Большая коллекция рассказов - Джером Клапка Джером - Страница 15

– Вы угадали, – подхватил я, – именно это я и желал бы сделать.

– Ну конечно, – еще кислее пробурчал он. – Так идемте, чтобы скорее покончить с этим.

И он двинулся к выходу.

Спускаясь с ним с лестницы, я поинтересовался:

– Значит, теперь все в порядке?

– Что именно? Насчет какого порядка вы спрашиваете? – в свою очередь спросил мой спутник.

– Да насчет мирового порядка, – пояснил я. – Как раз перед тем, как мне суждено было погрузиться в такой крепкий и долгий сон, некоторые из моих друзей собирались раскрошить мир на части и потом воссоздать его на новых началах. Вот я и спрашиваю, удалось ли им это и лучше ли стало теперь, чем было при мне… то есть до моего тысячелетнего сна? Существует ли теперь общее равенство и освобождено ли человечество от греха, страданий и всякого рода зол?

– Ода! – немного оживившись, ответил мой спутник. – Вы увидите, что теперь нет ничего общего с тем, что было тысячу лет назад. Порядок у нас образцовый. И мы немало потрудились ради установления этого порядка за все то время, которое вы проспали. Мы переделали всю землю до неузнаваемости и превратили ее в совершенство. Теперь уж никто не творит на ней что-нибудь дурное и неправое. А что касается равенства, то у нас изъяты из него только одни идиоты.

Манера старика выражаться показалась мне довольно вульгарною, но я не решился высказать ему этого.

Мы пошли по городу. Кругом было очень чисто и тихо. Снабженные номерами улицы были прямые и широкие; все они перекрещивались под прямыми углами и поражали полною однообразностью. Прежних экипажей с лошадьми совсем не было видно. Передвижение производилось исключительно или пешком, или же в фурах с электрической тягой. Люди, попадавшиеся нам изредка навстречу, были очень спокойны и серьезны, и

все на одно лицо, словно они были членами одного семейства. Одеты они были точь-в-точь так же, как был одет мой спутник, то есть в серую блузу, наглухо застегнутую у шеи и подпоясанную ремнем, и в серые панталоны. Все были черноволосые и с начисто выбритыми лицами.

– Неужели все эти люди – близнецы? – спросил я.

– Близнецы? – с видимым изумлением повторил старик. – С чего вам пришла в голову такая несуразная мысль?

– Почему же «несуразная»? – немного обиженно возразил я. – Чем же иначе объяснить удивительное сходство всех встречных между собою и с вами? У всех одни лица, одинакового черного цвета волосы…

– Что касается этого, то у нас установлено как ненарушимое правило иметь черные волосы, – пояснил мой спутник. – У кого же они от природы другого цвета, тот обязан выкрасить их в черный.

– Для чего же это? – полюбопытствовал я.

– Как для чего?! – вскинулся на меня старик. – Неужели вы и этого не понимаете? Я же вам говорил, что у нас теперь процветает полное равенство. А какое же это было бы равенство, если бы одним из нас, будь то мужчина или женщина, было разрешено чваниться белокурыми или, как вы в свое время называли их – «золотистыми» волосами, у другого голова горела бы, как в огне, от рыжей растительности, у третьего чернелась бы, как уголь, а у иных белелась бы, как снег? Нет, в наши счастливые дни люди равны не только по положению, но и по внешности. Установив для всех мужчин обязательное бритье лиц и для обоих полов одинаковый цвет волос и стрижку их в одинаковую длину, мы некоторым образом исправляем недочеты природы.

– А почему вы предпочли всем цветам черный? – спросил я.

– Не знаю, – ответил старик. – Мне достаточно знать, что этот цвет раз и навсегда установлен…

– Кем? – поинтересовался я.

– Разумеется, БОЛЬШИНСТВОМ, – с особенной торжественностью ответил мой спутник, благоговейно приподымая свою безобразную шляпу и смиренно опуская глаза, как делали прежние пуритане во время молитвы.

Задумавшись, я машинально следовал за стариком. Потом, заметив, что нам навстречу попадаются одни мужчины, я спросил:

– Разве в этом городе нет женщин?

– Как это – «нет женщин»?! – вскричал старик. – Сколько угодно. Мы уже много встречали их.

