Адмирал Ушаков - Раковский Леонтий Иосифович - Страница 42

• Предыдущая
• 42/69
• Следующая

Ремонт оказался небольшим. На эскадре день и ночь стучали топоры. Адмирал не спал сам, следил за всем, торопил:

— Поднатужьтесь, братцы! Добьем турка!

Он решил идти прямо в Константинополь, чтобы окончательно уничтожить остатки разбитого турецкого флота, собранного султаном со всех морей.

Повреждения на судах починили за трое суток.

Ушаков сначала направился к Варне. Он получил сведения, что там укрылась часть турецкого флота. Федор Федорович хотел сперва разделаться с ним.

8 августа показалась Варна.

И вдруг от берега отделились два турецких кирлангича и смело пошли навстречу русским.

— Гляди, гляди, турок прет в атаку!

— Чудеса в решете! — смеялись русские моряки.

Кирлангичи еще издали начали подавать какие-то знаки.

Ушаков смотрел в трубу, ничего не понимая. Злился:

— Ну и сигнальщики! Черт ли их разберет, чего они там хотят!

— Ваше превосходительство, машут белым. Сдаются! — радостно крикнул вахтенный лейтенант.

— Пусть подходят!

Кирлангичи подошли к флагманскому «Рождеству Христову».

Турецкие матросы глядели на русские корабли искоса, но с любопытством. А наемные греческие моряки толкались на верхней палубе, смеялись и что-то радостно кричали.

Вскоре на шканцы «Рождества Христова» взошел, прикладывая руки к груди, турецкий офицер. Он вручил пакет.

В пакете было уведомление командующего сухопутной армией князя Репнина о том, что между Россией и Турцией заключено перемирие и военные действия прекращены.

— Ну, счастлив турецкий бог! — сказал Федор Федорович. — А жалко: раз и навсегда покончили бы с оттоманским флотом!

Но делать было нечего, — пришлось идти домой, в Севастополь.

Потемкин чрезвычайно обрадовался блистательной победе Черноморского флота. Он писал Ушакову:

«С удовольствием получил я рапорт Вашего превосходительства… об одержанной Вами над флотом неприятельским победе, которая, возвышая честь флага Российского, служит и к особливой славе Вашей. Я, свидетельствуя чрез сие мою благодарность Вашему превосходительству, препоручаю Вам объявить оную и всем соучаствовавшим в знаменитом сем происшествии. Подвиги их не останутся без достойного возмездия».

Это было последнее поздравление светлейшего: через два месяца его не стало.

Место Потемкина занял очередной любимец императрицы, ничем не замечательный Платон Зубов.

Адмиралтейство было переведено из Херсона в новый город Николаев, основанный на Бугском лимане у Черного моря.

Войны не предвиделось. Ушаков, как старший член Черноморского правления, зиму и весну жил в Николаеве.

Денщик вице-адмирала Федора Федоровича Ушакова Федор Скворцов стоял на подоконнике и протирал верхние стекла окна. Адмирала не было дома — он с утра ушел на верфи, и Федор принялся за уборку.

В квартире все сияло, как на корабле. Медные ручки дверей начищены до умопомрачительного блеска, полы натерты воском — хоть смотрись в них.

Федор чуть дотягивался рукой до верхних рам, не спеша вытирал и не спеша пел. Пел он не сильным, но приятным тенорком:

И вдруг снизу чей-то бас очень хорошо подхватил:

«Кто это? Пустошкинский Иван? У того тоже бас, но Иван непереносимо козлит, а этот поет верно!»

Федор глянул через плечо вниз.

В комнате стоял небольшой худощавый человек в белом кителе нараспашку. На макушке — хохолок седых волос, одна прядка падает на высокий лоб. Глаза быстрые, молодые, хотя певцу, видать, годков немало.

«Кто это? Военный аль так?»

В Севастополе он знал всех, а тут, в Николаеве, они жили недавно и временно.

Федор обернулся и виновато сказал:

— Простите, ваше… ваше…

Он не знал, как и величать гостя: ни погон, ни кавалерии.

— Я и не слыхал, как вы изволили войти.

— Помилуй бог, а ты хорошо поешь! — похвалил гость. — Как тебя звать, братец?

— Федор.

— Федор, а ты на клиросе пел?

