Ливень - Романова Наталья Игоревна - Страница 6

• Предыдущая
• 6/15
• Следующая

Сева все ходит и ходит. Может, девчонки подшутили над ним и здесь нет никакой икры? Что они в нем нашли? Сутулый, неловкий. Глаза, правда, красивые, но тоже странные — слишком сосредоточенные. И потом, их же не видно, он всегда смотрит вниз. Ну, Галя, понятно, в него влюблена. Вероятно, из-за этого она такая прибитая. А другие? Правда, может быть, они приходят к Севе ради Гали. Меня же таскала Танька за собой всюду, где можно было встретить Виктора.

И все-таки я их не понимаю. Ведь Сева еще совсем маленький. Кажется, он шестнадцати лет поступил в университет с золотой медалью. Сын членкора и правнук академика. Теперь я хоть знаю, почему девчонки между собой называют его «правнук». Несчастный Сева — все его как-нибудь называют. Я его про себя называю «Редибунда» — это по-латыни «озерная лягушка». А все потому, что я в последнее время либо смотрю в лупу на головастиков, либо на Севу, и мне уже кажется, что рот у Севы тоже образовался из рядов роговых зубчиков. Я один раз себе это вообразила и теперь никак не могу от этого отделаться. Танька говорит, что когда я чем-нибудь занимаюсь, то уже ничего другого вокруг не вижу. Она меня так и называет: «Абажуркин», «Форточкин», «Пятеркин», а сейчас я, наверно, «Рисовалкин».

Вчера случайно зашел разговор с Николаем Ивановичем о кафедрах. Почему я пошла на ВНД — кафедру высшей нервной деятельности? Я ответила: чтобы изучать механизмы процессов. Он мне возразил: тогда уж лучше было пойти на биохимию. Я услышала про биохимию и взорвалась. Сказала: хочу заниматься животными, а не выжимками из них. Глупо так вышло. Николай Иванович, наверное, решил, что я просто дура. Жаль. Он такой замечательный ученый. К нему на лекции ходят студенты со всех кафедр.

Не понимаю, почему все так против кафедры высшей нервной деятельности? Витька уверен, что я не останусь на этой кафедре. Один папа доволен моим выбором. Он считает, что на этой кафедре все мои способности найдут применение: во-первых, научное мышление, которое он открыл у меня еще в девятом классе; во-вторых, по его мнению, я хотела стать актрисой из любви к психологическому анализу. В-третьих, пригодится моя изобретательность. Я действительно изобретательна. Последним моим изобретением была форточка в Витькиной комнате. Я прибила к оконной раме палку с веревкой на пружине. Надо было потянуть за веревку, а потом отпустить. Палка ударяла в форточку, и форточка открывалась. Это я сделала до того, как Витьку забрали в больницу. Он лежал дома один, и ему нельзя было подниматься.

А вот в работе с головастиками изобретать мне ничего не пришлось. Может быть, изобрести способ нахождения икры? Ведь без икры работу нельзя закончить.

— Икра! Икра!

Вскакиваю. Хватаю банку. Бегу. Сева стоит недалеко от берега. Но протянуть руку за банкой не может: в левой руке у него ветка, на которой икра, а в правой петли от сапог. Что же делать? Сбрасываю туфли.

— Здесь типа.

Надеваю туфли, бегу в лес. К длинной палке поясом от платья привязываю банку. Бегу обратно, протягиваю палку. Банка опускается на воду прямо у Севиной руки.

Зародыши в икринках разные: круглые, овальные, продолговатые. Это оттого, что они развиваются. Вокруг каждого зародыша большой шар прозрачной слизи.

Вылупившиеся головастики похожи на коротенькие сухие палочки. Присосками они прикреплены к листьям.

Прямо с листьями Сева вложил их в банку.

— В Шарапово! — кричит Сева.

— В Шарапово! — кричу я.

И мы мчимся в Шарапово пить квас. Где это Шарапово, мы не знаем, знаем только, что Серое озеро находится на пути.

Церковь. Она стоит слева от дороги. Она наполовину разрушена. Возле церкви десяток могил с плитами и крестами.

— Смотри — наши фамилии, — говорит мне Сева, указывая на два креста.

Я смотрю на кресты. Да, на одном кресте написано — Морозова, на другом — Голицын. Поразительно!

