Болотные робинзоны - Радзиевская Софья Борисовна - Страница 8
- Предыдущая
- 8/38
- Следующая
— Пойдём, Федоска, — повторил настойчиво. — Может быть, живых найдём.
Федоска постоял ещё, выпустил рукав и почти побежал вдоль забора.
— К бабке Ульяне пойдём, — сказал он. — Тут их мало лежит, всех в школу согнали. И гранаты туда кидали. Я видел.
— Я тоже, — тихо ответил Саша.
Малинка была невелика, всего дворов двадцать, но теперь выгоревшее, открытое место казалось мальчикам очень большим. Они шли по единственной улице, вдоль страшного ряда почерневших и обугленных печей. Около каждой печи Федоска оборачивался и, не останавливаясь, говорил Саше:
— Дяди Ивана это была хата, Малашонка. А это Кострюкова, а эта Арийки, мельничихи. Гляди: горшок на загнетке стоит!
Его сдержанный шёпот, казалось, раздавался по всей деревне. Около одной большой печи, весь скрюченный, полурастопленный сильным жаром, лежал большой медный самовар.
— Гляди, — начал опять Федоска, но вдруг схватил Сашу за руку и присел за кучку лежавших возле дороги кирпичей.
— Слышишь? — шепнул он. — Никак, домовой это.
В тишине чуть звякнул закрывавший печку железный лист. В печке послышался вздох, лист опять шевельнулся…
Дрожь Федоски передалась и Саше, он тоже присел за кирпичами, оглянулся назад, но тут же опомнился.
— Домовых не бывает, — сказал он как мог твёрдо. — Это живое!
Но Федоска упрямо замотал головой.
— Бывает. Домовой, и кикимора, и леший — все бывают. Ему теперь жить негде, так он в печку убрался. Вот.
В печке опять что-то завозилось. Саша вздохнул, поёжился.
— Живое! — уже твёрже повторил он. — Я открою, — и, решительно шагнув вперёд, взялся за заслонку.
Но тут Федоска с такой силой дёрнул его за рукав, что заслонка вылетела и покатилась по земле.
В тёмной глубине печки зашевелились две маленькие фигурки. Глаза на чёрных рожицах блестели, точно огоньки.
— Домовой в печке не живёт, — послышался детский низкий голос. — Домовой под печкой. Тут мы с Маринкой живём. Мамку ждём.
— Гришака?.. — удивился Федоска. — Ты что тут делаешь?
— Мамку ждём, — упрямо повторил детский голос. — Куда ей деваться? От печки-то?
Федоска тихонько толкнул Сашу.
— Не придёт она к печке, — шепнул он. — Ты им не говори только.
Голос Федоски стал мягче. Он нагнулся к малышам и договорил почти ласково:
— Сидите уж. Мы опять придём.
— Есть хочу, — протянул другой, тоненький голосок.
— Я тебе что сказал?! Жди. Придёт мамка. — Гришака проговорил это грубым голосом, точно взрослый. Затем протянул руку к отверстию печки.
— Закрой, — сказал он и неожиданно всхлипнул. — Закрой, не то ещё опять придут те-то. А мамка нас и так найдёт.
Саша открыл было рот, хотел что-то сказать и не смог. Он молча просунул руку в печку и погладил чёрную головёнку, отчего и его рука стала чёрной. Потом придвинул заслонку и кивнул Федоске: идём.
Мальчики не заметили, как вышли на середину того, что было прежде улицей.
Вдруг Саша остановился:
— Сидит вон кто-то, — сказал он шёпотом. — Смотри! У дороги, на чём-то обугленном, сидела женщина.
Она согнулась и, опираясь подбородком на сложенные руки, неподвижно смотрела вперёд.
— Бабушка Ульяна, — крикнул Саша и бросился вперёд. — Бабушка Ульяна! — повторил он задыхаясь.
Старуха обернулась.
— Дитятко? — проговорила она тихо и, не вставая, протянула руки.
— Бабушка Ульяна! — Саша, упав на колени, спрятал лицо в складках широкой юбки, а старуха нагнулась и, обхватив руками его голову, едва слышно добавила:
— Живой ты, дитятко моё, живой. А я уж не ждала…
Наплакавшись, Саша некоторое время не шевелился: ему было страшно поднять голову и опять увидеть разорённую деревню.
Маленькая старушка, которую он впервые увидел сутки назад, теперь была для него единственным родным существом.
Федоска тронул его за плечо. Саша обернулся.
— Будет реветь, — проговорил Федоска почти прежним грубым голосом. Что делать-то будем? — озабоченно спросил Федоска.
Бабушка Ульяна тоже подняла голову и ладонью вытерла глаза. Саша взглянул на неё и всплеснул руками:
— Бабушка, — вскрикнул он, — а волосы-то у тебя!..
Косы бабушки, всегда аккуратно прикрытые платком, распустились и беспорядочно лежали по плечам. Но теперь они были совсем седые.
Старуха взяла в руку прядь волос, посмотрела на них и покачала головой.
— Бог с ними, — сказала она, — как ещё они на голове моей удержались. Чего я насмотрелась, нельзя вам того, ребятки, рассказать: вам ещё жить надо, а с того жить не захочется. Близнецов Дарёнкиных да Наталкиного Ванюшку в конопли я запрятала, накормила, спят они там. Мужики, которые на войну пошли, может, живы останутся. Отец твой, Федоска, тоже вернётся…
— М-м-м… — Лицо Федоски скривилось, он не сдержался и, отвернувшись, заплакал грубым, недетским плачем. Перестал так же внезапно, как начал, вытер глаза рукавом рубахи и обернулся к бабушке Ульяне с виду уже спокойный.
— Вернётся, — уверенно проговорил он и крепко стукнул кулаком по ладони другой руки. — Отец, он вернётся!
Федоска хотел ещё что-то добавить, но посмотрел по сторонам, отошёл и задумался.
Бабушка Ульяна встала, отряхнула юбку, осмотрелась, точно ища чего-то, и проговорила вполголоса:
— А ну, чтой-то у меня в кармане лежит…
Эта привычная фраза как будто сразу её успокоила: быстрые загорелые руки захлопотали около одного из карманов пёстрой юбки, и она протянула мальчикам ломоть чёрного хлеба.
— Уж знаю, что голодные, — ласково проговорила бабушка Ульяна.
Саша думал, что ему уже никогда есть не захочется. Но хлеб растаял во рту, будто его и не было, и тут-то есть захотелось по-настоящему. Федоска справился со своим куском ещё быстрее и, запрокинув голову, осторожно высыпал в рот крошки с ладони.
— Бабушка, ты нам хлеб отдала, а сама, наверное, не ела, — спохватился Саша.
Но старуха покачала головой.
— До еды ли мне теперь, — сказала она. — Ваше дело молодое. — И вдруг всплеснула руками: — Ой, малыши-то в коноплях уж не плачут ли?
— Ещё есть двое, тётки Алёны, — заговорил Федоска. — В печке сидят, мамку ждут. Как они туда только успели. Дед Никита тоже живой.
- Предыдущая
- 8/38
- Следующая
