Кровь и золото - Райс Энн - Страница 26
- Предыдущая
- 26/121
- Следующая
Там, на Никейском соборе, был принят «Символ веры» – краткий свод догматов христианской ортодоксии, которых по сию пору придерживаются ревностные последователи этой религии. Епископы, ее подписавшие, снова заклеймили как еретика и отлучили от церкви христианского теолога и писателя Ария, а творения его приговорили к сожжению. Ария изгнали из Александрии. Решение Собора обжалованию не подлежало.
Но стоит отметить, что Арий, оставаясь изгнанником, продолжал отстаивать свои позиции.
Другой важной причиной созыва Никейского собора стал вопрос, до сих пор не решенный христианами: какова точная дата Пасхи – воскрешения Христа. Участники Собора решили, как они будут впредь вычислять эту дату, основываясь на западной системе. И закрыли Собор.
Епископов, однако, попросили задержаться и присутствовать на праздновании двадцатилетней годовщины правления императора Константина. Естественно, об отказе не могло быть и речи. Епископы остались.
Долетевшие до Рима рассказы о роскошных празднествах породили в душах его граждан недовольство и зависть. Рим чувствовал, что его обошли стороной. Поэтому, когда в январе триста двадцать шестого года император снова направился к нашему городу, римляне испытали облегчение и радость.
Однако прежде чем Константин достиг стен Рима, город наводнили слухи об ужасных злодеяниях императора. По никому не известным причинам на пути к Риму он сделал остановку, чтобы предать смерти своего сына Криспия, пасынка Лициниана и собственную жену, императрицу Фаусту. Историки могут до хрипоты спорить, почему он так поступил, но истинная причина никогда не станет известна. Возможно, император узнал о существовании заговора против него. А может, случилось что-то другое...
Замечу, что описанные события омрачили радость горожан. Долгожданное прибытие императора не пролило бальзама и на души приверженцев старых порядков. Одевался Константин в экстравагантном восточном стиле: в шелка и дамаст. К тому же вопреки ожиданиям народа он не изъявил желания принять участие в традиционной процессии к храму Юпитера.
Конечно же, христиане его обожали. Люди всех сословий слетались посмотреть на правителя, облаченного в восточные одеяния, усыпанные драгоценностями. А щедрость, с которой он выделял средства на новые церкви, поражала всех без исключения.
Хотя император почти не жил в Риме, бывая там лишь время от времени, он повелел завершить строительство нескольких светских зданий, начатое еще при Максенции, и возвел просторные общественные бани, названные его именем.
Потом поползли отвратительные сплетни. Константин намеревался построить новый город. Император решил, что Рим пришел в упадок и лишился подобающего столице блеска, а потому собирался возвести другой центр империи – воздвигнуть его на Востоке и назвать своим именем.
Можешь себе представить, как это было воспринято?
Конечно, за последний век императоры переезжали из провинции в провинцию. Они боролись друг с другом, заключали двойные и тройные союзы, встречались в одном месте и убивали друг друга в другом.
Но отказаться от Рима? Воздвигнуть новый город и сделать его столицей империи?
Немыслимо!
Кипя от ненависти, я предавался мрачным мыслям. Я впал в отчаяние.
Ночные гости разделяли мое негодование. Новости привели в уныние пожилых солдат, один из старых философов горько плакал. Другая столица? Молодежь впадала в ярость, но не могла скрыть горького любопытства и, ворча, гадала, где вырастет новый город.
Я не осмеливался плакать, поскольку слезы мои были бы кровавыми.
Я научил музыкантов играть старые песни, те, которых они и не слыхивали, и наступил странный момент, когда вместе со смертными гостями мы затянули медленную скорбную песню о непреходящей славе поверженного Рима.
В тот вечер веяло прохладой. Я вышел в сад и посмотрел на склоны холма. То там, то здесь в темноте мерцали огоньки. В других домах звучали голоса и смех.
