Выбери любимый жанр

Изгнанник (СИ) - Хаецкая Елена Владимировна - Страница 8


Изменить размер шрифта:

8

— Маг? — Евтихий полез к себе за пазуху, вытащил наполовину съеденное яблоко, отгрыз кусок, а остальное спрятал обратно. Жуя, задумчиво уставился в небо.

— Ну да, маг, — нетерпеливо повторил Хэрибонд. — Не притворяйся, что никогда не слышал этого слова.

— Не слышал, — отозвался Евтихий. — Не притворяюсь.

— Ну, маг — это такой… Он все может…

— Нитирэн, что ли?

— Кто это — Нитирэн?

— Тролль, — вздохнул Евтихий. — Вот кто. Великий тролль.

— Нет, тот, о ком я говорю, — он не… а, проклятье! Он — тролль. Его зовут Моран. Джурич Моран.

Лицо Евтихия изменилось. Он потер лоб, брови, устало вздохнул.

— Моран. Да. Джурич Моран. Видишь, я не притворяюсь. Я стараюсь все понять. Моран — Мастер. Величайший из Мастеров Калимегдана. Его изгнали из Истинного мира. Об этом все слышали. И он — тролль.

— Ты встречался с ним?

— Нет. С ним многие не встречались.

— А я вот встречался, — сообщил Хэрибонд. — Имел с ним важную беседу. Понял?

— Что?

— Моран почтил меня своим доверием.

— Так ведь он проклят, — напомнил Евтихий. — А когда ты проклят, приходится доверять первому встречному, иначе вообще никогда от этого проклятия не избавишься.

Хэрибонд покачал головой.

— Зачем ты это сказал — про «первого встречного»? Чтобы обидеть меня?

— Тебя? — Евтихий, казалось, был поражен в самое сердце. — А при чем здесь ты? Мы ведь говорим о Джуриче Моране, о самом могущественном и самом кошмарном из всех Мастеров. Рядом с ним, поверь, лишается самостоятельного смысла почти все. Ты, я. Даже этот город. Даже то, что я здесь потерял.

— Лично мне так не показалось, — решительно произнес Хэрибонд. — Во всяком случае, в общении со мной он выглядел вполне приятным человеком. И в общем-то вежливым.

— Моран — не человек, — напомнил Евтихий.

— Я все время об этом забывал, — сказал Хэрибонд.

— И напрасно. Если имеешь дело с троллем, никогда не выпускай этого из мыслей, иначе ты пропал…

Хэрибонд махнул рукой:

— Тебе хоть интересно узнать, о чем я говорил с Мораном?

— Да, — спохватился Евтихий. — Конечно. Рассказывай дальше. Пожалуйста.

— Где-то в окрестностях Гоэбихона должно быть дерево с дуплом, — объяснил Хэрибонд. — Во всяком случае, так считает Моран. Там, в дупле, хранится пергамент. Особенная вещь.

— Пергамент — всегда особенная вещь, особенно если на нем что-то написано, — заметил Евтихий.

— Этот — нечто выдающееся.

— Нечто особенное-особенное? — Евтихий кивнул. — А откуда ты узнал про это?

— Я же тебе только что объяснил — от Морана.

— Да, но как вышло, что ты встретил Морана, если его давно уже нет в Истинном мире?

* * *

Авденаго вдруг понял, что его жизнь кончена. Жизнь ведь заканчивается не в тот момент, когда выкрики: «Мы его теряем!» сменяются безнадежным: «Он ушел» и движением ладони по твоему лицу от лба к подбородку, чтобы закрылись веки. Нет, все случается намного раньше. Когда внезапно тебя пронзает ощущение под названием: «Все, приехал». Конечная остановка. Здесь ты будешь жить до самой смерти, и не вздумай бежать. Больше — никаких новшеств. Никаких перемен в перспективе. Никакого развития. Многолетнее топтание на месте. Впереди — только старость. Причем от нынешнего состояния она будет отличаться только большим количеством морщин на физиономии. Ну, может, лысинка появится. Все остальное — точно такое же, как сегодня.

Наверное, такой же ужас испытывал в проклятые восьмидесятые какой-нибудь романтический юнец, рассматривая транзистор с гравировкой «Дорогому сослуживцу», который подарили дедушке в день выхода на пенсию. Сорок лет в одном и том же КБ.

Швыряясь «Тремя мушкетерами» в стену, означенный юнец кричал:

— Нет! Я не хочу так! Почему все в книгах — ложь? Почему в действительной жизни так не бывает? Почему д'Артаньяну — все, а мне — ничего? Я тоже хочу в девятнадцать лет — не в Политех, а в Париж, со старой шпагой, на старой лошади!

