Уильям Шекспир. Гений и его эпоха - Берджесс Энтони - Страница 39

• Предыдущая
• 39/64
• Следующая

^{Легковооруженные ирландские пехотинцы, подчинявшиеся строгой дисциплине на поле битвы, совершали дикие набеги в поисках пищи}

Посол Венеции назвал Ирландию «могилой англичан», и это было верно, поскольку закованные в броню солдаты уже много лет не могли покорить мужественного и коварного ирландского вождя восставших против английского правления — Хью О’Нейла, графа Тайрона, правителя Центрального и Восточного Ольстера. Его люди, возможно, были дикарями, но у них была железная дисциплина. Они пользовались поддержкой испанцев, и это вызывало у англичан страх, хотя могущество этой страны сейчас намного уменьшилось. Испанцы ждали только подходящего момента, чтобы разделаться с остатками английской армии, которую ирландцы грубо, примитивно уничтожали, пренебрегая всеми правилами цивилизованной войны. Но Эссекс имел шестнадцать тысяч пехотинцев и тринадцать сотен всадников, самую большую армию, которую выставила Англия за все время своего господства. Эссекс был самонадеян. Жаль, что их настигло дурное предзнаменование, когда они двигались на север через Излингтон. Черное облако налетело с северо-востока, принеся град и молнии, а елизаветинцев отличало разумное суеверие.

Елизавета намеревалась послать Чарлза Блаунта, лорда Маунтджоя, на место Эссекса. Эссекс несколько лет назад дрался с ним на дуэли, но сейчас Маунтджой был любовником бедной Пенни Рич, сестры Эссекса. В «Генрихе V» Шекспир называет французского герольда Монжуа, и можно подумать, что в этом совпадении содержится примечательная аллюзия, хотя значение ее неясно. Но Шекспир просто использовал удобное французское имя, и так случилось, что оно совпало с именем гугенотской семьи, в доме которой он проживал на Силвер-стрит, в Криплгейте. Кристофер Маунтджой (Монжуа), чье имя уже совершенно англизировано, был создателем разукрашенных шлемов для дам. Он успешно сдавал внаем квартиры, в то время как Шекспир работал над той грубой сценой «Генриха V», которая целиком проходит на французском. Эта сцена содержала определенное количество слов, которые, хоть и относились к числу вульгарных, были иностранными и поэтому вряд ли оказали бы дурное влияние на публику. Возможно, что мальчиков-актеров, которые играли французских дам, приводили на Силвер-стрит для инструктажа.

В семействе Монжуа была дочь-невеста, Мари, и имя Шекспира появляется в документах судебного процесса, возникшего в связи с ее браком. Стивен Билот, подмастерье, который женился на ней, жаловался, что Кристофер Монжуа не обеспечил дочь обещанным приданым в шестьдесят фунтов и, более того, не подтвердил в завещании выраженного на словах обещания оставить наследство в двести фунтов. В суде служанка Монжуа сказала, что «некоему господину Шекспиру, который проживал в доме», было поручено его домовладельцем «склонить истца к этому браку». Уилл в своем показании под присягой, сделанном во время его пребывания в Стратфорде, выказал себя не очень надежным свидетелем. По его мнению, Билот был хорошим парнем, но сам он не припоминал никаких словесных соглашений, из чего можно заключить, что его отвлекли от работы, когда он писал пьесу или что-то еще, в то время как проходили переговоры относительно брака. Добрый, несколько рассеянный, много работающий, все еще живущий на квартире в Лондоне, а не в красивом лондонском доме, который он теперь мог приобрести, — снова перед нами возникает неясный портрет.

Шекспир непрестанно думал о Бене Джонсоне, когда писал «Генриха V». Похоже, что там даже есть карикатура на него в образе Нима, нового члена шайки Фальстафа, хотя Фальстаф, конечно, уже умер. Ним говорит Пистолю, что он выпустит ему кишки: «Выпущу тебе в лучшем виде кишки. В этом вся соль». Пистоль, который в некотором роде окарикатуренный Аллен, отвечает ему ругательствами: «Хвастун проклятый! Бешеная тварь!» и так далее. Но насмешки Бена относительно композиции исторической пьесы, в которой нет места для нового реализма (как, например, можно было бы поместить на сцене целую армию?), достигли цели: свидетельство тому — появление Хора, который неустанно извиняется за то, что «деревянное О» не в состоянии представить происходящие события в подлинном масштабе.

