Кровь и золото - Райс Энн - Страница 36

• Предыдущая
• 36/121
• Следующая

Так прошло много времени. Потом я поднялся и вышел в сад – да-да, в тот самый сад, который упорно рисовал на стенах. Только этот сад был несравненно лучше моего. Я обернулся, чтобы взглянуть на танцующих нимф, но они оказались проворнее меня и исчезли из виду прежде, чем я успел их рассмотреть. Вскоре стихло и нежное пение – нимфы убежали слишком далеко.

Мне снились краски – яркие и чистые. Хотелось немедленно взяться за кисть и воссоздать сад вживую.

Нет, я должен спать...

Наконец мой мозг окутала божественная темнота, сквозь пелену которой не проникали никакие мысли. Я знал, что Акаша обнимает меня, чувствовал прикосновение ее рук и губ – и больше ничего.

Так прошли годы...

Да, прошли годы...

Внезапно глаза мои сами собой открылись.

Мной завладело необъяснимое, тревожное чувство – словно напоминание о том, что я по-прежнему остаюсь живым существом с головой, руками и ногами. Я не шевелился, вглядываясь во тьму, и чуть позже услыхал громкий звук шагов. В глаза ударил яркий свет.

А следом раздался голос:

– Мариус, идем с нами.

Это был голос Авикуса.

Я попытался встать с каменного пола, но не смог, не в силах поднять даже руку.

«Лежи, – велел я себе. – Лежи и думай. Думай о том, что могло случиться».

Авикус встал передо мной, держа в руках маленькую бронзовую лампу, отбрасывавшую на стены дрожащие отблески.

Он был одет в роскошную длинную тунику, рубашку, похожую на те, что носили солдаты, и готского покроя штаны.

Рядом стоял Маэл, облаченный в столь же богатое платье. Его светлые волосы были аккуратно зачесаны назад, в лице не осталось и следа былой злобы.

– Мы уезжаем, Мариус, – объявил Маэл, бесхитростно глядя на меня широко открытыми глазами. – Поехали с нами. Давай пробуждайся от своего мертвецкого сна – и поехали.

Авикус опустился на одно колено и отставил лампу в сторону, чтобы свет не слепил мне глаза.

– Мариус, мы уезжаем в Константинополь. Мы наняли собственный корабль, купили рабов-гребцов, взяли своего капитана и слуг, которым платят столько, что они не будут задавать лишние вопросы и интересоваться, почему мы так любим гулять по ночам. Ты должен уехать с нами. Оставаться нет смысла.

– Послушай, что тебе говорят, – вмешался Маэл. – Знаешь, сколько ты проспал?

– Полвека, – с трудом прошептал я. – И Рим обращен в руины.

Авикус покачал головой.

– Гораздо дольше, друг мой. Ты даже не представляешь, сколько раз мы пытались тебя разбудить. Мариус, Западной империи больше нет.

– Отправляйся вместе с нами в Константинополь, – повторил Маэл. – В самый богатый город мира.

– Возьми мою кровь, – предложил Авикус, намереваясь прокусить свое запястье. – Мы тебя не оставим.

– Нет, – ответил я. – Сам встану.

Не уверенный в том, что Маэл с Авикусом разобрали мои слова – я и сам их почти не расслышал, – я медленно приподнялся на локтях; вскоре обнаружил, что уже сижу; потом умудрился встать на колени и наконец выпрямился во весь рост. Голова закружилась.

Моя ослепительная Акаша возвышалась на троне, глядя куда-то вдаль. Царь тоже ничуть не изменился. Однако обоих покрывал слой пыли – невообразимая, преступная небрежность! Цветы в вазах увяли, засохли и походили на пучки сена. Но кто был в этом виноват?

Спотыкаясь, я побрел к возвышению. Увидев, что глаза мои закрылись, Авикус вовремя успел меня поддержать – очевидно, я чуть не упал.

– Прошу вас, оставьте меня, – еле слышно попросил я. – Ненадолго. Я должен помолиться, выразить благодарность за утешение, полученное во сне, а потом присоединюсь к вам.

Приказав себе тверже держаться на ногах, я снова сомкнул веки.

Передо мной тотчас пронеслось видение: я, лежащий на пышной постели в роскошном дворце, и Акаша, моя царица, сжимающая меня в объятиях.

Я увидел шелковую ткань, трепещущую на ветру. Но видение принадлежало не мне: оно родилось не в моей голове. Кто-то передавал мне свои мысли, и я понимал, что исходить они могут только из одного источника.

