Витторио-вампир - Райс Энн - Страница 47
- Предыдущая
- 47/57
- Следующая
Свет постепенно тускнел. Я остановился, дыша с трудом. Я взглянул на Мастему.
– Солнце все еще высоко, – тихо произнес он. Он оставался невозмутим, хотя находился так близко от них, от их обуглившихся, издающих отвратительный смрад голов.
Казалось, дым исходил в основном из их глаз, а не откуда-либо еще, словно это желеобразное вещество легче всего превращалось в дым.
– В церкви уже смеркается, но теперь наступил всего лишь полдень, – продолжал Мастема. – Берись за дело проворнее. У той стены осталось еще двадцать, и ты сам понимаешь, что тебя ожидает. За работу!
Остальные ангелы оставались неподвижны, собравшись вместе: великолепные Рамиэль и Сетий – в своих роскошных одеждах, а двое других – в одеяниях попроще, менее замысловатых. И все они смотрели на меня с чрезвычайной тревогой. Я заметил, как Сетий поглядел на гору тлеющих голов, а затем снова на меня.
– Продолжай, бедный Витторио, – прошептал он. – Поспеши.
– Смог бы ты сам все это сделать?
– Я не могу.
– Нет, я знаю, что вам это не разрешается, – сказал я. Грудь болела от усилий, и теперь я мог лишь с трудом заставить себя разговаривать. – Я подразумеваю, смог ли бы ты это сделать? Мог ли бы заставить себя совершить такое?
– Я не земное создание, не из плоти и крови, Витторио, – беспомощно ответил растерянный Сетий. – Но я могу сделать все, что повелит мне Господь.
Я прошел мимо них. Я оглянулся, чтобы вновь увидеть их в великолепном сиянии, всех вместе, и одного – на отчетливом удалении от остальных, Мастему в сияющей под солнечными лучами кольчуге, с ослепительно сверкающим мечом на боку.
Он промолчал.
Я повернулся. Я сорвал ближайшую пелену. Под ней лежала Урсула.
– Нет!
Я отстранился.
Я позволил пелене упасть обратно. Я был достаточно удален от нее, так что она не успела проснуться; она оставалась недвижима. Ее прелестные руки были сложены в той же позе благостного упокоения, какую приняли и остальные, только ее вид воспринимался приятно, без горечи, словно в самом невинном детстве ее умертвили сладким ядом, не спутав притом ни единого волоска в ее длинных, заботливо расчесанных, распущенных локонах. Они сияли, как золотое гнездо, озаряя ее голову и плечи.
Я не мог слушать звуки собственного захлебывающегося дыхания. Не обращая внимания на то, что край моего меча зазвенел, задевая камни, я облизывал пересохшие губы. Я не осмеливался снова взглянуть на них, хотя сознавал, что они собрались вместе всего в нескольких ярдах от меня и внимательно наблюдают. И в этом напряженном молчании я слышал, как шипят и потрескивают горящие головы проклятых демонов.
Я сунул руку в карман и вынул четки из янтарных бусин. Рука моя позорно задрожала, когда я взялся за них, а затем я их поднял, позволив повиснуть в воздухе крошечному распятию, и швырнул в нее. Они упали прямо над ее маленькими ладонями, прямо над белыми холмиками полуобнаженных грудей. Четки улеглись там, распятие упокоилось в ложбинке на ее бледной коже, а она даже не шевельнулась.
Свет приникал к ее ресницам, как пыльный налет.
Без всяких объяснений или извинений я прошел к следующему, сорвал с него пелену и разрубил его – или ее, не знаю, кого именно, – с громким, пронзительным воплем. Я схватил отсеченную голову за густые каштановые локоны и зашвырнул ее, отвратительную, мимо ангелов, в массу помоев, лежавшую у самых их ног.
Затем подошел к следующему. Годрик. О Господи, вот это встреча!
Я увидел лысую голову еще до того, как прикоснулся к пелене, и теперь, срывая ее, услышав, как она рвется из-за моей торопливости, я ожидал, что он раскроет глаза, ожидал, что он приподнимется со своего ложа и свирепо взглянет на меня.
– Узнаешь меня, чудовище? Узнаешь меня? – возопил я. Меч рассек его шею. Белая голова покатилась по полу, и мечом я проткнул кровоточащий обрубок его шеи.