На самом деле «деревянное О» — восьмиугольник, увенчанный красивой тростниковой крышей, которому через четырнадцать лет предстояло стать причиной серьезных неприятностей, — открылось в июле. «Генрих V» прошел хорошо; в Лондоне были уверены, что Эссекс разобьет Тайрона, и ура-патриотический тон пьесы был вполне уместен. Но пессимизм и страх, должно быть, делали свое дело в высоких кругах, иначе почему архиепископ надзирал, в лучшей нацистской манере, за сожжением книг, которые считались слишком вольнодумными? Великолепный фейерверк состоялся в июне, сжигали сатирические и любовные поэмы, даже Уиллоуби с его Авизой полетели в огонь. Что же касается нового издания книги Хейуарда о низложении Ричарда II, все пятнадцать сотен экземпляров были сожжены, и запрет распространился на все его работы, касавшиеся истории Англии. Целью всех этих мероприятий было заставить писателей обратиться к более далеким временам и публиковать книги по римской истории. Сомнительно, стал ли Шекспир, в этот особый период своей карьеры, северным Плутархом, если бы круг его занимавших тем не ограничили суровым запретом и новым всплеском интереса к античному Риму. Если вы искали историческую параллель страшному времени, то ее было так же легко извлечь из политического убийства Юлия Цезаря, как и из низложения Ричарда II.

Но до написания «Юлия Цезаря» Шекспир создал несколько комедий, чтобы избавиться от своей системы. Он был убежден, что отношение Джонсона к форме было ошибочным: и сатира на происходящие в стране события (в любом случае опасная), и эфемерные чудачества накладывали позорные ограничения на форму, которая потенциально могла предоставить что угодно — интеллектуализм, романтику и даже философию — и могла содержать прекрасный комментарий на основные события, показав динамику их развития. Кроме того, Шекспир увидел разносторонние возможности нового типа комика: не старого похотливого шута, исполнявшего импровизированные трюки и антраша, но комика, способного проявить эрудированное остроумие, тонкую наблюдательность, поддержать мелодичность темы и пафоса. Другими словами, дни Уилла Кемпа миновали. Нашелся молодой человек по имени Робин Армии, который мог при наличии соответствующего текста революционизировать комические аспекты драмы как в самой комедии, так и в трагедии. Армину предстояло стать Оселком в «Как вам это понравится» и Фесте в «Двенадцатой ночи». Ему предстояло также стать Шутом в «Короле Лире».

Но сначала, в то лето 1599 года, Кемпу пришлось уйти. Возможно, в артистической, которая еще пахла свежей краской, было сказано немало язвительных слов и разыграно много необдуманных сцен. Кемп сказал, несомненно, что он занимался этой профессией еще до того, как большинство его собратьев появились на свет, а что касается самого Shakespaw, сына мясника с девизом «Не без горчицы», который добился успеха, разве не научил он его всему, что уже знал в то время, когда тот еще неумело латал пьесы для «слуг королевы»? Какая неблагодарность с их стороны, а уж от Shakebag особенно. Что ж, он будет рад избавиться от них, театр уже не тот, что был раньше, теперь все слова, слова, слова, бессмысленный набор слов и никакого почтения к музе импровизации. Кемп продал свою долю акций в «Глобусе» и ушел. Он планировал заняться чем-то таким, что принесло бы ему больше славы и богатства, чем накопленное за все время продолжительной службы в товариществе приверженных слову педантов, которые без конца повторяют имена поэтов вроде «Метаморфоза» и «Вигила». Кемп задумал протанцевать от Лондона до Нориджа, привязав к ногам мелодичные колокольчики, и разбогатеть, составив план книги (можно смело сказать, что он не сумел сделать этого) и позднее написав ее.

Книга была написана, и у нас она есть. (Вот если бы Шекспир написал книгу, такую неумную, каламбурную и саморазоблачительную.) Она называется «Девятидневное чудо Кемпа» и издана в 1600 году, в том году, когда «в сопровождении Томаса Стая, моего барабанщика, Уильяма Би, моего слуги, и Джорджа Спрета, моего помощника, не руководствуясь ничем иным, кроме собственной воли», этот «единственный исполнитель ваших мелодий и лучший танцор с привязанными к ногам колокольчиками между Сионом и Сарри резво прошагал с ними, как и обещал, девять дней между двумя городами, радостно встречаемый повсюду, кавалер Кемп, человек примечательный, как думали те, кто изгнал его, и особенно тот, кого он называл „мой славный Шейксбег“». Позднее он пытался танцевать в Европе, от Альп до Рима, но высокого старшину округа хея (старинного деревенского танца) не знали на континенте, и путешествие провалилось.

• Предыдущая
• 39/64
• Следующая