Танцы на стеклах (СИ) - Авдеева Юлия - Страница 2

— Да ты же и шагу ступить не можешь, чтобы не напакостить!

Женщина вскинула руку в попытке ухватить девицу за длинную белоснежную косу, но Леся, не ожидая от себя подобной прыти, первый раз в жизни увернулась. Теперь их разделял большой деревянный стол и лавки подле него.

— Да что ж я сделала, что ты меня так ненавидишь?! — Выпалила белокосая. В душе лопнул огромный сосуд, в котором столько времени копилась горечь с примесью ненависти и обиды, эта смесь горячей волной прошлась по венам, до предела обострила чувства и обнажила без того расшатанные нервы.

— Ты хочешь знать, что ты мне сделала? На свет родилась! Вот, что ты мне сделала! — сорвалось с губ женщины.

— А я виновата, что родилась на свет? А я виновата, что всю сознательную жизнь старалась добиться любви от женщины, которая вообще меня не любит? — Лесю била нервная дрожь. Она сморгнула непрошеные слезы, но одна капелька проложила дорожку от уголка глаза до краешка губ, оставляя на них соленый привкус. — Ты меня ненавидишь! Вот только почему? Я не просила, чтоб ты меня рожала!

— А я тебя и не рожала! — крикнула женщина и, спохватившись, прикрыла рот ладонью. Повисло тяжелое молчание. Леся смотрела на мать, пытаясь осознать услышанное.

Матрена же как-то странно успокоилась. Она села за стол, расправила складки на юбке и, уставившись немигающим взглядом на девушку, произнесла:

— Можешь что угодно думать обо мне. Мне все равно. Ты и твоя шлюшка-мать забрали моего Василя навсегда. Он живет со мной в одном доме, называет женой, но и пальцем меня не коснулся после встречи с этой, как ее… А, Богиней. Он всегда называет ее богиней, не иначе. А я так — пустое место. Монахиня при живом боге. Только не перебивай меня, бесовское отродье, раз уж я решилась тебе все рассказать, — спокойный, безжизненный голос, не имеющий ничего общего с привычным истеричным тоном, добавлял ситуации нереальности.

Леся пребывала в том состоянии, что в народе называется столбняком. Она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, не могла и слова сказать, если бы и захотела. Единственное, что девушка смогла сделать, опустится на лавку напротив, как оказалось, ненастоящей матери. Чувства умерли разом, равно как и мысли. Она отказывалась верить, хотя только так можно объяснить подобное поведение и отношение ма… Матрены. Леся не хотела слушать излияния женщины, столько времени мучившей ее, видит Всезнающий, не хотела. Но не могла найти силы, чтобы встать и уйти. Этих сил больше не было. Пришлось слушать.

— Я не всегда была такой, как сейчас, — начала Матрена, — когда-то я была красивой, молодой и веселой. А твой отец был первым парнем на хуторе. Красивым, но каким-то странным, что ли. Он мало с кем общался. По хутору ходили слухи, будто бы он считает ниже своего достоинства общаться с обычными жителями. Сын главы хуторского совета. Видишь ли, выйти за него замуж было все равно, что отхватить полкоролевства в придачу. На весеннем гулянии мне удалось провернуть все так, чтобы он обратил внимание именно на меня. Василь попросил моей руки у родителей, и я летала на крыльях счастья.

Год мы прожили душа в душу. Я забеременела. Василь светился от счастья. В глазах любимого мужчины прыгали нетерпеливые искорки. Они загорались всякий раз, как он смотрел на мой округляющийся животик. Хотели мальчика. Наследника. Весь хутор гудел о том, что мне удалось отхватить такого парня и наладить личное счастье. У других-то мужья обычные были. Бывало, и поколачивали своих жен, и пили, и дебоширили. А я себя чувствовала принцессой из сказки: любимый — принц, наследник на подходе. Да только все в миг поменялось. Всю семью Василя вырезали. И отца, и мать, и братьев младших с сестрами. Заезжие. Приехали, на ночлег попросились. А утром гостей и след простыл, а хозяева… Всех во сне поубивали… Хоронили мы их всей деревней. Он не плакал, такое поведение не престало настоящему мужчине.

Да только на этом беды не закончились… — Матрена горестно вздохнула. Взгляд у нее затуманился, на лице отразилась немыслимая тоска, которая стала настолько осязаемой, будто ее можно потрогать руками.

— Не доглядела я, потеряла своего ребеночка. Не доносила, мертвым родила. Я тосковала так, что хотела руки на себя наложить. Василь никогда не обвинял меня, во всяком случае, не говорил об этом открыто.