— Послушай, Морозова, по-моему, они были соавторами.

— И Морозова перегрызла Голицыну горло?

— Не исключено. Вот что, Морозова, давай залезем на колокольню и посмотрим, где наконец это Шарапово.

Шарапово, оказывается, совсем рядом, за крохотным леском. С колокольни оно хорошо видно. Даже будка, в которой продают квас. Только будка закрыта. У Севы по-детски надутое, обиженное лицо. Словно кто-то ему назло закрыл будку. И чего мы потащились в это дурацкое Шарапово! Обратно теперь, наверно, километров пятнадцать идти.

— Хоть бы колокола на этой колокольне были.

— Зачем тебе колокола? — удивляюсь я.

— А у меня с детства мечта — ударить в колокол.

Обратно идем рядом. Может быть, возымела действие моя утренняя просьба? Сева беспрерывно говорит. Обсуждается все на свете. Музыка, биофизика, литература, математика. И вдруг совсем неожиданно:

— Николай Иванович считает, что ты прирожденный эмбриолог.

— Да ну! А еще что он считает?

— Еще он считает, что ты витаешь в небе и тебя надо спустить на землю.

…Я готовлюсь к докладу. Готовлюсь, лежа на кровати. Я устала. Два дня назад я наконец закончила все рисунки, и мы начали писать работу. Писали целыми днями с утра до ночи. Измучилась я с Севой ужасно. Но что такое Сева, я, кажется, наконец поняла. Он способный мальчик, все схватывает на лету и поэтому привык прыгать по верхам, ни во что глубоко не вникая. Когда мы писали доклад, я переделывала каждую фразу по тридцать раз, добиваясь точности выражений и ясности мысли. Сову это возмущало. Видите ли, он бы один написал весь доклад за двадцать минут. По его мнению, эта тема не стоит такой затраты сил и времени. А я считаю, что в любом, самом незначительном явлении можно найти все законы жизни. Надо только уметь искать. У Севы же на это нет терпения. Вчера я узнала, что Сева хорошо играет. Музыкальное училище даже рекомендовало его в Консерваторию. А он не пошел. Решил, очевидно, ограничиться мечтой о колокольном звоне. Папа говорит, что из людей, способных ко всему на свете, часто ничего не выходит.

Но работа все-таки получилась у нас как будто ничего. Даже Сева, прочитав сегодня, сказал: «Здорово!» Теперь самое главное — завтра сделать хорошо доклад. Конечно, Сева считает, что это неважно: работа сама за себя должна говорить. Но Сева может считать все, что ему хочется. Доклад буду делать я. Сейчас из всего написанного я его скомпоную и потом выучу наизусть.

— Она здесь!

Оборачиваюсь. В дверях палатки Севины девочки. Они пришли за мной. Я совсем забыла. Сегодня на семь часов назначен общий сбор: упаковка лекарственных трав. Что же делать? Я и так не успеваю подготовиться к докладу.

— Зачем тебе готовиться? — говорит мне Галя. — У тебя же есть Сева. Он еще ни к одному докладу никогда не готовился. Севе не надо готовиться.

Какое счастье, что я уже ни в кого не влюблена. Я хотя бы вижу людей такими, какие они есть. А не выдумываю их, как когда-то выдумала Кирилла.

— Хорошо, я сейчас приду.

Дверь палатки снова загибается. В палатку кто-то входит. В пышном платье, с огромной сумкой… Так это же моя Таня!

— Здравствуйте, девочки! Как у вас тут чудесно! С Москвой не сравнишь!

Таня подходит к моей тумбочке и начинает вынимать из сумки какие-то банки, кульки, свертки.

— Это все мытое, ешьте, девочки. Черешня мелкая, но вкусная. Клубника мятая, но тоже ничего. От ягод не полнеют. Вы тут, наверно, тоже перестали есть? Как, разве вы не знаете, что к Международному фестивалю молодежи все москвички решили похудеть? Поэтому ничего не едят. И волосы начали отращивать. А я уверена, что мода к будущему году изменится и все иностранки приедут в Москву бритые.

Один из свертков Таня быстро прячет под мою подушку.

— Это тебе. Потом посмотришь. Кстати, твоя Люба тоже волосы отращивает.

• Предыдущая
• 6/15
• Следующая