Вампир Арман - Райс Энн - Страница 22
- Предыдущая
- 22/109
- Следующая
У нее оказалась маленькая свежая грудь, слишком нежная и девичья для борделя, где пышные формы были в порядке вещей. Тем не менее я намеревался насладиться ими в полной мере. Я напел ей какую-то песенку и услышал ее вздох. Я спикировал на нее, все еще прочно сжимая ее запястья, быстро и энергично поцеловал по очереди соски и отстранился, а потом принялся игриво похлопывать по груди, пока кожа не порозовела.
Щечки ее раскраснелись, она не переставала хмурить свои золотые брови, отчего на гладком белом лбу появились едва заметные морщинки.
Ее глаза походили на два опала, и хотя она медленно, почти сонно моргала, она даже не вздрогнула и не сделала попытки отодвинуться.
Я закончил воевать с ее тонкими одеждами. Разорвав завязки юбки, я позволил ей упасть на пол, и наконец мне открылась восхитительная, прелестная женская нагота. Я понятия не имел, какие преграды можно встретить под юбками порядочной женщины. Здесь я не встретил ни одной – глазам моим предстало лишь маленькое гнездо золотистых волос под слегка округлым животиком, а еще ниже влажно поблескивали очаровательные бедра.
Я сразу понял, что она не намерена мне отказывать. Ее вряд ли можно было назвать беспомощной. А сверкающая влага на внутренней стороне бедер едва не свела меня с ума. Я устремился в нее, изумляясь миниатюрности ее сложения и чувствуя, что она слегка напряжена, – видимо, сказывалось отсутствие опыта, а быть может, я все же непроизвольно причинил ей боль.
Я действовал энергично и напористо, приходя в восторг от ее румянца и ощущения под собой охваченного страстью прекрасного женского тела. Золотые локоны Бьянки выбились из прически, украшенной жемчугом и лентами, она вся взмокла, порозовела и блестела, как внутренняя поверхность морской раковины. Наконец я услышал ее судорожный вздох и, не в силах больше сдерживаться, излился в ее тугое лоно. Мы словно превратились в одно целое и какое-то время еще покачивались в едином ритме. Тело ее было красным как кровь. Прошло еще несколько минут, прежде чем она тряхнула головой и расслабилась.
Я перекатился через нее и закрыл лицо руками, как будто ожидая пощечины.
Я услышал ее смешок, и неожиданно она действительно довольно-таки сильно ударила меня, однако удар пришелся по рукам. Ерунда. Я сделал вид, что плачу от стыда.
– Посмотри, во что ты превратил мое прекрасное платье, гнусный маленький сатир, отвратительный конкистадор! Ах ты, подлый, скороспелый ребенок!
Я почувствовал, что она встала с кровати, и услышал, как она одевается, тихо напевая что-то себе под нос.
– А что подумает об этом твой господин, Амадео? – спросила она.
Я убрал руки от лица и осмотрелся, гадая, откуда исходит голос. Она одевалась за раскрашенным деревянным экраном – парижский сувенир, вспомнил я, подаренный одним из ее любимых французских поэтов. Вскоре она появилась, одетая так же блистательно, как и прежде, в бледно-зеленое, цвета свежей весенней травы, платье, украшенное полевыми цветами – крошечными желтыми и розовыми бутонами, тщательно вышитыми плотной нитью на новом корсаже и длинных юбках из тафты. Она походила на райский сад.
– Ну, отвечай! Что скажет твой великий господин, когда обнаружит, что его маленький любовник – настоящий лесной бог?
– Любовник? – поразился я.
Она была очень ласковой. Она села и начала расчесывать спутанные пряди. Бьянка не пользовалась косметикой, и наши игры не запятнали ее красоту. Волосы окутали ее великолепным золотым капюшоном, обрамляя прекрасное лицо с гладким высоким лбом.
– Тебя создал Боттичелли, – прошептал я. Мне уже не раз доводилось говорить ей об этом, ибо она действительно напоминала красавиц с картин прославленного флорентийца. Со мной соглашались многие и часто дарили ей миниатюрные копии творений этого великого художника.
Я погрузился в размышления – о Венеции, о мире, в котором живу, и, конечно, о ней, куртизанке, с видом святой принимающей эти чистые, но сладострастные картины.
