Загадка острова Раутана - Наумов Евгений - Страница 2
- Предыдущая
- 2/32
- Следующая
— А ведь он прав! — хрипло сказал Дрововоз. — Надо раздобыть лодку…
— Моторную, — уточнил деловито Василек.
— Хорошо бы на подводных крыльях, — мечтательно добавила Светка.
— И будем искать такой остров, — победоносно закончил Ленька.
Правда, мне не хотелось мириться с поражением, и я спросил:
— У тебя хоть один остров на примете есть?
Ленька отвел глаза в сторону.
— Вообще-то есть… этот… как его… Врунгеля.
— Врангеля! — покатился я со смеху. — Географ! Сам ты Врунгель!
Ленька сник. Поражение его было полное. Спорить со мной он не смел — в географии я был дока. После того как я исправил «двойку», я так увлекся этой наукой, что изучил ее от корки до корки, никто не мог со мной тягаться, даже отличница Тоня Шевырева.
Мне стало жалко Леньку, и я сказал:
— Да… знать бы, где такой остров, — я взглянул на книгу и продолжал: — Если бы в один прекрасный день открылась дверь и вошел старый просоленный пират Билли Боне, знающий тайну острова сокровищ…
Открылась дверь, и вошел Ксаныч. Вид у него был озабоченный.
— Тут такая новость. Приехал журналист, который про нас в газетах писал… в общем, вы его знаете.
— Знаем! — нестройно ответили мы и переглянулись.
— Еще что-то про нас напишет? — испуганно спросил Василек.
— А ты славы боишься? — поддел его Ксаныч. Василек потупился.
— Ничего я не боюсь… А только дразнятся потом.
В одной газете про Василька было написано, что у него «ясные голубые глаза», и девчонки стали называть его «голубоглазенький».
— Крепись, — Ксаныч похлопал его по плечу. — Испытание славой не все выдерживают.
Тут вошел журналист. Мы сначала не узнали его, потому что он весь зарос бородой. Но он объяснил, что приехал из Арктики, а там все отпускают бороды, чтобы теплее было.
И он попросил слова.
Прошло два года, и герои мои повзрослели.
Увидел я их и не узнал. Батюшки! Как растут сейчас дети! Не то что в наше время. Помню, я уже закончил седьмой класс и каждый день украдкой становился к косяку двери, на котором чернели едва заметные карандашные черточки. Чернели густо, слипались друг с другом, никак не желали вытягиваться вверх размашистой лесенкой. «Нет, никогда я не вырасту большим!» — с отчаянием думал я.
Летом в детском доме начался ремонт, и все мои черточки закрасил маляр дядя Терентий…
А потом я поступил в мореходное училище, и на первом же построении меня поставили на «шкентель», на левый фланг… Какой же ты маленький, пятнадцатилетний капитан!
Все мы тогда, в послевоенное время, росли плохо.
А мои герои? Гляжу я на них — и не нагляжусь.
Эдька Галкин вытянулся почти с меня ростом. Карие глаза, затененные пушистыми ресницами, глядят пытливо. А голос, голос уже ломается, и в нем прорезаются басовые нотки.
Ленька Пузенко отпустил чуть ли не до плеч волосы — мягкие, русые, слегка выгоревшие от яркого весеннего солнца. И глаза у него весенние — светло-серые, почти синие. Киноартист! Киноартист Олег Видов! Он и похож на него.
Дрововоз… Куда делся тот вечно жующий, сонный увалень? Правда, в его фигуре еще сохранилась какая-то округлость, да и в лице тоже, но плечи… На эти плечи можно взгромоздить шкаф! И — послушайте! — что-то такое пробивается над его верхней губой! Усики! Разрази меня гром — у Дрововоза завелись усики! Уж не отращивает ли он их специально? Может, бреет отцовской бритвой… На мой вопрошающий взгляд Степа ответил ясным и спокойным взором уверенного в себе человека.
Василек… Маленький ты мой «шкет»! Кто же посмеет сейчас тебя так называть? Хоть и по-прежнему ты меньше всех, но, пожалуй, уже перерос того «пятнадцатилетнего капитана», который… Худощавый, быстроглазый, с белозубой улыбкой, то и дело освещающей загорелое лицо. Руки его не могут даже секунду побыть спокойными: что-то теребят, перебирают, трогают. Ученые назвали бы это жаждой познания мира.
