Тайфуны с ласковыми именами - Райнов Богомил Николаев - Страница 32
- Предыдущая
- 32/67
- Следующая
– Что именно? – спрашиваю я, поскольку она замолкает.
– А то, что все продолжают вертеться на этом пятачке: Пенеф, Флора, тот, из торга, не считая Виолеты, которая, может быть, не так наивна, как кажется. Если бы брильянты исчезли, можете быть уверены, всех как ветром сдуло бы. Они все знают. Одна я ничего не знаю.
– Только без причитаний, – останавливаю я ее. – Иначе и в самом деле вынудите меня разыскать их, эти брильянты.
– Я не такая нахалка, чтобы требовать этого от вас. Единственное, на что я смею рассчитывать, так это на дружескую помощь.
– В смысле?
– Флоре вы явно приглянулись, грубо говоря.
– И вы меня толкаете в объятия Флоры?
– Я этого не сказала. И полагаюсь на ваш вкус. Но было бы неплохо, если бы вы уделили ей немного внимания, пофлиртовали с ней, чтобы у нее развязался язык. Крупные женщины очень чувствительны к комплиментам, поскольку получают их редко, и размякнуть такой недолго…
– Надейтесь.
– Во всяком случае, вы могли бы вызвать ее на разговор. Порой одно-единственное слово открывает очень многое. Я так беспомощна и стольких вещей не знаю, хотя Грабер твердит, что я запросто могу заменить Второе отделение и Скотланд-ярд, вместе взятые…
– ЦРУ и ФБР, – поправляю ее. – Выражайтесь более современным языком.
– Флора с Пенефом, наверное, что-то замышляют, а что именно – я понятия не имею. Может быть, собираются как-то отвлечь Виолету и обшарить виллу или еще что-нибудь в этом роде.
– Но ведь вы уже подружились с Виолетой, что вам стоит их опередить?
– Вы так считаете? Она и в самом деле кажется мне беспомощной и наивной, но как раз такие обычно бывают чересчур мнительными и недоверчивыми – им все кажется, что они могут стать легкой добычей злоумышленников. Нет, с этими беспомощными и наивными держи ухо востро…
– Особенно когда их хотят лишить обременительного наследства.
– У нее пожизненная рента и два дома. Так что не оплакивайте ее раньше времени. Сжальтесь лучше надо мной.
– А если у меня начнется флирт с нашей роскошной Флорой, вас это не будет раздражать?
– Я стисну зубы и постараюсь сохранять спокойствие.
– И в этом будет ваша ошибка. Напротив, вы должны злиться, только смотрите не перестарайтесь.
– Это нетрудно, – заверяет она. – У меня, кажется, уже начинается приступ ревности. Вопреки тому, что я полагаюсь на ваш вкус.
Если поздним вечером – для Берна девять часов уже поздний вечер – вы бродите по переулкам близ главной улицы в надежде найти открытое кафе, то неизбежно наткнетесь на «Мокамбо» – ночное заведение города, который славится тем, что с наступлением ночи в нем вся жизнь замирает.
Неудивительно, что и мы наткнулись на «Мокамбо». После очередной встречи у нас дома. И после очередной партии в бридж. И после того, как Розмари заявила Ральфу, что нечестно с его стороны так ограбить всех троих.
– Я охотно вернул бы вам ваши деньги, только боюсь вас обидеть, – отвечает американец. – Но если вы не возражаете, мы можем пропить их вместе…
Я лично считаю, что, раз так уж необходимо пить, мы могли бы заняться этим дома. Однако Розмари бросает на меня многозначительный взгляд, и я храню молчание. Мы погружаемся в огромный смарагдово-зеленый «бьюик» Бэнтона и катим в «Мокамбо».
Наше первоначальное намерение довольно скромно: посидеть в уютном баре с окнами, открытыми на улицу. Но ядовитое замечание хитрющей Розмари о том, что Ральф, как истинный банкир, дрожит над каждой монеткой, делает свое дело, и мы спускаемся на несколько ступенек ниже и попадаем в кабаре.
В кабаре достаточно свободно, и можно выбрать удобный столик поближе к дансингу, и достаточно людно, чтобы не испытывать гнетущего чувства, будто мы самые испорченные люди в этом порядочном городе. Кельнер в черном смокинге церемонным жестом откупоривает бутылку шампанского, потому что дамы ничего, кроме шампанского, пить не желают – им не терпится вытрясти из американца как можно больше денег. Ради истины следовало бы уточнить, что их попытки омрачить настроение Бэнтона оказываются тщетными: кривая настроения американца, по существу, всегда остается прямой, иными словами, он относится к тому типу людей, которые живут без иллюзий, зато не знают и разочарований.
