Наполеон: жизнь после смерти - Радзинский Эдвард Станиславович - Страница 47
- Предыдущая
- 47/72
- Следующая
Можно по пальцам перечесть наши свидания после развода, ибо они были мучительны для нас обоих. Помню, в самом конце декабря я пригласил ее в Трианон с Гортензией. Ужин накрыли в моем кабинете. Как в былые времена, я сел напротив ее, она – в свое кресло... Все было, как прежде. Только во время ужина стояла мертвая тишина. Она была не в состоянии что-то проглотить, и я видел, что она близка к обмороку. Я и сам дважды тайком утер глаза... Они уехали сразу после ужина.
А потом была встреча с невестой... Мои придворные долго разрабатывали этикет. Но я все поломал, у меня не было времени на эти придуманные глупости. Я встретил ее в Компьене и... прыгнул к ней в карету!
Император помолчал и добавил почти мстительно:
– И там лишил ее невинности! Завтрак нам подали уже в общую постель. – Он засмеялся. – Именно так император милостью революции должен был стать родственником Людовика и Марии Антуанетты, казненных этой революцией... У новой жены были полные губы, пышная грудь... Несколько великоватый габсбургский нос, но зато молода... у нее тело пахло яблоками... Жениться надо на австриячках, Лас-Каз. Они свежи, как розы, и пахнут яблоками...
Я, конечно же, подумал: как странно все это ему говорить теперь, когда он уже знает, что «свежая, как роза» тотчас его предала и нынче живет с австрийским генералом, которого подсунули ей Меттерних и заботливый папа Франц…
Но император повторил, глядя на меня в упор:
– Жениться надо на австриячках... свежи, как розы... – И добавил, помолчав: – Вот так я развелся с императрицей Жозефиной.
Маршан рассказал мне: «Перед смертью он был в полузабытьи... и вдруг очнулся и произнес: „Я видел мою славную Жозефину, но она не разрешила мне себя обнять“.
– Тринадцать епископов отказались присутствовать на церемонии бракосочетания в знак протеста против высылки Папы из Рима. Пришлось сослать и их, лишив сана.
Париж устроил блестящий праздник. Я и новая императрица присутствовали на обеде в ратуше, потом – на Марсовом Поле, где выстроилась моя гвардия. От лица всей Великой армии гвардейцы славили брак своего императора.
Австрийский посол решил не отстать и первого июля устроил торжественный прием. И тут случилось ужасное – во время фейерверка загорелась бальная зала. Жена посла и много гостей сгорели заживо. Насмерть перепуганную Марию Луизу я сам вынес из горящих комнат… И я еще раз убедился: мои отношения с судьбой складываются по-новому – и опасно.
Вскоре Фуше, делая доклад, подробно рассказал, что говорили в Париже. Конечно же, вспоминали торжества в честь брака Людовика и Антуанетты, когда во время фейерверка сгорело множество народа, говорили, что Мария Луиза тоже австриячка и родственница той, «от которой пошли все несчастья». Говорили и о других зловещих совпадениях и предзнаменованиях...
Фуше докладывал мне об этом с плохо скрытым злорадством. И я позаботился, чтобы этот год, кроме брака, принес мне еще одну радость – избавление от этого мерзавца. В последнее время я постоянно не ладил с ним. Он взял привычку преследовать людей моим именем, и часто я ничего не знал об этих преследованиях. Когда в ярости я вызывал его, он холодно доказывал, как опасны эти люди и какую услугу он мне оказал, посадив или выслав их. Он ловко выскальзывал из моих рук... и продолжал рыть, рыть и рыть!
Но в десятом году он, наконец, попался. Я узнал, что, не имея от меня никаких полномочий, он тайно начал вести переговоры с англичанами о мире. Вел он их через того же банкира Уврара. Я велел тотчас арестовать Уврара и отправить в Венсеннский замок, где он быстро все выложил следствию.
На первом же заседании Совета министров я спросил Фуше:
«Правда ли то, что показал Уврар?»
Он ответил совершенно спокойно:
«Да, Уврар сказал правду. Я вел переговоры с Англией... тайно. Ибо хотел сделать вам подарок, подготовив мир с самым опасным вашим врагом, Сир».
«Вы заслуживаете эшафота... вы понимаете это?»
