Лесная быль. Рассказы и повести - Радзиевская Софья Борисовна - Страница 57

• Предыдущая
• 57/68
• Следующая

— На Северной бобров ещё развести… — пропыхтел Мишка, нагибаясь с мостков зачерпнуть воды.

— Не пускает тебя? Тётка-то?

— Пускает. Только целый час мне читала: и чтобы не купался, и не простудился, и не заблудился… Если бы не дядя Петя — ни за что бы не пустила. «Я, говорит, из-за этого непослушного мальчишки на десять лет постарела». Дядя Петя смеётся: «Ну что там на пасеке страшного? Разве пчёлы покусают». А она говорит: «Они и там на медведях верхом ездить наловчились». И она уже домой в Москву письмо написала, чтобы мама или папа приехали за мной смотреть. Она больше терпеть не может. От папы сегодня телеграмма пришла, он в отпуск приедет.

Мишка левой рукой закрутил хохол и крепко его дёрнул.

— Все они на один лад, — подвёл он итог. — Покою от них нет. Моя тоже: «Покуда ты на глазах, я и дышу», — говорит. Ну, стало быть, сегодня идём. Ночью, пока не посветлеет. Чтобы подальше уйти, если искать начнут. А то ещё словят — смеху на весь завод хватит, не хуже того медведя. Тебя на сколько пустили-то?

— На три дня. Больше чтобы ни-ни. Еды тётя Варя дала, а дядя Петя — котелок. Рыбу, говорит, ловите и дедов пасечников кормите. А сам смеётся.

— Ладно, посмеётся, как мы золота принесём гору, — отозвался Мишка. — Хлеба возьми и сала. Соли ещё. И я тоже. Коли мать не даст, в кладовке сам прихвачу да форточку отворю. Пускай на кота думает, он всё равно у нас ворюга, хоть что стащит.

— Письма написать нужно, — предложил я, — что всё-таки не три дня, а дней десять на пасеке проведём. Дядя Петя без меня тётю Варю уговорит. И папа, если приедет, — чтобы не волновался.

— Пиши, — согласился Мишка. — И про меня заодно, а то я не очень писать люблю. Часа в два, значит, я тебе постукаю. А ты уж не спи, как сегодня, а то один уйду, право слово!

— Не уходи, Мишка, — испугался я. — Я очень буду слушать и лягу одетый, чтобы не нашуметь.

— Ладно, договорились. А покуда я пойду, дома дров наколоть надо, да ещё чего мамке поделать. Одна ведь без меня останется, отец, почитай, вовсе дома не бывает, всё на руднике. Некогда ему.

— И я с тобой, — сказал я.

Мы пробежали по улице наперегонки, так уж у нас завелось. Толкаясь, одновременно протиснулись в калитку и вбежали на крыльцо. Но с порога стало видно, что дома не всё благополучно. «Пахло порохом», как говорил Мишкин отец.

— Пришли? — встретила нас мать. — Полюбуйтесь! И, отвернувшись к печке, так двинула горшками, что они загудели, точно отдалённые перекаты приближающейся грозы.

Я опустил глаза вниз и вдруг схватил Мишку за руку.

— Это… это что такое? — тихо проговорил я.

— Что такое? — переспросила мать и с грохотом швырнула ухват в угол. — А это твой куроцап скорее моих кур сосчитал, чем я вашу рыбу! Из ящика, окаянный, на двор вырвался и вот… пара цыплят, самых лучших. Из тех яиц, что я от породистых кур брала, только два и вышло. А он, подлец, их-то и облюбовал…

В голосе матери зазвенели слёзы. Мы оба почувствовали себя бесконечно виноватыми. Понятно, для неё эти цыплята были так же дороги, как для нас лисёнок.

Мишка постоял ещё и вдруг, подбежав к матери, обнял её.

— Мамка, — сказал он, и я даже удивился, как ласково это у него вышло. — Мамка, ты уж прости. Я ему сейчас такой ящик сколочу, что…

— Не придётся сколачивать, — отвечала мать, вытирая глаза. Ей, видимо, стало немного легче, когда она увидела, как Мишка огорчился. — Не придётся.

— Почему не придётся? Где он?

— Спроси его. Адреса не оставил. Кур задушил, а сам под забор, да в кусты. Сейчас, наверно, в норе сидит, облизывается.

— Убежал! — Мишка взмахнул руками, я тоже почувствовал, что горло мне точно кто-то сжал. Но Мишка тут же опомнился:

— Ничего, мама, прости уж, скоро у нас такая новость будет, что ты и кур позабудешь.

— Что такое? — Мать пристально посмотрела на Мишку, но тут же вздохнула и погладила его по голове.