– Однако я не вижу их, – продолжал я. – Неужели выдумаете, что я не сумел бы сразу отличить женщину от мужчины?

– Да вот вам идут две женщины, – сказал мой проводник, указывая на проходившую мимо нас пару людей, одетых в те же серые блузы и панталоны.

– Но по каким же признакам можно узнать, что это женщины? – недоумевал я.

– По металлическим номерам, которые мы все носим на груди, – ответил старик.

– Ах, вот оно что!.. А я думал, что этими номерами у вас только обозначаются полицейские, и удивлялся, почему их так много, между тем как обыкновенных обывателей совсем не видно, – сказал я.

– Нет, каждый обыватель имеет свой номер: мужчины узнаются по нечетным номерам, а женщины – по четным. Полицейских же у нас нет: мы в них не нуждаемся, – поучал меня старик.

– Изумительно просто! – восхитился я. – Значит, вы только по этим номерам и отличаете мужчину от женщины?

– Конечно, – коротко ответил мой провожатый, которому, очевидно, начинало надоедать мое любопытство.

Некоторое время мы опять шли молча, потом я спросил:

– А для чего каждый из вас должен иметь номер?

Старик усмехнулся и, с сожалением взглянув на меня, произнес:

– Какие странные вопросы вы задаете!.. Впрочем, я ожидал их. Номера служат для того, чтобы мы могли отличать себя друг от друга.

– А разве у вас нет имен?

– Конечно, нет.

– Почему?

– Да просто потому, что в именах было слишком много неравенства у прежних людей. Одни из них называли себя Монморанси и свысока смотрели на тех, которые назывались Смитами, а Смиты отвертывались от Джонсов. И так далее до бесконечности. Каждый кичился своим именем и с презрением относился к носителям других имен. Для того чтобы пресечь в корне это возмутительное явление, было решено совсем уничтожить имена и заменить их номерами.

– И Монморанси не протестовали против этого? – удивлялся я.

– Как не протестовать! Протестовали, и даже очень сильно, но были подавлены Смитами и Джонсами, которые составляли БОЛЬШИНСТВО, – с прежней торжественностью и благоговением ответил проводник.

– Но разве номера первые и вторые не смотрели свысока на номера третьи и четвертые и так далее по порядку? – продолжал я.

– Да, вначале кичились и этим различием, – подтвердил старик. – Но с уничтожением богатства отдельных лиц числа лишились своего прежнего значения, за исключением разве промышленных целей, так что в настоящее время номер сто уже не считает себя выше миллионного номера.

Так как в музее, в котором я проснулся, не было никаких приспособлений для умыванья, то я и не умывался, а теперь, почувствовав крайнюю потребность освежиться умываньем, я осведомился у своего спутника, где бы мне можно было произвести эту операцию.

– У нас не полагается умываться самим, – заявил проводник. – Подождите до половины пятого, тогда вас умоют к чаю.

– Как умоют?! – вскричал я. – Ведь я не маленький, могу и сам…

– Вы будете умыты правительственными должностными лицами, – прервал меня старик.

– Но зачем же понадобилось правительству брать на себя обязанность няньки по отношению к взрослым? – недоумевал я.

Старик пояснил, что невозможно поддержать равенства между людьми, если им будет предоставлена свобода умываться, когда и как им вздумается. Были люди, которые привыкли умываться три или четыре раза в день, между тем как другие чуть не раз в год чувствовали необходимость счищать с себя грязь. Благодаря этому образовались два класса: чистых и грязных, которые так и называли друг друга, вследствие чего стали было возрождаться прежние предрассудки. Чистые презирали грязных, а грязные ненавидели чистых. Ввиду этого правительство было вынуждено взять на себя заботу и об умывании граждан. Были назначены особые должностные лица, которые два раза в день и производят умывание всех граждан. Частные же умыванья совсем воспрещены.

Обходя улицы, я не видел отдельных домов, были только здания вроде огромных, грубо устроенных бараков, и притом все на один лад, без малейших различий. На углах красовались такие же здания, но гораздо меньших размеров и с надписями: «Музей», «Больница», «Зал для диспутов», «Баня», «Гимназия», «Академия Наук», «Выставка предметов промышленности», «Школа красноречия» и т. д.