Я открыл глаза и вгляделся в безупречное мраморное лицо Акаши. Менее красивая женщина не продержалась бы столько столетий. Ни у кого не хватало мужества покончить с ней. И не хватит.

Но внезапно поток моих мыслей прервался. Авикус и Маэл никак не могли уйти.

– Я поеду с вами, – произнес я, – но я должен остаться один. Подождите меня наверху.

Они подчинились. Услышав, как они поднимаются по лестнице, я взобрался на возвышение и склонился над моей неподвижной царицей – как нельзя более почтительно и одновременно как нельзя более дерзко. Наконец я осмелился на поцелуй, способный убить меня в течение секунды.

Ничто не нарушило покой святилища, никто не шелохнулся. Божественная чета оставалась спокойной. Рука Энкила не дрогнула. Акаша и бровью не повела. Я стремительно вонзил зубы в ее плоть и большими глотками, поспешно и жадно принялся пить густую кровь, вскоре погрузившую меня в грезы о залитом солнцем чудесном саде, полном цветущих деревьев и роз, о саде, окружавшем дворец, о саде, где ни один цветок не появился сам по себе, а был посажен по заранее продуманному царственному плану. Я увидел спальню. Увидел золотые колонны. И будто наяву услышал голос, прошептавший лишь одно слово: Мариус.

Душа моя расправила крылья.

Я снова услышал свое имя, эхом пролетевшее по шелковым дворцовым покоям. Сад озарился ярким светом.

Содрогнувшись всем телом, я понял, что больше не проглочу ни капли, и отпрянул. Края крохотных ранок сомкнулись, кожа царицы вновь стала девственно-чистой, и тогда я приник к ней в долгом поцелуе.

Потом, упав на колени, я всем сердцем благодарил царицу, ибо ни секунды не сомневался, что она охраняла мой сон. Ни секунды. И я знал, что это Акаша заставила меня очнуться. Ни Авикус, ни Маэл не справились бы со мной без вмешательства свыше. Она принадлежала мне, только мне, и наша связь стала крепче, чем в ту ночь, когда я вывез ее из Египта.

Моя царица...

Наконец я выпрямился, окрепший и просветленный, готовый к долгому путешествию в Византию. Теперь рядом со мной Маэл и Авикус – они помогут уложить наших Священных Прародителей в каменные саркофаги. Впереди меня ждет немало бесконечных ночей, и в море я еще успею оплакать мою несравненную Италию, потерянную навеки.

Я не смог устоять перед желанием посетить Рим и вопреки советам Авикуса и Маэла последующие ночи неизменно бродил по его улицам. Они опасались, что я не понимаю, сколько времени провел в забытьи, но напрасно. Я знал, что прошло почти сто лет.

Величественные здания, построенные во времена расцвета империи, лежали в руинах, и те, кому нужен был строительный камень, постепенно растаскивали то, что еще осталось. Огромные статуи валялись на земле, почти скрытые высокой травой. Мою улицу было не узнать.

Население города сократилось до нескольких тысяч человек.

Тем временем христиане продолжали проповедовать, и их добродетель вселяла надежду. А поскольку среди захватчиков тоже было немало почитателей Христа, многие церкви оставались нетронутыми. Римский епископ старался защитить их и поддерживал прочные связи с Константинополем, городом, правившим и Востоком, и Западом.

Но те немногие старые семьи, которые не пожелали покинуть Рим, подвергались бесконечным унижениям. Им приходилось служить новым хозяевам и уповать на то, что грубые варвары – готы и вандалы – приобретут хоть какой-то лоск, полюбят книги и станут уважать римское право.

Я снова подивился, как сильна оказалась религия христиан, расцветавшая в мирное время и набиравшая силу в период несчастий и горестей.

И поразился гибкости старых патрициев, которые, как я уже говорил, не отошли от общественной жизни, а стремились по мере возможности сохранять былые ценности.

Повсюду попадались усатые варвары с нечесаными сальными волосами, одетые в грубые штаны. Среди них было много христиан-арианцев, чьи обряды отличались от церемоний «ортодоксальных» католиков. Кто они? Готы? Вестготы? Германцы? Гунны? Некоторых я и вовсе не мог определить. А правитель этого огромного государства жил не в Риме, а на севере, в Равенне.

• Предыдущая
• 36/121
• Следующая