— Ещё чего выдумал? — сказала она подобревшим голосом. — Ладно, садитесь оба. Знаю, тебе эту самую Касканию тоже до слёз жалко. А кур в огороде подальше закопайте.

— Спасибо, тётя Маша, только я пойду, — проговорил я. — Мне тётя Варя не позволяет к ужину опаздывать.

Мишка вышел за мной будто вымыть руки у висящего на крыльце умывальника.

— Помни, в два часа стукну, — проговорил он, плеснул водой на грязные руки и убежал.

— А ты мылом, наверно, отродясь рук не моешь, — донеслось до меня. — Все полотенца перемазал.

Назад я тоже бежал во весь дух, хотя и не с кем было перегоняться: сегодня мне не хотелось опоздать к ужину.

Я успел вбежать в столовую, когда тётя Варя и дядя Петя ещё только садились за стол.

— А я думала, что ты непременно опоздаешь, — сказала тётя Варя.

Сегодня мне очень хотелось ничем её не раздражать, чтобы она не ворчала. Когда пройдёт три дня и она начнёт беспокоиться, пусть вспоминает, что я сделал всё как следует.

Я быстро вымыл руки, даже волосы причесал и одёрнул рубашку. Вернувшись в столовую, осторожно придвинул стул к столу и сел очень прямо. Но тут я заметил, что дядя Петя наблюдает за мной с таким весёлым любопытством, что я смутился и опустил глаза. Мне показалось, он понимает, что я собираюсь сделать.

— Ты сегодня точно с выставки примерных мальчиков явился, — весело пробасил дядя. — Что случилось? Объясни.

— Я, я только… — забормотал я, но тётя Варя уже подхватила тарелочку, которую я, повернувшись, толкнул со стола.

— Ты, может быть, побеседуешь с ним после обеда, Пётр Ильич? — заметила она. — А то я не ручаюсь, что успею поймать всё, что он в рассеянности ещё сбросит со стола. Будь внимателен, Серёжа, и не болтай!

На этот раз я даже обрадовался тёткиному выговору: можно было уткнуться в тарелку и ничего не говорить и даже сделать вид, что не замечаю, как весело мне дядя Петя подмигивает.

Есть мне совсем не хотелось. Но я всё-таки съел всё, что было положено на тарелку. Если бы тётя Варя знала, куда я собираюсь, какие опасности меня, может быть, ожидают, она, наверное, не заставила бы меня съесть до конца макароны — ведь знает, что я их терпеть не могу. Ладно, пускай вспоминает, какой я был хороший… В горле у меня защипало, захотелось кашлянуть и… уж не вытереть ли глаза? Но я боялся привлечь к себе внимание и только стал усиленно моргать. Помогло.

Наконец, ужин кончился. После этого не полагалось уходить далеко. Мне и не хотелось. Надо было ещё раз проверить свой заплечный мешок, в нём буханка хлеба, порядочный кусок сала. Тётя Варя строгая, но не скупая: она мне дала столько, чтобы хватило угостить и дедов-пасечников, на все три дня.

— Но не больше, — проговорила она, вставая из-за стола. — Сегодня вторник, в субботу утром ты должен быть дома, Серёжа. Слышишь?

— Да, тётя Варя, — послушно ответил я, но горло мне опять что-то сжало. Если бы она знала, куда я иду, как бы она испугалась. А вдруг догадается?

Она, и правда, пристально на меня посмотрела и протянула руку, потрогала мой лоб.

— Горячий, Пётр Ильич, не смерить ли ему температуру?

— Спать его надо отправить, бот что, — отозвался дядя. — Побегай-ка так по солнцу целый день, как он бегает, как самовар накалишься.

— Спокойной ночи, — поспешно проговорил я, уже стоя у двери. Уйти скорее, пока ещё чего-нибудь не выдумала!

Я спал в дядином кабинете, на старом кожаном диване. Он был такой удивительно мягкий, что я всегда сразу засыпал, стоило мне только положить голову на подушку.

Но сегодня, хотя я и набегался чуть ли не больше, чем всегда, сон никак не хотел приходить.

Один, два… шесть, семь… одиннадцать, двенадцать! Ещё только двенадцать часов! Нет, это часы испортились, наверно! Не может быть, чтобы время тянулось так медленно! А что, если Мишка проспит и не услышит, как пробьёт два часа?

Простыни давно уже сбились, и одеяло всё ложилось поперёк дивана. Подушку я то и дело переворачивал, а она нагревалась всё больше. Я так напряжённо прислушивался, что даже вздрогнул, когда под полом тихонько заскреблась мышь.

• Предыдущая
• 57/68
• Следующая