– Узнаешь меня, чудовище? – снова вскричал я, обращаясь к этим трепещущим векам, к разинутому в агонии, изнемогающему красному рту.
– Помнишь меня?
Я потащил его к куче других голов и водрузил сверху, словно боевой трофей.
– Знаешь меня? – простонал я еще раз.
А потом в ярости поспешил снова к своей работе.
Еще двоих, потом троих, потом пятерых, семерых, девятерых, затем еще шестерых – и с Двором было покончено, все его танцовщики и господа, и госпожи были мертвы.
И затем, направившись в другую сторону, я быстро разделался с теми бедными сельчанами-прислужниками, для которых не нашлось покрывал, чьи хилые, слабые от полуголодного существования, бледные руки вряд ли смогли бы подняться для самозащиты.
– А охотники? Куда подевались охотники?
– В дальнем конце. Теперь там почти стемнело. Будь предельно осторожным.
– Я вижу их, – сказал я, подтянулся кверху и едва не задохнулся. Они лежали в ряд вшестером, головами к стене, как остальные, но оказались в рискованной близости друг от друга. Мне грозила серьезная опасность.
Внезапно я расхохотался, осознав простоту ситуации. Продолжая смеяться, я сорвал первую пелену и с размаху ударил мечом по ногам демона. Он приподнялся, и мне не составило труда определить, куда направить удар, а струи крови уже били фонтанами.
Что до второго, я сразу обрубил ему ноги, а потом разрезал его посредине, но едва успел нагнуться над его головой, как его рука ухватилась за меч. Однако мне без труда удалось отрубить эту руку.
– Умри, ублюдок, ты, похитивший меня со своим напарником, я запомнил тебя!
И наконец, я подошел к последнему, и вот его бородатая голова уже была в моей руке.
Медленно я пошел обратно, держа голову этого последнего, пиная ногами остальные перед собой, – головы, которые зашвырнуть подальше у меня уже не хватало сил, и потому я бил по ним, как по отбросам, пока они не оказались на свету.
Теперь уже стало совсем светло. С западной стороны церкви сияло послеполуденное яркое солнце. А открытый люк над головой пропускал погибельное тепло.
Медленно я отер лицо тыльной стороной левой руки, опустил на пол свой меч и порылся в карманах в поисках платков, которыми снабдили меня монахи. Я нашел их и вытер лицо и руки.
Затем поднял свой меч и снова подошел к изно-жию ее могилы. Она лежала там, как и прежде. По-прежнему сюда не проникал свет. Он не мог коснуться ни одного из них там, где они спали.
Она спокойно возлежала на своем каменном ложе. Руки ее были недвижны, как прежде, пальцы изящно сложены, правая рука лежала над левой, а на возвышении белоснежной груди теперь покоился золотой распятый Христос. Ее волосы слегка шевелились под дуновением легчайшего ветерка, который, кажется, спускался из узкого отверстия наверху и от которого вокруг прекрасного безжизненного лица образовался легкий нимб из завитков.
Ее волосы свободными волнами, без вплетенных лент или жемчужных заколок, слегка свисали над краями ее погребального ложа – столь узким оно оказалось, – и так же складками падали края ее длинного, расшитого золотом, роскошного платья. Это было не то платье, в котором я ее встретил. Только интенсивный цвет алой крови был таким же, но все остальное было великолепным, изысканно нарядным и новым, словно она была принцессой королевской крови, всегда готовой получить поцелуй своего прекрасного принца.
– Сможет ли ад принять все это? – прошептал я и наклонился к ней столь близко, как только осмелился. Мне была невыносима мысль о том, что ее рука может подняться в таком же механическом жесте, какой я успел увидеть у других, что ее пальцы попытаются вцепиться, хватая пустое пространство, или о том, что у нее могут открыться глаза. Я не мог себе представить ничего подобного.
Носки ее туфель слегка виднелись из-под края платья. Как изящно, должно быть, она ложилась на отдых при восходе солнца! Кто с усилием опускал крышку этого люка, кто опускал эти цепи? Кто устанавливал эту западню из копий, механизм которой мне так и не удалось разгадать?
Впервые в этом полумраке я разглядел крошечный золотой венчик на ее голове, плотно прилегавший к короне и прикрепленный мельчайшими заколками к волосам так искусно, что его единственная жемчужина покоилась у нее на лбу. Такое изящное, скромное украшение.
- Предыдущая
- 47/57
- Следующая