– Вот он, Рим... – прошептал я.
Как мог Константин отвергнуть город, тысячу лет остававшийся столицей империи, ставший свидетелем ее борьбы, триумфа, поражений и побед? Неужели некому его вразумить? Такого не может быть!
Но чем дольше бродил я по городу, чем внимательнее прислушивался к разговорам, чем чаще выходил за городские стены и навещал окрестные городки, тем отчетливее понимал мотивы, руководившие императором.
Константин хотел, чтобы центр христианской империи располагался в месте, обладавшем огромными преимуществами, и не мог ограничить свое пребывание полуостровом, в то время как культура его народа была столь многим обязана Востоку. К тому же ему приходилось защищать восточные границы. Персия была и оставалась угрозой для империи. И Рим не мог оставаться резиденцией человека, обладавшего неограниченной властью.
Поэтому Константин выбрал далекий греческий город Византию и решил, что здесь будет построен его новый дом – Константинополь.
А я был обречен наблюдать, как мой дом, священный Рим, приходит в упадок по вине человека, которого я как римлянин отказывался признать.
Ходили слухи, что план строительства Константинополя создается с невиданной быстротой и новые здания вырастают буквально на глазах.
Вслед за императором в расцветающий новый город отправились и многие жители Рима. По приглашению императора или по собственному желанию сенаторы собирали накопленное богатство и вместе с семьями перебирались в блистательный Константинополь, на долгое время ставший объектом пересудов и сплетен.
Вскоре я узнал, что в новую столицу стекаются сенаторы и из других городов империи. По мере того как там вырастали бани, цирки и здания общественного значения, возникла мода украшать архитектурные сооружения прекрасными статуями, вывезенными из Греции и государств Азии.
«Рим, любимый Рим, какая же судьба тебя ожидает?» – с тревогой в сердце думал я.
Разумеется, мои вечерние пиршества не прекратились. Бедные учителя и историки, не располагавшие средствами на переезд в Константинополь, любопытные беззаботные юноши, пока что не склонные к принятию благоразумных решений, и многие другие римляне по обыкновению заглядывали к Мариусу.
Я по-прежнему много времени проводил в обществе смертных и даже получил в наследство нескольких сообразительных греческих философов, оставленных мне семьями, уехавшими в Константинополь и уверенными, что там они найдут более образованных учителей для своих сыновей.
Но компании, пировавшие на вилле, мало меня волновали.
По правде говоря, по прошествии стольких лет я был совершенно сломлен духом.
Больше всего меня угнетало отсутствие рядом бессмертного спутника, способного понять мои чувства. Интересно, думал я, могли бы Маэл с Авикусом постичь всю глубину происходящего? Я слышал их и знал, что оба до сих пор бродят, словно призраки, по тем же улицам, что и я.
Мне так не хватало Пандоры, что я даже не мог вспоминать ее лицо и старался не думать о ней.
Но если Константин сумеет сохранить целостность империи, если христианство сплотит провинции и не даст им разъединиться, если император сможет сдерживать натиск варваров, способных только грабить и убивать, ничего не оставляя после себя взамен, то кто я такой, чтобы судить его? Я, изгой, навсегда выброшенный из жизни?
Когда мне становилось особенно тоскливо, я возвращался к своим записям.
А если был уверен, что Маэла с Авикусом поблизости нет, то уходил из города и отправлялся в святилище и продолжал там работать над росписями. Покрыв фресками все святилище от пола до потолка, я заново белил стены и начинал все сначала. Созданные нимфы и богини не удовлетворяли меня: фигуры выглядели недостаточно гибкими, руки недостаточно грациозными, волосы не такими, как следовало. А в нарисованных садах было слишком мало прекрасных цветов.
И меня ни на миг не покидала мысль, что я где-то видел этот сад, причем еще до того, как Акаша позволила мне испить ее крови. Я видел эти каменные скамьи, фонтаны...
- Предыдущая
- 26/121
- Следующая
