Единое королевство - Рассел Шон - Страница 26
- Предыдущая
- 26/118
- Следующая
Иногда оно посещало ее здесь, в саду, и Туат приходилось удерживать его в себе, пока она не входила в Зал Ткачей, избегая всех остальных, чтобы своими разговорами они не прогнали драгоценное откровение. Какая невыносимая мука — чувствовать, что тебе с таким трудом удалось его призвать, а оно ускользает, уходит прочь…
Когда появилось «да», Туат быстро причалила к берегу, легко выпрыгнула из лодки и предоставила ее собственной судьбе. Глядя прямо перед собой, она уверенно зашагала к залу, ни на кого не обращая внимания и один раз даже подняв руку, чтобы заставить замолчать прохожего, собравшегося с ней заговорить. Откровение заколебалось — «да» превратилось в «возможно». Туат остановилась на месте, закрыла глаза и попыталась восстановить в памяти полет ласточек.
Вот там — да — она его видит, не так ли?
Она поспешила вперед.
Последние несколько ярдов Туат пробежала, резко распахнула дверь и быстро закрыла ее за собой, затем накинула засов, чтобы видение не пропало. В тишине окутанного сумраком Зала Ткачей пронесся едва слышный вдох.
Через минуту она увидела свою сестру, которая стояла на чуть приподнятой платформе, а ее игла, сверкающая в лучах солнца, льющегося сквозь высокие окна, легко скользила — вверх-вниз-вверх-вниз. Туат даже не остановилась, чтобы взглянуть на гобелен. Она быстро взбежала по ступеням на свое место и сразу же принялась за работу. Первые стежки все расскажут. Она закрыла глаза, чтобы сделать их, — игла в ее руках летала, точно птица в небе.
Они пили тулл за маленьким столом, смотрели на гобелен и пытались понять, какой на нем появится рисунок.
— Получается что-то очень необычное, — сказала сестра Туат, Таннис. — Даже пугающее. Иногда, когда я на него смотрю, мне становится не по себе.
— Да, мне снятся удивительные сны. Мужчина стоит перед воротами — он поддерживает другого, — а потом он поворачивается и смотрит мне в глаза, и меня охватывает ужас, какого до сих пор испытывать никогда не приходилось. — Туат вздрогнула. — Я бы все бросила, если бы не Нэнн.
Туат часто думала о мужчинах перед огромными воротами. Их окутывал мрак или глубокие тени — один едва живой, рука и голова свисают под неестественным углом, другой крепко прижимает его к себе.
Таннис налила еще тулла, ее сильные руки легко поднимали тяжелый горшок. Туат всегда поражалась тому, как эти руки справляются с такой тонкой работой.
Туат и Таннис, близнецы, одна светлая, другая темная, родились в одну и ту же ночь. Таннис природа наградила черными, точно вороново крыло, волосами и глазами фаэля. Туат, наоборот, была светловолосой, с глазами голубыми, словно небо, отраженное в льдинках, и восковой кожей, под которой просвечивали тонкие вены.
Одна темная и надежная, как слова на странице, другая призрачная, почти бесплотная, — сестры, рожденные в один час.
— Я бы тоже отказалась, — сказала Таннис, — если бы могла… но он преследует меня, как никто до сих пор. Иногда я на него смотрю и жалею, что родилась ткачихой-предсказательницей.
— Да, и Нэнн тоже сильно обеспокоена. Она пытается это скрывать, но я вижу по ее лицу. Я уверена, что она приходит сюда по ночам, чтобы решить его загадку. Может быть, он даже ей снится.
Нэнн помогла Ратту войти в Зал Ткачей, причем весь его вес приходился на руку девушки и его палку, на ноги ничего не оставалось.
«Он стал таким слабым, — подумала она. — И это именно сейчас, когда он нам особенно нужен».
Для Ратта поставили кресло, выложенное подушками, и приготовили одеяло, чтобы прикрыть ноги. Нэнн не хватило сил посадить его в кресло, и он плюхнулся, точно тряпичная кукла. Старик прикрыл глаза и несколько мгновений не шевелился.
— Ратт?..
Он кивнул, хотя продолжал сидеть с закрытыми глазами и сжатыми зубами.
— Все в порядке, — прошептал он так тихо, что Нэнн едва расслышала его голос.
Он открыл затуманенные возрастом, словно тучами небо, глаза. Нэнн отошла в сторону, но осталась неподалеку. Старик наклонился вперед, опираясь на свою палку, и прищурился, прижав кривой палец к уголку одного из глаз.
