Уильям Шекспир. Гений и его эпоха - Берджесс Энтони - Страница 55

• Предыдущая
• 55/64
• Следующая

Если последние пьесы являются каким-то свидетельством, Шекспир, конечно, находил удовольствие в обществе своих дочерей. Очарование и красоту Пердиты, Миранды и Марины можно считать отражением отцовской гордости и любви. Из двух дочерей Сьюзен, конечно, была любимицей. Джудит, как мы увидим, заставила его страдать, вступив в неудачный брак. Замужество Сьюзен едва ли могло быть лучше в таком маленьком городке, как Стратфорд. В возрасте двадцати четырех лет она вышла замуж за доктора Джона Холла. К тому времени, в тридцать два года, Холл имел прекрасную практику: его пациентами были граф Нортхемптон, епископ Вустерский и сэр Томас Темпл. Он оставил журнал для записи пациентов, в котором описывает лечение таких болезней, как водянка, трехдневная лихорадка (малярия) и чесотка. О последней болезни своего тестя он не говорит ни слова. Возможно, благопристойность взяла верх над клинической откровенностью.

Врачи в те дни не имели никакого медицинского диплома, даже лиценциата (ученой степени) Общества фармацевтов. Холл посещал Королевский колледж в Кембридже, но закончил образование без медицинской степени. Это никоим образом не ставилось ему в упрек и не мешало побеждать болезни, поскольку традиционные практические знания того времени были скорее знахарскими, чем научными. Холл давал слабительное, заставлял потеть и щедро назначал рвотные средства, но в лечении цинги он был на верном пути: как и в наши дни, лечил цингу отварами цветов и трав, чтобы восстановить витамин С. Вот из его журнала для записи пациентов отчет о том, как в 1624 или 1625 году он лечил свою собственную дочь Элизабет от tortura oris, или конвульсий рта:

«В начале апреля она приехала в Лондон и, возвращаясь домой 22-го указанного месяца, простудилась, и у нее произошло расстройство на одной стороне лица… и хотя она пришла в страшное отчаяние от этого, однако, слава Богу, поправилась за шестнадцать дней, как следовало… на шею клали припарки с aqua vitae, в которой были настой мускатного ореха, корица, гвоздика, перец; она часто ела мускатные орехи. В том же году, 24 мая, ее поразила перемежающаяся лихорадка: порой ее охватывал жар, она все время потела, потом становилась холодной, все это в течение получаса, и так это изводило ее часто в течение дня… Так она была избавлена от смерти и страшной болезни и была здорова в течение многих лет».

Тон записи, кажется, указывает, что врач испытывает облегчение от эффективности какого-то средства, которое необязательно могло оказаться действенным. Человеческое тело выносливо и способно выдержать любое количество выбранных наугад препаратов. Холл пользовался высокой репутацией, несмотря на применение припарок и слабительных. Он был прав, вознося хвалу Господу.

Считалось, что визиты Сьюзен, жены доктора, к больным оказывают на них благотворное воздействие, ее благочестие сравнивали с благочестием ее мужа и видели в ней наследницу «остроумия», или ума, своего отца. Она была общительна и энергична и имела по меньшей мере одного врага. Это был Джон Лейн из Олвстона, в двух милях от Стратфорда, который по злому умыслу сказал, что миссис Холл «вела себя распущенно и имела порочную связь с Ралфом Смитом». «Вести себя распущенно» означало носить дома брюки; «быть порочной» означало совершить прелюбодеяние. Смит был торговцем галантерейными товарами и шляпочником, как Уильям Харт, муж тетки Сьюзен, и занимал более низкое социальное положение, чем врач.

Сексуальные прелюбодеяния такого рода находились в ведении церковного суда, и в июле 1613 года Сьюзен выиграла дело против Лейна, которого осудил за клевету консисторский суд в Вустерском кафедральном соборе (она унаследовала от отца готовность искать защиты закона). Лейн явился в суд и был наказан отлучением от церкви за клевету на честь госпожи. Невиновность Сьюзен получила отмщение: ее имя Сьюзен (Сусанна) оказалось пророческим.

Сьюзен была яркой, сообразительной, образованной, ее уважали в городке. Ее сестра Джудит производит впечатление глупой, а также и неудачливой: самое худшее из всех проклятий, которыми судьба награждает при крещении. Почти точно доказано, что она не умела ни читать, ни писать: кресты, которые она нацарапала на двух свидетельских показаниях в 1611 году, не указывают в ее случае на простое нежелание возиться с подписью. Сьюзен расписывалась всегда с уверенной вычурностью; почему же ее младшая сестра, в конце концов, дочь великого образованного человека, не делала так же? Только потому, что не умела. Бедная девушка, вероятно, была достаточно сообразительна и подозревала, что она постоянно напоминает своим родителям о горестной утрате сына и, возможно, даже вызывает беспричинное негодование: ее близнец, Гамнет, умер; само ее существование являлось жестоким напоминанием об этом. Вероятно, она не блистала красотой. Иначе почему же она, дочь состоятельного стратфордского горожанина, до тридцати лет не вышла замуж? Молодые люди должны были бы облизываться на перспективу богатого приданого и хорошей доли в правосубъектности и недвижимости, которые достанутся после смерти старого лысого рантье, утверждавшего, что он писал пьесы для театра в Лондоне. Но Джудит засиделась в старых девах даже дольше, чем ее обделенная приданым мать.