Но у отца не было старой шпаги, не говоря уж о старой лошади. И у деда не было.

Жизнь вдруг распахнулась перед юнцом, как длинная анфилада одинаковых комнат, вся, до самой последней. Сорок лет топтания на месте, а там, где финиш, — там, где у других маршальский жезл, к примеру, — там транзистор «Дорогому сослуживцу». Убейте меня сразу, пожалуйста. Пока мне только семнадцать.

Единственный человек, который понял бы сейчас отчаяние Авденаго, звался Николай Иванович Симаков, преподаватель русского языка и литературы. Но Н. И. Симаков — в Истинном мире. Плевать он хотел на своих бывших учеников. Он дорвался до настоящей жизни.

Придется голубчику Авденаго разбираться со своим будущем в одиночку. Он даже Деянире с этими мыслями позвонить не мог. Деянира — та еще язва, сразу начнет его высмеивать. Ей хорошо, у нее есть своя жизнь. А Авденаго навсегда застрял у Морана.

Он вошел в квартиру с покупками и сразу прошел на кухню. Из гостиной, где Джурич Моран изволил закисать на диване, доносилась музыка. Моран услышал, что Авденаго пришел, и завопил:

— Эй, раб! Эй!

— Сейчас, — буркнул Авденаго себе под нос. — Вишь, зануда. Продукты в холодильник положить не дает, сразу орать ему надо.

— Что ты там бормочешь? — вознегодовал Моран и бурно зашевелился на диване. — А ну, иди сюда! Господин кличут!

— Сейчас, — досадливо повторил Авденаго, скрываясь на кухне.

Пес вырвался из гостиной и метнулся за ним. За последнее время щенок здорово вырос. В общем-то, он уже перестал быть щенком. Превратился в веселого кобеля, хвост свернут в причудливую многослойную баранку, уши как у зайца, ну, может, чуть поменьше. (Моран уверял, что как у эльфа). Пес желал проинспектировать покупочки. Авденаго беспощадно отгонял его от сумок, но пес все равно всюду совался холодным и мокрым носом.

Вслед за псом на кухне возник Джурич Моран.

— Я тебя зачем дома держу? — вопросил он у Авденаго.

— Чтоб помыкать, унижать и чтоб я посуду мыл, — сказал Авденаго. — Для чего же еще?

Моран прямо задохнулся от подобной наглости.

— Я тебя для компании держу! — рявкнул он. — Чтоб было с кем слово перемолвить! Чтоб было, кому стакан воды мне подать на старости лет!

— Заладил, — огрызнулся Авденаго. — Стакан воды ему. Дайте продукты разложить, собака ведь украдет.

— Ну и пусть украдет! Это господская собака! Ей дозволено!

— Так ему же плохо будет, — объяснил Авденаго. — Если он, к примеру, сыр в упаковке сожрет.

— Мой пес не такой дурак, чтобы в упаковке жрать.

— А вдруг случайно? — предположил Авденаго. — Вот вы, помнится, Как-то раз сосиски съели прямо в целлофане.

— Сардельки-то можно в оболочке, так почему сосиски нельзя? — проворчал Моран.

— Многие беды проистекают от неразумия, — сказал Авденаго.

Он закончил наконец разбирать пакеты и закрыл холодильник. Пес с сожалением проводил взглядом колбасу, но быстро утешился и побежал опять в гостиную.

Понукаемый Мораном, Авденаго вошел туда и остановился на пороге.

— Что?

— Слушай.

Моран опять улегся на диван и включил музыку.

Некоторое время все трое слушали: Моран — с восторгом, Авденаго — скучая, а пес — просто радуясь близости к хозяину.

Потом Моран сказал:

— Дошло до тебя?

— Что? — спросил Авденаго.

— Музыка.

— Я понял, что это музыка.

— Осел! Это «Анюта» Гаврилина.

— Композиторша такая?

— Ты не человек, ты — кобылье вымя, Авденаго. «Анюта» — название произведения. Гаврилин — композитор.

— А, — сказал Авденаго без малейшего интереса.

Моран прибавил звук и закричал:

— Гаврилин! Вот это был — тролль! Из троллей тролль! Да я просто уверен, что он — истинный подменыш!

— Вас послушать, так все кругом подменыши, — проворчал Авденаго.

— Человек не мог такое написать, — продолжал Моран. — Я уже третий час слушаю. Сверхчеловечески! И такие чувства во мне пробуждает! Да меня просто распирает от ощущения собственного величия. Это музыка такая! Троллиная. Она пробуждает во мне осознание моей творческой мощи. Понимаешь?

8
Перейти на страницу:
Мир литературы