Умирать — в крайнем случае - Райнов Богомил Николаев - Страница 30
- Предыдущая
- 30/63
- Следующая
— Не знаю, как воспитан Марк, но если судить по вашим двум гориллам…
— Вы ошибаетесь, дорогой, — добродушно протестует Дрейк. — Вы проявляете понятное пристрастие человека, занимающего определенную сторону в споре. Боб и Ал — просто дети. Невинные дети, которые любят пускать в ход невинные хитрости и проделки. Вам, наверное, известен коронный номер Боба: он делает резкий удар головой по носу, что при его росте нетрудно, а потом подает человеку носовой платок, чтобы тот вытер кровь. Ну как? Ал же показывает правый кулак и говорит: «Видал», а сам пускает в ход левый кулак. Детские шалости, не больше.
— Возможно, — иду на уступки я. — Хотя мои личные воспоминания говорят о другом.
— Пристрастие, дорогой мой, в вас говорит пристрастие! Если прибегать к сильным выражениям, то Марк — это ад, или бесспорный конец, а Боб и Ал — чистилище. И я послал вас в чистилище именно затем, чтобы в вашей голове восцарил разум и вы пришли к единственно правильному и мудрому решению. Не знаю, поняли вы это или нет, но вы, Питер, стали правой рукой человека, единственная цель которого — доставлять людям радость! Вы имеете все основания гордиться собой!
Дрейк делает еще глоток и покровительственно заявляет:
— Гордитесь, Питер! Гордитесь! Следует гордиться, раз для этого есть основания!
Не знаю, то ли женское общество на него подействовало, то ли он перебрал за ужином, но в «Еве» Дрейк быстро скис, его повышенное настроение испарилось, и он впал в апатию.
Явившись в «Еву», мы застали там Бренду, которая вместо приветствия кислым тоном заявила:
— Я жду уже больше часа, Билл…
— Всем нам приходится ждать, — философски отозвался Дрейк. — Если бы вы знали, сколько приходится ждать мне…
— Да, но я сижу совсем одна, и некоторые думают, что я жду чего-то другого… начинают навязываться…
— Вы могли бы обратить подобные недоразумения себе на пользу, дорогая, — невозмутимо заявляет Дрейк. — Лишние банкноты вам не повредили бы.
Это заявление достаточно красноречиво говорит о настроении шефа. Бренда взглядывает на него с глубокой укоризной, но Дрейк в это время смотрит в другую сторону, и она воздерживается от замечания. Зато начинает греметь оркестр, и на сцене появляется уже знакомая мне самка в золотистом платье. Видимо, программа в «Еве» одна и та же.
— Ваша конкурентка, — не утерпев, указывает Дрейк Бренде.
— Перестаньте, Билл. Вы в самом деле заставите меня выйти на дансинг и раздеться перед всеми этими чужими мужчинами! — восклицает Бренда так громко, что перекрикивает оркестр.
— Я не удивлюсь, если узнаю, что вы это уже делаете, хотя и не перед такой многочисленной аудиторией, — говорит Дрейк.
Бренда, прикусив губу, молчит.
Подходит черед очаровательной мисс Линды Грей. Певица выходит все в том же скромном туалете, ее встречают, как и раньше, дружелюбными аплодисментами, на которые она отвечает милым поклоном. Вообще в «Еве», кажется, уважают традиции. Да и какой смысл менять программу, если меняется публика, а раз так, значит, программа все время остается свежей.
Мисс Линда берет в руку микрофон и делает несколько шагов по залу — очевидно, в поисках жертвы. Жертвой на этот раз оказывается некий молодой человек в очках с несколько ошеломленным выражением лица. Он похож на библиотекаря или учителя латинского языка. Певица устремляет на него пристальный взгляд, стараясь преодолеть стеклянную преграду очков и проникнуть в его ошеломленную душу. Зал оглашает ее мягкий, мелодичный голос:
На сей раз я могу спокойно слушать этот мелодичный голос, не чувствуя себя экспонатом с рекламной витрины. Но радость моя недолговечна. Пропев первый куплет, Линда делает поворот кругом, быстрыми шагами пересекает дансинг и, положив мне руку на плечо, переходит к припеву:
Я, само собой, стараюсь укорить ее взглядом, стараюсь дать ей понять, чтобы она отошла от меня, но меланхоличный голос и колдовские сине-зеленые глаза так ясно говорят, что она поет для меня, именно для меня и только для меня, что я совсем обескуражен. Когда песня кончается, Дрейк лениво замечает:
— Сегодня она пела для вас, Питер!