До моего внутреннего слуха долетело эхо слов, услышанных давным-давно, когда я стоял на коленях перед лицом древней блистательной красоты, считая, что достиг вершины, и мне сказали, что я должен взяться за кисть и рисовать лишь то, что «отражает Божий мир».
Я не испытывал никакого смятения чувств – только невероятную смесь настроений, наблюдая, как она заново укладывает волосы, вплетая в них тонкие нити с жемчугами и бледно-зеленые ленты, расшитые теми же цветами, что и на платье. Полуприкрытая корсажем грудь покраснела. Мне захотелось сорвать его еще раз.
– Красавица Бьянка, с чего ты взяла, что я – его любовник?
– Это все знают, – прошептала она. – Ты его фаворит. Думаешь, он на тебя рассердится?
– Если бы, – вздохнул я, садясь. – Ты не знаешь моего Мастера. Он ни за что не поднимет на меня руку. Он ни за что даже голоса не повысит. Он сам велел мне познать все, что должен знать мужчина.
Она улыбнулась и кивнула.
– Поэтому ты пришел и спрятался под кроватью.
– Мне было грустно.
– Не сомневаюсь, – сказала она. – Ну, теперь спи, а когда я вернусь, если ты еще не уйдешь, я тебя согрею. Стоит ли тебе говорить, мой непокорный мальчик, чтобы ты никогда не смел и словом обмолвиться о том, что здесь произошло? Неужели ты еще такой маленький, что я должна объяснять тебе подобные вещи? – Она наклонилась, чтобы поцеловать меня.
– Нет, моя жемчужина, моя красавица, не нужно мне объяснять. Я даже ему не скажу.
Она встала и принялась собирать рассыпанный жемчуг и смятые ленты – следы моего непрошеного вторжения. Потом разгладила постель. Она выглядела прелестно, словно лебедушка, под стать позолоченным лебедям ее похожей на ладью кровати.
– Твой господин все узнает, – сказала она. – Он великий волшебник.
– Ты его боишься? Я имею в виду – вообще, Бьянка, не из-за меня.
– Нет, – сказала она. – С чего бы мне его бояться? Все знают, что лучше его не злить, не оскорблять, не нарушать его уединения и не задавать вопросов. Но дело вовсе не в страхе. Что ты плачешь, Амадео, что случилось?
– Я не знаю, Бьянка.
– Так я тебе скажу, – сказала она. – Как и все великие люди, он сумел заменить собой весь мир. Такой человек становится для тебя всем, а его мудрый голос превращается в закон, которому подчиняется все на свете. А теперь ты оказался за пределами его мира и жаждешь вернуться. Все, что лежит вне поля его зрения, не имеет ценности, поскольку он этого не видит и не может оценить. Поэтому у тебя нет выбора: ты можешь только покинуть пустыню, не освещенную его сиянием, и вернуться к источнику. Ты должен пойти домой.
Она вышла и закрыла дверь. Я отказался оставить ее дом и заснул.
На следующее утро мы вместе позавтракали, и я провел в ее обществе весь день. Наша близость позволила мне взглянуть на нее совершенно другими глазами. Сколько бы она ни говорила о моем господине, я пока что хотел видеть только ее, хотел сидеть в ее покоях, где ею был пропитан весь воздух, где повсюду стояли ее личные, особенные вещи.
Я никогда не забуду Бьянку. Никогда.
Я рассказал ей – в той мере, в какой можно рассказать куртизанке, – о борделях, в которых побывал. Может быть, я и помню о них во всех подробностях только потому, что поведал о своих похождениях Бьянке. Конечно, я выбирал слова поделикатнее. Но я ей рассказал. В том числе и о желании Мастера, чтобы я всему научился, и о том, что он сам отвел меня в эти потрясающие академии.
– Отлично. Но тебе нельзя здесь оставаться, Амадео. Он отправил тебя в места, где ты мог наслаждаться большим обществом. Едва ли ему понравится, что ты проводишь время в компании одного человека.
Я не желал уходить. Но с наступлением вечера, когда ее дом заполонили английские и французские поэты, когда заиграла музыка и начались танцы, мне не захотелось делить ее с миром поклонников.
Я некоторое время наблюдал за Бьянкой, смутно сознавая, что обладал ею в ее личных покоях и что никому из этих поклонников не суждено пережить что-либо подобное. Однако утешения мне это сознание не принесло.
- Предыдущая
- 22/109
- Следующая