«Скорее благодарности, Сир», – ответил Фуше.
Я обратился к министрам:
«Что полагается за подобные деяния?»
И они дружно подтвердили:
«Смерть!»
Но Фуше был абсолютно спокоен. Он отлично знал – наказания не будет. Он обладает изумительно изворотливым умом, так что вообще отказаться от его услуг я не мог. Но освободить от него министерство полиции – должен был. Чтобы не слишком злить опасного негодяя, я решил назначить его губернатором Рима. Главное – держать его подальше от Парижа...
Я велел ему прибыть в Тюильри и сказал:
«Я решил вас простить, хотя уверен, что совершаю большую ошибку».
Он вежливо поклонился.
«В моем сердце, – продолжал я, – есть только два города – Париж и Рим. Второй я отдаю вам».
Он вновь поклонился. И поблагодарил.
Новым министром полиции я назначил боевого генерала Савари. Знаю, выдвижение Савари заставило умных людей пожимать плечами. Да, человек он второстепенный, у него нет ни опыта, ни способностей, чтобы стоять во главе такой машины. Но зато он был мне предан, как верный пес. Он безропотно расстрелял герцога Энгиенского. Да что герцог! Вели я ему отделаться от собственной жены и детей, он и тогда не стал бы колебаться.
Фуше попросил у него три недели на сборы, чтобы «вывезти принадлежащие ему вещи». И простодушный Савари, не спросив меня, согласился. Я узнал об этом лишь на третий день и велел ему немедля ехать в министерство и гнать оттуда Фуше. Но было поздно: архив, секретные досье, знаменитая картотека осведомителей – все было предано огню или вывезено. Концы в воду! Но главное – исчезли мои бумаги! Несчастный Савари, вернувшись, сказал мне: «У меня было такое ощущение, что министерства полиции на набережной Малакке не существовало вовсе».
Я велел Савари передать Фуше. «Все мои заметки, инструкции, моя переписка... должны быть немедленно переданы мне». На что мерзавец преспокойно ответил: «Как жаль, что я не смогу исполнить желание Его Величества. Передайте императору, что я все сжег». После чего сказал в салоне Каролины[28]: «Да, я принадлежу к партии интриганов, но к партии жертв – никогда». Так мерзавец открыто намекнул, что все припрятал.
Я вызвал его в Тюильри и потребовал:
«Отдайте бумаги».
«Я их сжег... Конечно, это наивно. Куда осмотрительнее было бы их припрятать. Вдруг Вашему Величеству придет в голову со мной расправиться...»
Так он посмел мне угрожать.
«Вы играете с огнем, Фуше. Отдайте бумаги!»
Мерзавец вздохнул и сказал, глядя мне прямо в глаза:
«Что делать, Сир... Вы столько раз на меня гневались, что я привык укладываться спать „с головой на эшафоте“... Я не стал их хранить, Сир, только потому, что верю – ваше благоволение ко мне будет неизменным. Я их сжег».
«Отдайте бумаги!»
«Я их сжег».
«Убирайтесь!»
«Я их сжег!»
«Катитесь, я вам говорю!»
И он ушел со своей гнусной усмешкой...
Вскоре после моего брака произошло еще одно событие, которое следовало причислить к числу роковых. Я совершил непростительную ошибку: королем Швеции стал Бернадот. Старую династию Ваза шведы попросту изгнали из страны... И избрали Бернадота. Он был не только моим маршалом, он был и моим родственником. Поэтому шведы имели все основания думать, что я одобрю их выбор... Но он всегда был моим врагом! И не только из зависти. Мои невинные отношения в юности с его женой Дезире вызывали мрачную ревность этого человека, да и в ее душе со временем окрепла странная обида.»
Я осмелился спросить императора: не следует ли подробнее рассказать об этом? В ответ услышал обычное
– Про Дезире, конечно же, следует все вычеркнуть и оставить только: «Бернадот всегда был моим врагом». Его не покидало чувство, будто я перехватил его судьбу. Это он, оказывается, должен был стать вождем революционных армий и повелителем мира. На самом деле он был хорошим генералом – и только! Да и то не всегда. Несколько раз из-за его бездарных действий мы оказывались в трудном положении.
28
Сестра императора.
- Предыдущая
- 47/72
- Следующая
