Кровь и золото - Райс Энн - Страница 56
- Предыдущая
- 56/121
- Следующая
Хвала Небесам, Папа Римский отказался принять участие в этих гонениях и официально разорвал отношения с Восточной империей, заключив союз с франками.
Так окончилась мечта о великом государстве, объединяющем Восток и Запад. Так окончилась моя мечта, что Византии удастся сохранить цивилизацию, когда-то оберегаемую Римом.
Но цивилизованный мир не рухнул. Даже я, ожесточившийся римский патриций, вынужден был это признать.
Среди франков появился великий полководец, прозванный впоследствии Шарлеманем, и ему удалось одержать немало побед, чтобы сохранять на Западе шаткий мир. Со временем вокруг него собрались придворные, питавшие хрупкий интерес к древнеримской литературе.
Но по большому счету только Церковь поддерживала жизнь обрывков той культуры, что существовала в Риме моего времени. Разве не ирония судьбы – христианство, бунтарская религия, родившаяся из мученичества в эпоху старой Римской империи, стала хранительницей древних рукописей, древнего языка, древней поэзии, древнего красноречия.
С веками я становился могущественнее; каждый талант, что подарила мне Кровь, усиливался. Лежа в святилище рядом с Матерью и Отцом, я слышал голоса людей в отдаленных селениях. Я слышал, как мимо проходит случайный вампир. Слышал мысли и молитвы.
Наконец я обрел Заоблачный дар. Мне больше не приходилось карабкаться по горным склонам. Стоило лишь приказать себе подняться с дороги – и я оказывался у потайной двери. Это свойство пугало меня, но я любил им пользоваться, ибо, набравшись сил, мог преодолевать значительные расстояния.
Между тем на территории, ранее принадлежавшей воинственным варварским племенам, начали появляться замки и церкви. Заоблачный дар поднимал меня на горные вершины, где воздвигались великолепные строения, а иногда я даже проскальзывал во внутренние покои.
Я был скитальцем в вечности, лазутчиком среди чужих сердец. Кровавым существом, не ведавшим смерти и в конце концов позабывшим о времени.
Иногда я парил, подхваченный ветрами. И постоянно плыл по течению чужих жизней. В горном склепе я рисовал фрески для Тех, Кого Следует Оберегать, для разнообразия нарисовав древних египтян, приносящих жертвенные дары, и хранил несколько книг, проливавших бальзам на мою больную душу.
В монастырях я любил подсматривать за монахами. Мне нравилось наблюдать за их работой в скрипториях: отрадно было видеть, что они бережно сохраняют поэзию греков и римлян. Под утро я забирался в библиотеки и, накинув капюшон, склонялся над пюпитром, чтобы почитать древние стихи или исторические сочинения.
Меня ни разу не обнаружили. Я был слишком хитер. И часто таился у стен часовни, предпочитая умиротворяющие распевы монахов или перезвон колоколов прогулкам под монастырскими сводами.
Тем временем столь любимое мной искусство Греции и Рима вымерло окончательно. На смену ему пришла суровая церковная скульптура и живопись. Пропорции и натурализм не имели значения. Важнейшая задача состояла в том, чтобы выразить безграничную приверженность Богу.
Человеческие фигуры, запечатленные на картинах или высеченные в камне, часто выглядели преувеличенно худыми. Повсюду господствовал гротеск. Не из-за нехватки знаний или мастерства, ибо манускрипты иллюстрировались с величайшим терпением, а на монастыри и церкви тратились огромные деньги. Создатели произведений искусства могли бы сделать все, что угодно. То был сознательный выбор. Искусству не позволялось быть чувственным. Ему предписывалось быть благочестивым. И мрачным. Так были утеряны классические каноны.
Разумеется, я и в новом мире находил свои чудеса – не стану отрицать. Заоблачный дар переносил меня к величественным готическим соборам, чьи высокие арки превосходили все, что мне доводилось увидеть. Красота тех соборов потрясала меня до глубины души. Я восхищался рыночными городками, появлявшимися по всей Европе. По-видимому, торговля и ремесла утихомирили землю, которую не смогла усмирить война.
Повсюду заговорили на новых наречиях. Элита предпочитала французский язык. Но в Европе говорили и по-английски, и по-немецки, и по-итальянски.
