Плач к небесам - Райс Энн - Страница 41

• Предыдущая
• 41/144
• Следующая

И все равно, выходя в ночь, он не мог еще понять своего гнева. Знал только, что страшно обижен на этого мальчика, на его неприязненный взгляд, на его вечное молчание. Он напоминал себе о боли, которую должен был испытывать Тонио, о его страдании, но думать об этом было слишком мучительно. Он вообще запрещал себе думать об этом, прежде всего потому, что эти мысли ужасали его.

И всякий раз, когда мысленно Гвидо спрашивал себя, что же все-таки происходит с мальчиком, о чем он думает и что чувствует, какой-то упрямый внутренний голос тут же нашептывал: «Ах, ты всегда был евнухом, ты знать об этом не можешь!» – и все это с оттенком насмешливого превосходства.

Так или иначе, но в тот момент, когда он направился в сад, Гвидо испытывал настоящую ярость. В лунном свете он увидел над бассейном в форме раковины огромную полулежащую статую, а перед ней – стройную фигурку Тонио Трески.

Рим полон таких огромных статуй, величина которых в три-четыре раза превышает размеры нормального человека. Создается впечатление, что эти статуи словно произрастают во всех закоулках города, у стен, над воротами, над бесконечно разнообразными фонтанами. И если где-нибудь в церкви или во дворце они не кажутся неуместными, то в маленьких двориках или садиках выглядят ужасно нелепыми и даже пугающими, особенно если наткнуться на них неожиданно.

В такие моменты человека охватывает ощущение абсурдности представшего глазам зрелища. Статуи похожи на гигантов, зажатых в узком пространстве, и при этом так реалистичны, что кажется, могут внезапно ожить и начать крушить все вокруг своими кулачищами.

Отдельные детали этих колоссов сами по себе производят впечатление. Видны словно шевелящиеся под мрамором белые мышцы, вздувшиеся вены на руках, впадины на ногтях пальцев ног. Но общий вид просто ужасен.

Вот и Гвидо испытал неприятное чувство, когда подходил сзади к Тонио.

Мраморный бог полулежал у стены, наклонив вперед гигантское бородатое лицо. С его открытой к небу ладони с растопыренными пальцами вода стекала на освещенную лунным светом поверхность бассейна.

Тонио Трески неотрывно смотрел на обнаженную грудь и широченные бедра статуи, плавно переходившие в ниспадающую свободными складками драпировку, из-под которой выступала рельефная нога – на ней покоился вес всего гиганта.

Гвидо отвел глаза от чудовищного бога. Его заворожила игра лунного света на водной ряби. А потом краешком глаза он заметил, что мальчик повернулся к нему. Эти безжалостные глаза опять принялись жадно разглядывать его.

– Почему ты вечно пялишься на меня? – спросил маэстро и неожиданно для себя вцепился в складку ткани на плече Тонио.

Он физически ощутил изумление мальчика. В свете луны было видно, как сморщилось его лицо, приоткрылся рот и губы медленно зашевелились.

Четкие, ясные черты молодого лица расплылись в беспомощности, в полном раскаянии. Наверное, если бы мог, Тонио пробормотал бы какое-нибудь отрицание, он пытался что-то сказать, но остановился и замотал головой, не в силах продолжать.

Гвидо пришел в отчаяние. Он снова протянул к мальчику руку, но рука так и повисла в воздухе, когда он с ужасом увидел, что мальчика полностью оставили силы.

Тонио глядел на свои ладони – то на одну, то на другую. Потом вытянул руки вперед, словно хотел поймать что-то в воздухе. А может, просто их рассматривал? Да, он рассматривал свои руки, а потом вдруг из его горла вырвался какой-то клекот, полусдавленный стон.

Повернувшись к Гвидо, он тяжело дышал и был похож на бессловесное животное, а в его распахнутых глазах читалось все большее отчаяние.

И внезапно Гвидо все понял.

Мальчик продолжал тяжело дышать, держа перед собой руки и не сводя с них глаз. Потом неожиданно хлопнул себя по груди, и сдавленный стон превратился в гортанный крик, становившийся все громче и громче.

Тогда Гвидо протянул руки, обнял Тонио и со всей силой прижал к себе его напряженное тело, пока не почувствовал, как оно обмякло и затихло.

