Собрание сочинений в 12 т. Т. 9 - Верн Жюль Габриэль - Страница 12

- Мы его так и не увидим?

- Увидите.

- А когда?

- Когда будет нужно!

- Где же он?

- Там, где ему надлежит быть!

Пришлось удовольствоваться этим уклончивым ответом. Впрочем, в ту же минуту свисток боцмана призвал всю команду наверх - выбирать шкоты. Любопытному матросу пришлось сразу же прекратить расспросы.

Дело в том, что нужно было держаться еще круче к ветру, чтобы следовать на расстоянии мили вдоль мессинийского берега. Около полудня «Кариста» прошла в виду Модона. Однако она направлялась не сюда. Судно не остановилось у городка, построенного на развалинах древней Мефаны, на краю мыса, чья скалистая оконечность тянется почти до самого острова Сапиенцы. Вскоре маяк, стоявший у входа в гавань, скрылся за прибрежными утесами.

Тем временем саколева дала сигнал. Черный вымпел с красным полумесяцем взвился на ноке грот-реи. Но с земли не ответили. И «Кариста» продолжала свой путь на север.

К вечеру судно вошло на Наваринский рейд - своего рода большое морское озеро, окаймленное высокими горами. На миг за гигантской скалой промелькнул город, над ним неясной громадой высилась крепость. Здесь кончалась естественная насыпь, сдерживавшая яростные порывы северо-западных ветров: Адриатика сыпала их, как из мешка, на Ионическое море.

Последние лучи заходящего солнца еще освещали горные вершины на востоке; но обширный рейд уже погружался во тьму.

На сей раз экипаж «Каристы» мог бы подумать, что она собирается войти в Наварин. Действительно, саколева направилась прямо в пролив Мегало-Фуро, к югу от узкого острова Сфактерии, протянувшегося почти на четыре тысячи метров в длину. Там уже высились два надгробия, воздвигнутые на могилах двух благороднейших жертв войны: французского капитана Малле, павшего в 1825 году, и - в глубине грота - графа де Санта-Роза, итальянского филэллина, бывшего пьемонтского министра, отдавшего свою жизнь в том же году и за то же дело.

Когда саколева уже находилась кабельтовых в десяти от города, она с кливером, вынесенным на ветер, легла в дрейф. Теперь на ее грот-рее был поднят огонек - на этот раз сигнал был не черный, а красный. Но с берега опять не последовало ответа.

«Каристе» незачем было оставаться на рейде, где в то время стояло множество турецких кораблей. Ловко лавируя, она обошла расположенный почти посредине бухты маленький беловатый островок Кулонески. Затем по команде боцмана шкоты были слегка потравлены, руль положен право, и судно повернуло к берегам Сфактерии.

На этом островке Кулонески в начале войны, в 1821 году, греки обрекли на голодную смерть несколько сот турок, хотя те сдались в плен после заверения, что их перевезут на родину.

Позднее, в 1825 году, во время осады острова Сфактерии, который оборонял сам Маврокордато, войска Ибрагима в отместку вырезали восемьсот греков.

Теперь саколева направлялась к проходу Сикиа, шириной в двести мегров, зажатому между северным берегом острова Кулонески и мысом Корифазион. Только тот, кто хорошо знал его фарватер, почти недоступный для глубокосидящих кораблей, мог рискнуть войти в него. Но Николай Старкос смело, с ловкостью опытного лоцмана, обошел скалистые кручи побережья острова и обогнул мыс Корифазион. Затем, увидев стоявшую на якоре в открытом море многочисленную иностранную эскадру - около тридцати французских, английских и русских судов, - он осторожно миновал ее к под покровом ночи снова прошел вдоль мессинийского берега, проскользнув между материком и островом Продана; на рассвете «Кариста», увлекаемая свежим юго-восточным ветром, проследовала вдоль извилистого побережья спокойного Аркадского залива.

Солнце уже поднималось из-за вершины Итома, откуда взгляду открывается территория древней Мессинии, а также безбрежная гладь Коронского залива и другого залива, названного Аркадским - по имени города Аркадии, расположенного на его берегу. От лучистого света занимавшегося дня на море ложились длинные блики, вспыхивавшие всякий раз, когда утренний ветерок гнал по воде легкую рябь.

С зарей Николай Старкос уже маневрировал, стремясь по возможности пройти в виду города, расположенного в одном из углублений берега, который, закругляясь, образовывал обширный открытый рейд.

