, сэр?

Уж конечно, могла бы, но Мордехай только мрачно заказал два коктейля для нас обоих.

– Я думал, – продолжал он, – что просто надо приспособиться к новой ситуации, но теперь я вижу, что это невозможно.

– Но вы же можете отказаться от использования преимуществ такой ситуации.

– Отказаться? А как? Вы же видели сегодня утром. Если я отказываюсь от такси, тут же приходит другое, только и всего, Пятьдесят раз могу я отказаться, и оно придет пятьдесят первый. И так во всем. Я уже совсем вымотался.

– А что, если вам просто зарезервировать себе часок-другой для раздумий в тишине кабинета?

– Именно так! В тишине кабинета. А оказалось, что я могу думать, лишь переминаясь с ноги на ногу на перекрестке, или на каменной скамейке зала ожидания, или в столовой без официанта. Мне нужен источник раздражения.

– Но вы же раздражены сейчас?

– Это не то же самое. Можно злиться на несправедливость, но как злиться на всех этих нечутких олухов за ненужную доброту и предупредительность? Я не раздражен сейчас, а всего лишь печален.

Это был самый несчастливый час, который я когда-либо провел в баре «Счастливый часок».

– Клянусь вам, Джордж, – говорил Мордехай, – я думал, что меня сглазили. Как будто фея, не приглашенная на мое крещение, нашла, наконец, что-то похуже, чем постоянные потери времени. Он нашла проклятие исполнения любых желаний.

Видя его столь несчастным, я с трудом удержался от недостойных мужчины слез, тем более что этой неприглашенной феей был я, и он, не дай Бог, как-нибудь об этом дознается. Он мог бы тогда убить себя или – страшно даже подумать – меня.

А потом пришел настоящий ужас. Спросив счет и, разумеется, моментально получив, он бросил его мне, рассмеялся фальшивым, кашляющим смешком и сказал:

– Давайте-ка заплатите. А я пошел.

Я заплатил. А что мне было делать? Но полученная рана и сейчас иногда напоминает о себе перед ненастьем. Я ведь для него укоротил жизнь Солнца на два с половиной миллиона лет, и я же должен был платить за выпивку? Где справедливость?

Мордехая я с тех пор не видел. Я слыхал, что он уехал из страны и стал бродягой где-то в южных морях.

Не знаю, чем там занимаются бродяги – думаю, вряд ли гребут деньги лопатой. Одно я знаю: если он будет стоять на берегу и захочет, чтобы пришла волна, она придет тут же.

Тем временем недовольный официант принес нам счет и положил его между нами, а Джордж талантливо, как и всегда, изобразил задумчивую рассеянность.

Я спросил:

– Джордж, вы ведь не собираетесь просить Азазела сделать что-нибудь и для меня?

– Вообще-то нет, – ответил Джордж. – К сожалению, старина, вы не тот человек, с которым связаны мысли о благодеяниях.

– И вы не собираетесь для меня ничего сделать?

– Абсолютно.

– Тогда, – сказал я, – я плачу по счету.

– Это, – ответил Джордж, – самое меньшее, что вы можете сделать.

• Предыдущая
• 3/3