Оркестр начинает играть какой-то допотопный рок, и я, чтобы маленько досадить Бэнтону, со своей стороны, спрашиваю, не пригласит ли он Флору потанцевать, однако мой номер не проходит, мало того, рикошетом возвращается ко мне, поскольку я тут же слышу голос Флоры:
– Не нарушайте его сон, мой мальчик. Лучше сами пригласите меня.
Ничего не поделаешь, я встаю, вывожу даму на середину дансинга, и мы сразу же привлекаем к себе всеобщее внимание. И я бы сказал, почтительное внимание – публика, очевидно, считает, что это начало программы. Не помню, говорил ли я, но могучая Флора на каких-нибудь пять-шесть сантиметров выше меня ростом. Конечно, пять-шесть сантиметров не бог весть какая разница; по преданию, разница между Давидом и Голиафом была куда больше. Но если к несоответствию роста добавить несоответствие в объеме, а также своеобразный стиль, в каком эта пышная женщина трясет своим огромным бюстом и вертит тяжелым задом, вам, должно быть, станет ясно, почему публика воспринимает наш танец как небольшой вступительный аттракцион комического характера.
Но комические аттракционы редко вызывают комический эффект, потому что зрители считают их чересчур преднамеренными. Так что сидящие вокруг скоро перестают обращать на нас внимание, сногсшибательный рок кое-как заканчивается, и я с облегчением собираюсь вернуться к спокойному быту за столиком, однако этот идиот дирижер неожиданно заводит новую, еще более допотопную мелодию – аргентинское танго, – и Флора ловит меня за руку, а другой рукой молча предлагает мне обвить ее стан, затем плотно прижимается и шепчет, ведя меня по кругу:
– Обнимите же меня покрепче, мой мальчик. Я не фарфоровая.
Я выполняю требование и даже, удобства ради, склоняюсь на ее грудь – довольно широкую и умиротворяющую подушку, а Флора с каждым движением вызывающе задевает меня своими массивными бедрами, и мне ничего не остается, кроме как плыть в волнах плоти, в этом океане плоти, пока моего слуха снова не касается мягкий, спокойный голос:
– Мне кажется, вы несколько увлеклись. Не боитесь, что этой ночью Розмари может надрать вам уши?
– Такой риск всегда существует. Но что поделаешь, если я не в силах скрывать свои симпатии, – отвечаю я, очнувшись от грез.
– Свои симпатии? – вскидывает брови женщина. – Долгие месяцы пришлось ждать, чтобы услышать наконец от вас эти слова.
– А вы не заметили, Флора, что сильные чувства довольно медленно разгораются?
– Ничего такого я не замечала, – сознается она. – И скорее всего потому, что сильные чувства мне вообще незнакомы.
– Не убеждайте меня, что вы бесчувственны, – возражаю я, еще крепче прижимаясь к ее величавой груди.
– Розмари определенно надерет вам уши, – предупреждает меня Флора, но поддается моим объятиям. – Что касается вашего намека, то должна вам признаться, что страсти во мне не умолкают. Только не какие-то бурные, а маленькие, приятные, не грозящие тяжкими последствиями.
– Никак не предполагал, что такая могучая женщина, как вы, способна испытывать страх…
– Это вовсе не страх, мой маленький Пьер, – воркует мне на ухо женщина. – Это склонность к удобству. Бурные страсти всегда порождают неудобства и хаос. Я же предпочитаю уют и порядок. – Свой лазурный взгляд она погружает в мои глаза со спокойной уверенностью гипнотизера и добавляет: – Я женщина скучная, мой мальчик. Капризы и причуды вашей очаровательно легкомысленной Розмари мне чужды.
Это откровенное заявление спутало все мои планы по части молниеносной чувственной атаки, и я на протяжении нескольких упоительных тактов лихорадочно соображаю, как мне быть в создавшейся ситуации, но Флора сама приходит мне на выручку:
– Вы тоже далеки от испепеляющих эмоций, и если пытаетесь втемяшить мне обратное, то должна заранее сказать, что я вам не поверю. Вы человек уравновешенный, мой мальчик, вами руководит холодный рассудок, и нечего зря выпендриваться.
- Предыдущая
- 32/67
- Следующая
