1989 - Евтушенко Евгений Александрович - Страница 4

чьи-то маленькие уста.

Еще многое здесь приключится,

но, бродя по ночным мостовым,

я навек разминулся с Кульчицким

и с Миколою Хвылевым.

Вновь с балкона ныряющий в воздух,

термос плавает над головой

в желтых бабочках, в розовых розах

на веревочке бельевой.

Я за то молоко видпрацюю.

Щиро дякую, глубоко —

и за харьковские поцелуи,

и за харьковское молоко.

ночной митинг

В. Мсщсрмкоиу

Митинг на Салтовке ночью

в таком бесфонарном дворе,

будто бы в черной

засасывающей дыре.

Там, где рука у милиции

нервно ползет

к незастегнутой кобуре,

словно уже надвигается

грозно ревущее:

"РЕ...",

"...ВО..."

. Мы пробудиться народ

призывали!

Во-во!

"..ЛЮ..."

Лезет народ на помост

в социальном хмелю.

"...ЦИЯ!..".

Кто на помосте стоит

с микрофоном!

Це я...

Кто я —

из школы вытуренный

выжариватель вшей!

Или пошляк

с предвыборной

улыбочкой

до ушей!

По-честному — кто я таковский?

Вам бы, на ваш бы вкус —

жэковский Кашпировский,

ремстройконторный Иисус!

Я не бальзамщик на раны.

Не голосуйте "за".

Я не сумею с экрана

вам закрывать глаза.

Стою, как на крае карниза,

Салтовка,

перед тобой

в ответе за мафию и за

с бюстгальтерами перебой.

Как мне во мгле не отчаяться,

где белые пятна лиц, —

лишь окна в зрачках качаются,

мерцая из-под ресниц!

Я вам обещаний на вертеле

шашлычником не подносил,

но люди так жаждут верить —

уже из последних сил.

Не я им нужен — Хоттабыч

и в Харькове,

и в ИКАО.

Поверить в кого-то хотя бы —

лучше, чем в никого.

Но вдруг этот кто-то — из прочих,—

потенциальный мясник,

зачаточный фюрерочек,

генерал иссиму си к!

Помост еще чуть — и рухнет,

но лезут опять и опять

пожать заболевшую руку,

автограф добыть,

обнять.

Со звездочками глазенок,

светящихся в лунном луче,

качается пацаненок

на мощном отцовском плече.

И просит отец, как над бездной,

с застенчивостью мужской:

"Хочу, чтобы сын был честный...

Коснитесь его рукой..."

Я чуть от стыда не заплакал...

Ну что я вам —

идол,

шаман!

Неужто политика — плаха

или шаманский обман!

И, вздрогнув от этой мысли,

увидел я мгле вопреки:

с помоста почти что свисли

отцовские каблуки.

Я понял над бездной черной,

что если толпища попрет,

то рухнет он вместе с мальчонкой,

а косточки — кто соберет...

Вцепился я, став озверелым,

в мальчонку того и отца

и стал отжимать их всем телом от пропасти,

от конца...

Шаманство —

подделка народности.

Отжать бы хоть малость народ

от пропасти,

пропасти,

пропасти,

а косточки —

кто соберет...

"...РЕ..."

Салтовка,

я загорюсь

в бесфонарном дворе

хоть в любом фонаре.

"...ВО..."

Аж из Америки в Салтовку

я эмигрировал —

и ничего!

"...ЛЮ..."

Я вам одно обещаю,

что я обещать не люблю.

И...ЦИЯ!.."

Кто там за мылом последний!

Представьте себе,

це я.

1989

ХАРЬКОВСКИЕ СТАРУШКИ

Эти две харьковские старушки

были, как черственькие горбушки,

и табачка ядовитые змейки

мрачно пускали они со скамейки.

Первая — палкой сгребала по-ведьмьи

листья осенние с тяжестью меди.

Кашляла хрипло, надсадно вторая,

вместе с дымящейся "Примой" сгорая.