Часов в десять утра на корме саколевы появился боцман и замер перед капитаном, ожидая приказаний.

На востоке тем временем разматывался огромный клубок Аркадских гор. Селенья на пологих холмах тонули в садах, прячась в густой тени оливковых и миндальных рощ; ручьи журчали между купами миртов и кустами олеандров, пробивая себе путь к реке; знаменитые коринфские виноградники, цепляясь за каждый бугорок, ползли во все стороны, и бесчисленные их лозы покрывали склоны, не оставляя ни единого пустого клочка земли; а ниже, у самого моря, сверкали красные городские дома - яркие пятна на фоне темнозеленой завесы кипарисов: такой представала великолепная панорама одного из самых живописных уголков Пелопоннеса.

Но по мере приближения к Аркадии - древней Кипариссии, которая во времена Эпаминонда была главным портом Мессинии, а после крестовых походов - феодальным владением француза Вилль-Ардуэна, невыразимо печальное зрелище открывалось взору каждого, кто свято чтит воспоминания прошлого, и будило в его сердце горькие сожаления.

Два года назад Ибрагим разрушил город, умертвил детей, женщин и стариков! В развалинах лежал старинный замок, возведенный на месте античного Акрополя; в развалинах - опустошенная фанатиками-мусульманами церковь св. Георгия; в развалинах - жилые дома и общественные сооружения!

- Сразу видно, что тут побывали наши друзья-египтяне! - пробормотал Николай Старкос, чье сердце даже не сжалось при виде этих разрушений.

- А теперь здесь турки хозяева! - откликнулся боцман.

- Да… надолго… надо надеяться, навсегда! - прибавил капитан.

- Причалим здесь или пойдем дальше?

Николай Старкос внимательно посмотрел в сторону гавани, от которой судно находилось всего в нескольких кабельтовых. Затем он перевел взгляд на самый город, раскинувшийся милей дальше, у подножья горы Психро. Подходя к Аркадии, капитан, видимо, еще не решил, что предпринять: пристать к молу или вновь пуститься в открытое море.

Боцман попрежнему ждал ответа.

- Подать сигнал! - скомандовал, наконец, Николай Старкос.

Красный вымпел с серебряным полумесяцем взвился на ноке грот-реи и развернулся в воздухе.

Через несколько минут на мачте, стоявшей на молу, заколыхался такой же вымпел.

- Право руль! - скомандовал капитан.

Короткое движение руля, и саколева повернула по ветру. Как только доступ в гавань оказался открытым, судно свободно вошло в нее. Убрали паруса - сперва с фок-мачты, затем был убран грот, - и «Кариста» под кливером и лиселем двинулась вперед. На небольшой скорости она дошла до середины гавани. Там судно бросило якорь, и матросы занялись работой, связанной с приходом в порт.

Тут же для капитана спустили шлюпку; отвалив под ударами двух пар весел от саколевы, она вскоре пристала к небольшой лестнице, высеченной в толще каменной набережной. Там в ожидании стоял какой-то человек, который вместо приветствия произнес:

- Скопело весь в распоряжении Николая Старкоса!

Капитан ответил дружеским жестом. Он первым поднялся по лестнице и направился к расположенным неподалеку домам - преддверию города. Миновав развалины - следы последней осады - и пройдя по улицам, запруженным турецкими и арабскими солдатами, он остановился возле уцелевшего кабачка под вывеской «Минерва» и вошел туда в сопровождении своего спутника.

Спустя минуту капитан Старкос и Скопело уже сидели в отдельной комнате за столиком, на котором стояли два стакана и бутылка «ракии» - крепчайшего спирта, полученного из златоцветника. Собеседники скрутили, зажгли и закурили ароматные сигареты из золотистого миссолонгского табака; затем между ними завязался разговор, причем один из них охотно выказывал себя покорным слугой другого.

Отталкивающая физиономия - низкая и коварная, но при этом смышленая - была у этого Скопело. Ему, вероятно, было лет пятьдесят, но выглядел он старше. Представьте себе лицо ростовщика, хитрые быстрые глаза, коротко остриженные волосы, нос крючком, кривые пальцы и такие огромные ступни, о которых в Албании говорят: «Большой палец уже в Македонии, когда пятка еще только в Беотии». В довершение всего у этого невысокого тщедушного человека была большая плешивая голова и круглое лицо с седоватой бородкой; усов он не носил. Скопело - арабский еврей по внешности и христианин по рождению - был одет очень просто: на нем были куртка и штаны левантского матроса и широкий дорожный плащ.