Дочь палача и король нищих - Пётч Оливер - Страница 12
- Предыдущая
- 12/99
- Следующая
Магдалена засмеялась и стала подниматься по узкой лестнице к спальне, и девятилетняя сестра барахталась у нее в руках. Спину ломило от тяжести: совсем скоро она Барбару и поднять-то не сможет. За последний год близнецы очень подросли – в этом они, видимо, пошли в отца.
– Ну нет, пора уже закругляться, – проговорила Магдалена с наигранной строгостью. Она уложила сестренку в кровать, накрыла ее одеялом и задула свечу в углу комнаты. – Посмотри, брат твой давно уже спит.
Она кивнула на Георга, близнеца Барбары. Тот свернулся в своей кроватке и мирно посапывал.
– Тогда хоть спой что-нибудь, – пробормотала Барбара и с трудом подавила зевоту.
Магдалена вздохнула и затянула колыбельную. Слушая ее тихий голос, сестренка закрыла глаза, дыхание девочки выровнялось, и она задремала.
Магдалена склонилась над ней и осторожно погладила по щеке. Она любила маленьких близнецов, хоть порой они и выводили ее из себя. Для Георга и Барбары отец был ворчливым медведем, который злодеям воздавал по заслугам, а в собственных детях души не чаял. Магдалена чуть ли не с завистью отмечала, что отец с годами становился все добрее. Сама она за проступок до сих пор могла хорошенько получить от отца, а в случае с близнецами дело ограничивалось лишь крепкой руганью, которая не всегда приводила к желаемым результатам.
Магдалена попыталась представить, что сейчас делал отец в далеком Регенсбурге. За спиной послышались тихие шаги. В комнату осторожно вошла мать и улыбнулась.
У Анны-Марии были те же черные локоны, что и у дочери, те же густые брови – и тот же характер. Якоб Куизль порой ворчал, что женился на самом деле сразу на двух женщинах и обе они страдали припадками бешенства. Когда они вместе напускались на палача, он запирался в своей каморке и часами просиживал над книгами.
– Ну? – шепотом спросила Анна-Мария. – Уснули сорванцы?
Магдалена кивнула и тяжело поднялась с кровати.
– Штук десять сказок и не меньше сотни колыбельных. Как раз столько им и надо.
– Ты их слишком уж балуешь, – Анна-Мария покачала головой. – Точь-в-точь как отец. Он с младшей сестрой себя так же вел.
– С Элизабет? – спросила Магдалена. – Ты ее хорошо знала?
Анна-Мария поджала губы. Магдалена чувствовала, что мама не очень-то и хотела говорить о смертельно больной тете – не в такой замечательный вечер, как этот. И все же она упрямо молчала, и мама в конце концов начала рассказывать.
– Когда родители Якоба и Лизель умерли, она жила здесь с нами, – проговорила она. – Лизель была еще очень молодой, почти ребенком. Но потом явился этот цирюльник и забрал ее в Регенсбург. Отец твой ругался на чем свет стоит, но что ему оставалось делать? Она и слушать не желала старшего брата, такая же упрямая была. Просто собрала вещи и сбежала. Прямиком в Регенсбург…
Глаза ее уставились в пустоту, как если бы в памяти ее, словно чудище из глубины, всплыли неприятные картины прошлого, и она надолго замолчала.
– Почему? – тишину в конце концов нарушила Магдалена. – Почему она убежала?
Анна-Мария пожала плечами.
– Из-за любви, наверное. Хотя мне больше кажется, что она просто не вытерпела. Вечный шепот, косые взгляды, да еще каждый встречный крестится за спиной… – Она вздохнула. – Сама знаешь, быть дочерью палача и оставаться в том же городе – тут нужны нервы покрепче.
– Или мозгов поменьше, – едва слышно проворчала Магдалена.
– Что ты сказала?
Магдалена помотала головой.
– Ничего, мамочка.
Она села на скамейку в углу и в лунном свете, льющемся в открытые окна, стала рассматривать маму. Наконец проговорила:
– Ты мне никогда не рассказывала, как впервые встретилась с отцом. Я про тебя почти ничего не знаю. Откуда ты родом? Кем были мои бабушка с дедушкой? Чем-то ведь ты жила и до отца.
Анна-Мария и вправду почти не рассказывала о своей прошлой жизни. Отец тоже не любил вспоминать свое солдатское прошлое. Магдалена смутно припоминала, что раньше мама часто плакала, а отец качал ее на руках и пытался утешить. Но воспоминание было слишком расплывчатым. По рассказам родителей выходило, что жизнь их началась лишь с рождением Магдалены. А прошлого будто и не было вовсе.