— Не довелось — сдали в рекруты. Отец пел. У нас, ваше-ство, вся семья певучая, недаром и фамилия — Скворцовы. Бывало, вечер, мать в огороде поливает капусту и поет. А кругом такая благодать. Солнышко уже зашло. Закат бледно-розовый, а небо голубое, высокое, ясное…

— А с лугов пахнет цветами и вечерней свежестью, и у речки коростель: «дерг-дерг!» — в тон ему продолжил гость.

— Так, так. Истинная правда! И скажите, как верно, словно там были, — умилился Федор. — Поёшь, и вся душа поет!..

— А на море небось этого нет? — спросил гость.

— Где там! На море что? Вода и вода. Ни травки, ни цветочка. Одни волны. И качает тебя и купает. Сказано, ваше сиятельство: хляби!

— А ты почему величаешь меня «ваше сиятельство»? Помилуй бог, я не князь!

— Хотя бы и не князь, а лучше князя! Так понимаете все наше… Что же это я тут стою?! Простите, ваше сиятельство!

Он проворно соскочил с подоконника:

— Вы к Федору Федоровичу пожаловали?

— Да, заехал проведать дорогого друга.

— Прошу покорнейше садиться. Они сейчас будут. Может, умыться желаете с дорожки?

— Облиться бы водой хорошо!

— Извольте сюда, ваше сиятельство!

И Федор увел гостя.

Адмирал Ушаков вошел в переднюю и удивленно остановился. У окна сидел какой-то пожилой человек в полувоенном зеленом кафтане. Он смешно клевал толстым красным носом — дремал.

«Это какой же пьяница к нам затесался?» — подумал Федор Федорович.

Пьяных он не переносил.

Ушаков подошел к человеку и потряс его за плечо:

— Проснись!

Человек недовольно открыл глаза.

— Я вовсе не сплю, — неласково ответил он.

— С какого корабля?

— Как — с корабля? Я не на корабле, а на тройке приехал.

— Откуда?

— Из Знаменки.

Ушаков удивился: из какой такой Знаменки?

— Как — из Знаменки? Верно, из Херсона?

— Нет, из Знаменки. В Херсон мы тольки еще едем, — упрямо твердил угрюмый человек.

— А ко мне по какому делу?

— К вам? В гости.

— Тебя как звать?

— Прохор Иванович Дубасов.

— Что-то не помню, — нахмурился Ушаков. Подумалось: «Может, какой-либо крепостной из вотчины, кого не знаю?». — Ты тамбовский?

— Нет, московский.

— Ничего не понимаю.

— А тут и понимать-то нечего!

— Да ты кто? — начинал уже терять терпение Федор Федорович.

— Так бы и спрашивали: я камардин его высокопревосходительства графа Ляксандры Васильича Суворова-Рымникского!

— Один?

— Зачем один? С им самим.

— А где же Александр Васильевич?

— Тама, лясы точит, — указал Прошка на комнаты.

— С кем?

— Да бог его знает. Он со всяким горазд.

Ушаков бросился в комнаты. За ним, позевывая, не спеша двинулся Прошка.

В столовой сидел освежившийся после купанья Александр Васильевич Суворов и пил квасок. Перед ним стоял сияющий денщик Федор.

— Ваше высокопревосходительство, Александр Васильевич, как я рад! — сказал Ушаков, идя к Суворову.

— Без чинов, без чинов. Здравствуй, дорогой Федор Федорович. Дай я тебя обниму, нашего черноморского героя!

Суворов обнял Ушакова и, целуя, каждый раз приговаривал:

— Фидониси, Тендра, Гаджибей, Калиакрия!..

— Александр Васильевич, ежели я начну перечислять все ваши подлинно блистательные победы, до утра здороваться придется!

Суворов смеялся:

— Это правда: у меня именин много — Туртукай, Козлуджи, Кинбурн, Фокшаны, Рымник, Измаил… Много, много, всего не упомнишь!.. Я, Федор Федорович, еду к новому назначению, в Херсон. Опять будем соседями. Вот умылся у тебя с дороги, квасок пью. Скворушка меня угощает.

— Ну какое же это угощенье! — поморщился Ушаков. — Беги к повару, чтоб живее, и… — обернулся Ушаков к денщику.

— Понимаю, ваше превосходительство, — ответил Федор и убежал.

• Предыдущая
• 42/69
• Следующая