Све… Нет, нельзя сказать «Светка». Светлана? Слишком официально. Как же назвать эту девочку с серыми, чуть диковатыми глазами, опушенными густыми (гуще, чем у Эдьки!) ресницами? Тоненькая, угловатая… но в этой угловатости чувствуется неуловимая грация: движения нарочито ленивые, будто она делает кому-то одолжение.
«Ишь, какая самоуверенная!» — подумал я.
Не зря ее раньше называли задирой. Но тогда она была задирой от неуверенности. А сейчас чувствовалось, что спуску никому не даст. И в отношении ребят к ней сквозило уважение.
Только Ксаныч остался все тот же: невысокий, стройный, подтянутый. Лицо стало еще суше и строже, но доброта и мягкость, светившиеся в глазах, так противоречили этой напускной строгости! Милый Ксаныч! И как только ты управляешься с этими неугомонами? Каждому объясни, расскажи, растолкуй, покажи… В дождь ли, в мороз отправляешься ты с этими сорванцами на съемки. А поздно вечером, когда ноют косточки от усталости и ты расположишься в мягком кресле отдохнуть после хлопотного дня — книжку любимую почитать или телевизор посмотреть, — вдруг звонок, стук в дверь, и целая орава вваливается: шапки набекрень, пальто расстегнуты, щеки и глаза горят.
— Ксаныч! А что мы придумали, Ксаныч!
И — прости-прощай книжка, телевизор! Безропотная жена Ксаныча Нина Ивановна, улыбаясь, ставит самовар, блюдо с пирожками, все рассаживаются вокруг стола, начинается шум, гам, спор. Но разве променяешь ты эти беспокойные минуты на какие-нибудь другие? Ведь ты счастлив, счастлив именно тем, что идут они со своими «придумками» к тебе, только к тебе.
Да, а вот на висках у тебя прибавилось седины, они, пожалуй, совсем уж белыми стали.
Увидев ребят повзрослевшими, я сначала даже растерялся.
«Как же мне теперь с ними разговаривать?» — подумал я и, чтобы хоть что-то сказать, начал:
— Вернулся вот из Арктики… Такое дело.
Наступило тягостное молчание.
— Ну и как там? — спросила Светка, как мне показалось, с усмешкой. — Что новенького в Арктике?
— Холодно, — сказал я. — То есть сейчас уже тепло. Двенадцать градусов выше нуля.
Василек протяжно свистнул.
— А у нас двадцать пять! Жаримся целый день на бухте! Лето что надо.
— Зато там моржи, — продолжал я, и они насторожились. — Моржи, тюлени, нерпы, а еще… — я сделал паузу перед главным козырем, — белые медведи!
Глаза у ребят округлились, и я с удовлетворением понял, что мои маленькие друзья попались на крючок. Заинтересовались.
— И вы… видели их? — дрожащим голосом спросил Василек.
Я набрал в грудь побольше воздуха и протяжно вздохнул. Разве можно врать им, разве можно обманывать эти широко распахнутые чистые любопытные глаза?
— Нет, — сказал я, и лица ребят разочарованно вытянулись. — То есть видел, но издалека. Я летал на вертолете в ледовую разведку, и пилот показывал мне сверху двух белых медведей.
Бели говорить честно, я так и не разобрал, были ли то белые медведи или продолговатые обломки льдин. Но пилот не должен был ошибиться.
— В ледовую разведку? — заинтересовался вдруг Эдька. — А что это такое?
И я стал рассказывать им о ледовой разведке, О’ Северном морском пути, об айсбергах, о полярных, станциях. Лица ребят раскраснелись, глаза так и блестели. А когда я принялся рассказывать о золотоискателях, приисках и самородках, они придвинулись поближе, чтобы не пропустить ни одного слова.
— Снять фильм о золоте, — вдруг выдохнул Ленька, — и назвать его «Золото».
— Не оригинально. Такое название уже было, — деловито сообщил Ксаныч. — Но суть не в том. Ничего из этой затеи не выйдет.
— Как не выйдет? Почему? — зашумели все.
— А очень просто. Кто нас отпустит? Кто даст денег на поездку?
Я смотрел на Ксаныча в восхищении. Ну и артист! Так разыгрывать ребят, когда можно сказать, что и деньги и командировка у него в кармане.
Дело в том, что (это знал только я) местная студия телевидения заказала Ксанычу документальный фильм об Арктике. Он согласился. Теперь нужно было согласие ребят. Но тут Ксаныча стали одолевать опасения, которыми он поделился со мной. Если преподнести ребятам поездку как обязательную, говорил он, то у них не будет такого энтузиазма, как если бы они додумались до этого сами и решили поехать.
- Предыдущая
- 2/32
- Следующая