Потом Гвидо молча отвел его в постель. Но на ходу мальчик успел шепнуть ему одно слово: «Чудовище».

Они прибыли в Неаполь первого мая. И даже долгая поездка среди зеленых пшеничных полей не смогла подготовить их к виду широко раскинувшегося великого города, который утопал в солнечных лучах, сбегал каскадами с холмов в блеске пастельных стен и расцветающих на крышах садов и принимал в объятия панораму чистого голубого залива, усеянной белыми парусами гавани и Везувия, посылающего струйки дыма в безоблачное небо.

Карета с трудом пробивалась вперед, окруженная неутомимым роем горожан. Казалось, будто само благоухающее тепло воздуха вызывало к жизни это оживление. Туда и сюда сновали кареты и экипажи, то и дело дорогу перегораживали ослики, громко расхваливали свой товар уличные разносчики, порой подходя к самым окнам и предлагая мороженое, ледяную воду, ломтики спелой дыни.

Возница щелкал хлыстом, лошади напрягались, таща карету вверх по холму, и с каждым поворотом извилистой улочки открывался новый захватывающий вид.

Это был настоящий рай. Гвидо вдруг почувствовал, что в этом нет никакого сомнения. Он был не готов к тому ощущению радости бытия, которое переполнило его.

Нельзя было смотреть на этот город с его буйной листвой и цветами, на этот изрезанный берег и эту грозную гору и не проникнуться радостью до самой глубины души.

Он видел, как возбуждены младшие мальчики, особенно меньший из них, Паоло: он чуть не выскакивал из окна, примостившись на коленях Тонио. Но и Тонио полностью забылся. Он напряженно, под разными углами разглядывал Везувий.

– Но он дышит дымом, – прошептал он.

– Он дышит дымом! – откликнулся эхом Паоло.

– Да, – ответил Гвидо. – Он так ведет себя уже очень давно. И не обращайте на него слишком много внимания. Никто не знает, когда он решит и в самом деле показать свой нрав.

Губы Тонио зашевелились, словно он молился.

Наконец лошади застучали копытами по конюшенному двору консерватории. Тонио первым спрыгнул с подножки кареты и подхватил на руки Паоло. Опустив мальчика на землю, он тут же устремился за ним во внутренний двор. Его взгляд блуждал по окружавшим его стенам, поднимавшимся над четырехугольной крытой аркадой из римских арок, сплошь увитых буйной лозой.

Из открытых дверей доносилась разноголосица инструментов. Маленькие лица выглядывали из-за стекол. Фонтан, украшенный потрепанными временем херувимчиками, бил мощной струей, которая сверкала на солнце.

Из дверей дирекции не замедлил появиться и обнять Гвидо маэстро Кавалла.

Вдовец, чьи взрослые сыновья давно разъехались по разным странам, капельмейстер любил Гвидо особенной любовью. Гвидо всегда знал это и теперь испытал внезапный прилив теплого чувства к этому человеку. Ему показалось, что Кавалла постарел. Неужели это так неизбежно? Он почти совсем седой.

Весьма небрежно поприветствовав младших мальчиков, маэстро Кавалла отпустил их. Его взгляд привлекла одинокая фигура венецианца, бродившего среди окружавших аркаду апельсиновых деревьев, уже отцветших и усыпанных крошечными завязями.

– Объясни мне, что происходит, – тихо сказал маэстро. Однако стоило ему снова взглянуть на Гвидо, как он тут же еще раз обнял его и на мгновение прижал к себе, словно прислушиваясь к какому-то отдаленному звуку. Гвидо тут же покрылся испариной.

– Вы ведь получили мое письмо из Болоньи?

– Да, получил, и каждый день ко мне являются люди из венецианского посольства. Они чуть ли не обвиняют меня в оскоплении юнца под этой самой крышей и угрожают получить ордер на обыск.

– Что ж, в таком случае пошлите за ними, – прорычал Гвидо.

На самом деле он испугался.

– Почему ты готов на все ради этого мальчика? – терпеливо спросил маэстро.

– Когда услышите его голос, поймете, – ответил Гвидо.

Кавалла улыбнулся:

– Ну, я вижу, ты остался самим собой, нисколько не изменился!

• Предыдущая
• 41/144
• Следующая