Анна-Мария отвернулась к окну и стала смотреть на Лех. Она точно состарилась на глазах.
– Много чего случилось с тех пор, как я подросла. И вспоминать мне об этом не хочется.
– Но почему?
– Не спрашивай. Когда-нибудь я, может, расскажу тебе больше. Но не сегодня. Пусть сначала отец из Регенсбурга вернется. У меня плохое предчувствие, – она покачала головой. – Он снился мне прошлой ночью. Дурной сон. Столько крови…
Анна-Мария умолкла на полуслове и засмеялась. Но смех получился искусственным.
– С ума схожу, как старая баба, – проговорила она. – А все из-за этого Регенсбурга, будь он неладен. Поверь мне, земли те прокляты. Скверные места…
– Прокляты? – Магдалена нахмурилась. – Что ты имеешь в виду?
Ее мать вздохнула.
– Ребенком я часто бывала в Регенсбурге. Мы жили недалеко от города и ходили туда на рынок с твоей бабушкой. Каждый раз, когда мы проходили мимо ратуши, мама говорила: вот, мол, кузня, где сильные мира войны куют. – Она на мгновение прикрыла глаза. – Без разницы, против турков или против шведов, мы, простой народ, всегда служили наковальней. И отцу твоему, как назло, именно в Регенсбург понадобилось!
– Но война ведь давно закончилась! – со смехом заметила Магдалена. – Тебе уже призраки мерещатся!
– Война, может, и кончилась, а шрамы остались.
Магдалена не успела спросить, что мама хотела этим сказать. Перед домом послышались громкие шаги и шепот.
А затем на улице разразился хаос.
Симон вымыл над ведром залитое потом лицо, застегнул сюртук, накинул плащ и осторожно вышел на улицу.
Молодой лекарь весь день провозился с чахоточными крестьянами, простуженными детьми и старухами в чирьях. Теперь, когда палач уже неделю как уехал из города, в дом Фронвизера в Курином переулке больные хлынули целыми толпами. В дополнение к этому отец Симона лежал в спальне наверху с жестоким похмельем и, в общем-то, сам нуждался в лечении. Поэтому у Симона дел было невпроворот, и лишь с заходом солнца он смог выкроить время, чтобы сходить к Магдалене. Ему просто необходимо было увидеться с ней – хотя бы для того, чтобы вместе обсудить угрозы Михаэля Бертхольда. Еще вчера они решили, что нужно пожаловаться на пекаря совету. Но сегодня лекарь засомневался, действительно ли это будет разумно с их стороны. Михаэль Бертхольд все-таки заседал в Большом совете, и его слово имело вес. В отличие от Симона и уж тем более Магдалены, неприкасаемой дочери палача.
На Шонгау между тем опускалась ночь, и кромешная тьма окутала переулки. Со светильником в руках лекарь крался по засыпающему городу и, останавливаясь на каждом углу, прислушивался к шагам караульных. И только в полной тишине спешил дальше, не забывая при этом следить, чтобы никто из жителей не увидел его из окна. После наступления темноты никому в Шонгау не разрешалось появляться на улицах. Тем же, кто все-таки попадался стражникам, грозил порядочный штраф: Симон за свои ночные попойки и постоянные свидания с Магдаленой потерял уже несколько гульденов. Если его поймают еще раз, то выставят, скорее всего, у позорного столба или напялят позорную маску. Лекаря бросило в жар при мысли, что не кто иной, как отец Магдалены, собственноручно будет пороть его розгами – на потеху горожанам…
Возле Речных ворот мигнул вдруг свет факела. Симон торопливо прикрыл плащом светильник, чтобы не выдать себя. В следующее мгновение он понял с некоторым облегчением, что факел принадлежал стражнику Алоизу. Старый вояка не раз уже пропускал лекаря через калитку в воротах, чтобы тот мог беспрепятственно повидаться с Магдаленой. Взятка в виде крепкого вина или разбавленной настойки в любом случае обходилась дешевле, чем штраф, грозивший ему за ночную вылазку из города. Но, шагнув теперь к стражнику, Симон сразу заметил, что что-то не так. Лицо у Йозефа было бледным, как у покойника, а губы сомкнулись в тонкую линию.
- Предыдущая
- 12/99
- Следующая