— Она и тогда пела для меня.
— Нет. Тогда — нет. Но сейчас она действительно пела для вас. Хорошо, что не вам платить по счету. Я бы заставил вас заплатить и за песню.
Линда поет еще четыре песни. Это ее песни — гвоздь программы и в то же время некий водораздел между двумя порциями стриптиза, которые предлагает своим посетителям «Ева» и из которых вторая порция, ближе к полуночи, гораздо откровеннее первой. Но певица определенно бьет всех чемпионок раздевания с точки зрения успеха. Возможно, ей помогает то несложное обстоятельство, что люди, явившиеся сюда пощекотать нервы бесстыдными картинами, не прочь показать себя приличными людьми, поклонниками чистой лирики.
— Пригласите ее за столик, Питер! Хорошее воспитание обязывает отблагодарить даму за жест!
И я иду за кулисы — не столько затем, чтобы показать себя воспитанным человеком, сколько затем, чтобы продемонстрировать послушание начальству, а может, и по какой-то другой причине.
Линда встречает меня с недоверием.
— Вас послал Дрейк? — тут же спрашивает она.
— А кто же еще? Но, если учесть веление сердца, то приглашение исходит от меня.
— «Веление сердца»? Кажется, это не ваши слова, Питер!
Она принимает приглашение, и мы подходим к столику очень своевременно: реплики Дрейка и Бренды свидетельствуют о приближении грозы.
— Да, дорогая, я знаю, что вы — сущая богородица, — лениво цедит шеф, рассеянно поворачивая в руке стакан с кубиками льда, — но что делать, не всякому дано оценить ваше целомудрие. Иные типы даже готовы на вольности по отношению к вам…
— Перестаньте, Билл!
— Уверяю вас, ваша логика мне понятна: вы боитесь, что я совсем перестану обращать на вас внимание, и потому позволяете себе известные капризы… и правильно боитесь…
Тут Дрейк спохватывается и восклицает:
— Линда! Вы всегда безупречны, но сегодня превзошли самое себя. Надеюсь, Питер это заметил?
— Боюсь, что Питер не в состоянии оценить песню.
— Но он не может не оценить взгляда — не настолько же он слеп! Какой это был взгляд! Когда-то, в годы моей невинности, Бренда сразила меня таким же взглядом…
— Это было, кажется, лет пять назад, — замечает Линда. — Неужели вам удалось сохранить свою невинность до столь преклонного возраста, сэр?
— Увы, дитя мое! — страдальчески вздыхает Дрейк. — Это так! У Бренды острый слух, и я боюсь, что она нас услышит, не то я сделал бы вам признание.
Дрейк нагибается к Линде, будто действительно хочет сказать ей что-то по секрету, но произносит довольно громко:
— Я до сих пор невинен, Линда! Невинен и доверчив, как последний дурак!
Бренда делает вид, что не слышит, как будто Дрейк и в самом деле шепнул свое признание Линде на ухо. И вообще с этого момента она начинает вести себя как безучастный свидетель — то ли боится дразнить Дрейка, то ли считает, что бессмысленно ссориться с подвыпившим человеком.
Подвыпивший человек пользуется этим обстоятельством, чтобы отпустить по адресу богородицы Бренды еще пару довольно невинных реплик, потом снова вступает оркестр, открывая следующее, уже вовсе разнузданное отделение программы.
Когда через два часа мы выходим на улицу, воздух Сохо кажется мне необыкновенно свежим, насыщенным озоном. Уже поздняя ночь, или, если угодно, очень раннее утро, и мы с Линдой по пустой и ярко освещенной улице направляемся к Черин-кросс.
- Предыдущая
- 30/63
- Следующая