Без умиленья они наблюдали

то, как внучата крутили- педали

прямо по листьям —

червонным охапкам

около пропасти, видной лишь бабкам.

Индустриальностью чуть подъевропясь,

не котлован мы построили — пропасть.

В пропасти этой — мильоны убитых,

и знаменитых, и всеми забытых.

В пропасти этой — скелеты иллюзий.

Флаги истлевшие, синие блузы.

Что завалило все стежки-дорожки!

От обещаний — рожки да ножки.

Словно две сломанные игрушки,

знали две харьковские старушки,

что трехколесные велосипеды

могут сорваться в подобные беды.

Бабки узнали меня без восторга,

должный носить на плечах,

как погоны,

мыла хозяйственного вагоны.

Первая мне без особой морали

так процедила: "Мы вас выбирали",

ну, а вторая — угрюмую челку

сдунула дымом с морщин:

будто бы

харей я босс из Харьторга,

А что толку!

Сжался я весь от народного гласа,

будто бы съел я их масло и мясо

и о свою же башку без извилин

я по-злодейски все мыло измылил.

Мы избирателей не избираем.

Ад слишком долго становится раем.

Рая посмертного людям не надо.

Людям при жизни не хочется ада.

И наблюдают за нами старушки

с вострыми ушками на макушке,

чтоб не пропали мы около власти,

в пропасти, будто в кощеевой пасти.

1989

ВАВИЛОНСКАЯ БАШНЯ

"Дяденька, что это!"

" Вавилонская башня..."

"Дядь, она качается...

Дяденька, страшно..."

Запорожец,

веселую саблю ткни,

стену пробуя от и до,

в дом — гнездо коммунизма

на Салтовке,

и развалится это гнездо.

Грязно-белые,

геттообразные,

вавилонские башни дики,

где смещались,

ругаясь,

разные

и трагедии,

и языки.

А зачем грызть друг дружку

трагедиям!

До какой остановки мы

в очумевшем трамвае доедем!

Неужели до Колымы!

Языки потеряли свой общий язык.

Неужели наш общий язык —

это крик!

Что главней —

украинскость,

русскость!

Человечность главней.

Кончим спор.

Знаю:

самое страшное —

хрупкость

наших крыш,

наших стен,

опор.

Сикось-накось мы строили,

накриво.

Неужели все это зря!

Если что-то мы строили накрепко —

Только тюрьмы и лагеря.

зз

2. Зак. №636

Неужели,

скрипя зловеще вся,

рухнет

выстроенная напоказ

вавилонская башня,

растрескивающаяся

от орущих,

дерущихся нас!

Словно кухнища коммунальная

вся страна,

где мы все хороши.

В чьи-то чувства национальные

мы плевали,

как будто в борщи.

Депутат вавилонской башни,

брат не каждому бунтарю,

как сдуревшей бабе —

не барышне,

этой башне я так говорю:

"Плачь, дуреха,

когда тебе плачется,

но в бессмысленной новой крови

ты за прошлые чьи-то палачества

малых деточек не раздави..."

Я стою посредине Харькова.

Никогда вроде не был я трус,

но от муки чуть кровью не харкаю,

так страшусь

за Украину

и Русь.

Ну зачем все мое депутатство,

если все-таки не пытаться

верить,

будто бы в Божий лик,

в общий разноязыкий язык!!

Ну а Салтовка,

Салтовка,

Салтовка,

пожалев меня,

будто мальца,

грубым краем кухонного фартука

вытирает мне слезы с лица...

1989

ПОДАВЛЯЮЩЕЕ БОЛЬШИНСТВО

Подавляющее большинство,

пахнешь ты, как навозная роза,

и всегда подавляешь того,

кто высовывается из навоза.

Удивляющее меньшинство,

сколько раз тебя брали на вилы!

Подавляющее большинство,

скольких гениев ты раздавило!

В подавляющем большинстве

есть невинность преступная стада,

и козлы-пастухи во главе,

и тупое козлиное: "надо!"

Превеликое множество зла

подавляет добро, не высовываясь...