Чтобы осветить гобелен, зажгли двести свечей. Таннис и Туат пришли бы в ярость, узнай они об этом, ведь дым обязательно испортит краски, но другого способа показать работу Ратту так, чтобы он смог разглядеть гобелен, словно при свете дня, не существовало. Кто знает, что случится с ним к утру?
Нэнн наблюдала за ним, пытаясь понять, что он видит. Ратт вытянул вперед тонкую шею — совсем как птенец, подумала она. Форма его лысой головы только усиливала впечатление. Даже для фаэля он был слишком темнокожим — результат многих лет, проведенных на дорогах под палящим солнцем, когда он собирал истории и сказания. Трудно представить себе, что этот крошечный человечек так прославился среди ее народа. Он походил на пламя свечи, которое вот-вот погаснет.
Ратт долго смотрел на гобелен, ничего не говорил, хмурился. Потом стукнул палкой по полу — получился едва слышный звук.
— Почему мне не показали его раньше? — сердито спросил он, и голос его прошелестел, словно легкий ветерок, в почти пустой комнате.
— Мы считали, что рисунок был недостаточно полным.
— Я не так слеп! Здесь все ясно — и наверняка уже давно! — Ратт зажал палку в худой костлявой руке и показал на фигуры, вышитые у ворот.
— Кейбр, — сказал он, затем направил ее на человека, стоящего среди деревьев. — Сайнт, — проговорил он. И наконец, на женщину, которая возникла из реки. — Сианон.
Нэнн закрыла глаза. Она знала эти имена. Имена из легенд. Имена, произнесенные шепотом и услышанные собирателями историй, когда фаэли впервые ступили на берег в землях между горами. Ветры шептали их тогда, и реки, и бурные стремнины. Говорили, что они были колдунами, Кейбр, Сайнт и Сианон, дети Вирра, самого старого из волшебников. Вирра, который собрал знание всех, кто умер и ушел в реку, чтобы воссоединиться с духом воды.
Каковы тайные притоки реки ? Сны Вирра.
— Откуда вы знаете?
Старик снова поднял свою палку.
— Там, в облаках, черный лебедь, а в его тени еще один. Знаки Вирра, который приказал поместить на свое знамя первого лебедя, когда родился Кейбр. Второй, белый, появился после рождения Сайнта. Третий, снова черный, в честь Сианон. Но белый лебедь исчез со знамени Вирра — так говорится в некоторых преданиях, — потому что Сайнт постоянно ссорился с отцом, они были очень похожи друг на друга, отец и второй сын.
— А кто же четвертый? — спросила Нэнн, показав на гобелен и испугавшись собственного вопроса.
— Что?
— Еще один человек, перед огромными воротами.
Ратт, тяжело опираясь на палку, снова наклонился вперед.
— Не знаю, — сказал он наконец. — Но ворота… Это Врата Смерти.
Он откинулся на спинку кресла и на мгновение прикрыл глаза рукой.
Нэнн посмотрела на старика, и ей стало его ужасно жаль, ведь он уже стоял перед Воротами Смерти. Она знала, что у Ратта кружится голова, слишком много сил ему пришлось потратить — даже совсем короткий путь сюда, всего несколько шагов, а теперь вот это.
— Я забыла легенду, — сказала Нэнн, когда Ратт Снова открыл глаза. — Отец предложил им дары, обещал дать то, что они сами пожелают…
Ратт кивнул:
— Вирр ничем не отличался от многих других отцов и, хотя был мудр, видел в своих детях только хорошее. Когда он стал стариком, то предложил им дары — что они сами пожелают, как ты сказала. Кейбр, самый старший, захотел быть величайшим воином, за которым пойдут люди. «Пусть люди боятся и повинуются мне», — попросил он.
Сайнта, второго сына, военные успехи не интересовали, он любил музыку и стремился к знанию. Он пожелал увидеть весь мир.
Сианон, младшая и главная соперница Кейбра в том, что касалось любви отца, сказала, что она тоже станет великой воительницей, но люди будут следовать за ней и выполнять ее приказы, движимые любовью.
Ратт прижал три пальца к середине лба и несколько мгновений не шевелился. Нэнн поняла, что он страдает от мучительной боли. Спустя несколько секунд, не убирая руки от лица, он продолжал:
- Предыдущая
- 26/118
- Следующая