Печальная история ее замужества прояснится позднее, поскольку она началась всего за десять недель до смерти ее отца. Итак, удалившись от дел, Шекспир видел Джудит весь день, и каждый день в течение нескольких лет, и считал это само собой разумеющимся. К Сьюзен он относился иначе. Она навещала своих родителей только тогда, когда у нее появлялась свободная минутка, ее время было занято собственной дочерью и обязанностями деловой жены врача. Когда она приходила пообедать или просто забегала на часок поболтать, то, должно быть, была одета с иголочки, новая прическа восхитительна, маленькая дочка избалована и обласкана. Джудит, находившаяся в доме почти на положении прислуги («Принеси еще вина, девочка, мадеры с Канарских островов, а не той дряни от Квинси»), в душе негодовала и, возможно, иногда плакала перед сном. Это была не жизнь для молодой женщины брачного возраста.

Уилл, дедушка, души не чаял в маленькой Элизабет, родившейся в 1608 году, но по мере того как проходили годы и Сьюзен не производила на свет других детей, а перспектива выдать замуж Джудит становилась все более маловероятной, он, должно быть, все чаще задумывался над тем, что на его семье лежит проклятие: родовое имя, Шекспир, похоже, было обречено на вымирание, и не только имя, но под любым другим именем продолжение рода по мужской линии. Судьба и без того уготовила ему бессмертие, и чересчур щедрым подарком для него была бы еще и передача по наследству своего генетического фонда: судьба, как и образованный Лондон, еще не понимала, насколько велик был Шекспир. Для Уилла мужская линия семьи была важнее, чем мужская работа. Что касается его работы, то судьба выполнила свою работу, дав ему возможность заявить о величии рода. Все остальное должно было остаться в безвестности.

Если посмотреть на хронику семьи Шекспира между 1607-м и 1613 годом, можно понять истоки суеверия Уилла. Мэри Шекспир умерла в сентябре 1608 года, пережив, таким образом, своего мужа ровно на семь лет. Но в декабре 1607 года в Лондоне умер Эдмунд Шекспир, в возрасте всего двадцати семи лет. Актер, как и его брат, но не член королевской труппы (хотя мог им быть, Уилл пользовался достаточным влиянием), он был похоронен на актерском участке при церкви, которая сейчас является кафедральным собором в Саутуорке. Он не был женат, но, кажется, имел незаконного сына. Гилберт умер в феврале 1612 года — сорока пяти лет, неженатым; Ричард — в феврале следующего года — тридцати восьми лет, вновь неженатым. Запись удивительная для тех брачных дней.

С тех пор как Уилл поселился на землях «Нового места», наблюдая за ростом тутового дерева, у него появилось много времени для размышлений. Уходили в небытие люди и вещи, и каждому предстояло научиться великому дару смирения. Этому помогало чтение некоторых авторов, если они не философствовали слишком скучно или благочестиво. Уилл, будучи дворянином, имел, должно быть, библиотеку, но он не собирался пополнять ее философскими сочинениями Боэция и размышлениями богословов. Его экземпляры Плутарха в переводе Норда и «Хроник» Холиншеда были изъяты: он больше не хотел черпать нравственные уроки из истории. Чаще всего он читал изречения Мишеля де Монтеня в переводе Джона Флорио, дополненные и опубликованные в 1603-м, в год великих перемен: короткие, они как раз подходили, чтобы провести часок за книгой; годились для этой цели и более лаконичные записи Фрэнсиса Бэкона. Были поэты, которых он перечитывал: великий Эдмунд Спенсер, например, но «Царица фей» была как-то скучна и, казалось, имела дело с миром давно умершим. Джона Донна он читал с интересом: в его стихах были страсть и интеллектуальная изощренность, эти качества трогали Уилла до глубины души. Правда, Уилл мог читать его только в рукописи; когда они еще дождутся публикации? Некоторые из поэтов прошлых лет, вроде Чосера и Гауэра, писали на странном английском, но их истории были хороши. В «Исповеди влюбленного» Гауэра он прочитал историю, которая, вероятно, идеально подошла бы для сцены, — «Аполлоний из Тира». «Аполлоний» звучал слишком похоже на Полония: имя надо было бы изменить. Хоть он и удалился на покой в Стратфорд, но, очевидно, не расстался окончательно с театром. Слишком многие истории в его библиотеке предлагали сюжеты для пьес: например, рассказ о Джинерве в «Декамероне» Боккаччо. А также и «Пандосто» бедняги покойного Грина. Он уже простил Грина. Он был готов простить каждого или почти каждого. Но он не собирался объявлять недействительными денежные долги, об этом не могло быть и речи.

• Предыдущая
• 55/64
• Следующая