Я смотрел, как развивается жизнь, но ничего не видел. И наконец где-то около одна тысяча двухсотого года – точно не помню – я лег на пол склепа и надолго уснул.
Я устал от мира, а сила моя невероятно возросла. Я поведал свои намерения Тем, Кого Следует Оберегать, объяснил, что лампы догорят и погаснут, оставив Мать и Отца во тьме, и заранее попросил прощения. Я устал. Мне хотелось уснуть и долго-долго не просыпаться.
Во сне я продолжал учиться. Мой сверхъестественный слух до того обострился, что я ни на миг не оставался в тишине. Я не мог скрыться от голосов тех, кто хотел быть услышанным, будь то человек или вампир. Не мог сбежать от плавного хода истории.
Она настигала меня в тайном укрытии среди Альпийских гор. Я слышал молитвы Италии. Я слышал молитвы Галлии, превратившейся в страну под названием Франция.
Я слышал стенания душ, страдавших от ужасной болезни четырнадцатого века, известной как Черная смерть.
В темноте я открывал глаза. Прислушивался. И учился.
Наконец я поднялся и отправился в самое сердце Италии, страшась за судьбу всего мира. Мне необходимо было собственными глазами увидеть горячо любимую страну. Я должен был вернуться.
Прежде я никогда не бывал в том месте, откуда взывали ко мне во сне многие и многие. Оказалось, что это новый город – Венеция. Во времена Цезаря его еще не существовало, а теперь он превратился в большой порт и, вполне возможно, стал величайшим населенным пунктом Европы. Один из кораблей, заходивших в гавань, привез туда Черную смерть, и тысячи людей стали жертвами эпидемии.
Мне еще не доводилось бывать в Венеции. Теперь же я обнаружил величественный город, с множеством прекрасных дворцов, стоящих по берегам темно-зеленых каналов. Но правила городом Черная смерть, ежедневно уносившая сотни людей. Их трупы на паромах вывозили на острова городской лагуны и там как можно глубже закапывали.
Повсюду царило запустение, отовсюду доносились рыдания. Люди собирались вместе, чтобы умереть, со лбов градом катился пот, тела покрывались неизлечимыми язвами. Воздух пропитался зловонием смерти. Кто-то пытался сбежать из города, другие оставались с родными и близкими, чтобы разделить их страдания.
Прежде мне никогда не доводилось сталкиваться с подобной эпидемией. И подумать только: страшный мор разразился в городе удивительной красоты! Я впадал в немое уныние, созерцая чудесную церковь Сан-Марко, сохранившую изысканные следы влияния Византии, манящее великолепие дворцов. Отсюда многочисленные торговые суда отправлялись во многие порты, в том числе и в богатую Византию.
Я не мог не разрыдаться. Не время рассматривать при свете факела великолепные картины и статуи. Пора уходить – из простого уважения к мертвым, пусть я давно перестал быть частью человечества.
И я направился на юг, в другой город – во Флоренцию, лежавшую в самом сердце Тосканы – прекрасной и плодородной земли.
Как видишь, Рима я в тот момент избегал. Я не выдержал бы зрелища родного дома, лежавшего в развалинах. Не перенес бы вида Рима, охваченного чумой.
Поэтому мой выбор пал на Флоренцию, новый для меня город, процветающий, хотя и не такой богатый, как Венеция, и не такой красивый, несмотря на огромные дворцы и мощеные улицы.
И что я увидел? Все ту же ужасную картину. Злокозненные негодяи требовали плату за то, чтобы убрать мертвые тела, частенько избивая больных и тех, кто ухаживал за ними. У каждой двери лежало по шесть-семь трупов. Священники сновали по городу, освещая себе путь факелами, чтобы исполнить долг перед умирающими. И повсюду стоял тот же стойкий зловонный дух, что и в Венеции, – запах, означавший конец всему.
Обессилев от горя, я пробрался в церковь, стоявшую неподалеку от центра Флоренции – не скажу точно, что это был за храм, – и прислонился к стене, созерцая озаренную свечами дарохранительницу, размышляя и вопрошая в унисон со взывающими к Небесам смертными: что сталось с нашим миром?
- Предыдущая
- 56/121
- Следующая