Да только, через пару месяцев ушел он в лес, тоску свою развеивать, боль заглушить, да наедине с самим собой побыть. Одиночествовал он полгода. Я уже и не знала, что думать. И вернется ли он ко мне. Да и вообще, вернется ли. Иногда ночью криком кричала, так мне тяжко без него было. Иногда злилась. Он, видите ли, не смог перенести спокойно утрату, а я смогла? Мне ли не тяжело? Потом одергивала себя. Любила я его.

И вот вернулся ко мне мой любимый и долгожданный. Да только, будто подменили его. Чужой он мне стал. Живем в одном доме, а все одно, как соседи. Ночью, бывало, прижмусь к нему. Обнимаю, а он, что холодный камень лежит и не шелохнется даже. И уйти от него не могу. Не примут меня и не поймут люди. Не престало порядочной женщине мужа бросать. Тут только смерть одного из нас дело разрешить могла. Да только не могла я, даже, и подумать, чтоб погиб мой Василь. Уж и себе смерти желала.

Я и плакала, и кричала, и умоляла его объяснить мне все. Да только молчал он. Уйдет в лес на охоту. Приходит под вечер. А я, что собака сторожевая, жду его. Поймала я его на том, что иногда задумывается. Улыбка легкая у него на лице блуждает и глаза такие мечтательные. Придавила я его — молчит. Всеми богами его молила признаться мне — молчит. Уж не знаю, как получилось, да рассказал он мне, что пока ходил, горе свое отпускал, встретил он в лесу на опушке девушку. Он к тому времени уже месяца два как в лесу жил. И красива она была, и добра, и мягка, и очи у нее чернее ночи, что омуты лесные, и волосы длинные белее снега. Одно слово — Богиня. И веришь, с одной стороны легче стало, а с другой, как умерло во мне что-то. Навсегда.

И вот, не прошло и трех месяцев, как он тебя новорожденную притащил. Сказал, раз не дал нам господь ребеночка, значит, ты у нас будешь. Во мне аж взбунтовалось все. Я сразу поняла, чья ты дочь. Больно глазищи темны. И, не поверишь, и старалась забыть все. И воспитывала тебя, да только не смогла полюбить. Поселилась во мне ненависть ко всему. Ко всему свету белому. Значит, мало того, что она у меня мужа увела, да назад только тело вернула, — душой он навсегда с ней остался, — так еще и тебя подкинула, чтоб я воспитывала… Не виновата ты ни в чем, я это умом понимаю, да только сердце у меня почернело и не могу я простить ни его, ни себя, ни ее.

Матрена подняла глаза на Лесю, и столько боли в них было, что пожирала она женщину изнутри. Только непередаваемая грусть плескалась в ее глазах.

— И ты столько лет все это таскала в себе? — тихо проговорила Леся, силясь уложить все услышанное в голове. — Столько лет все это выедало тебя изнутри, столько лет ты мучилась от невозможности излить душу… Я не могу принять всей ненависти, которую ты вылила на меня, но… Как говорят, на чужом несчастье счастья не построишь. Прости, я не могу оставаться в этом доме. — Поддавшись минутному порыву, заигравшему в теле непонятным зудом, который словно твердил: «Беги, беги, беги…», девушка встала с лавки.

По лицу Матрены, вмиг состарившемуся, ручейками текли слезы, она ни разу не всхлипнула и не подала ни звука. От этого становилось только горше. Человек настолько привык прятать свою боль, слабость, обиду, что даже плакать в голос, не было дозволено. Вся ее боль выплескивалась в ненависть. Ненависть настолько сильную, что она отравляла не только Матрену, но и людей, находившихся рядом…

— Куда ты пойдешь, отродье горемычное?! — воскликнула Матрена. — Пусть я тебя и не люблю, но я никогда не хотела, чтоб с тобой что-нибудь случилось. Я всегда боялась, что не угляжу, и ты вырастешь, такой же, как она!

Леся кинулась по деревянным ступенькам наверх, лишь бы не слышать тех слов, которые, возможно, заставят ее поменять свое решение. В светлой голове в сумбурном порядке бродили темные мысли. Вытащив из-под кровати достаточно вместительную сумку, Леся стала собирать вещи. Хорошо, что их было не так уж и много. Чистая смена белья, платье, портки, сшитые по мужской моде, и мужская рубаха. Из личных вещей девица прихватила пару книг по магии, решив, что все равно отдавать подруге по пути. Потому как, если не отдаст, грозит ей верная смерть от укоров и пиления. Да и не дай Всевидящий, кто увидит или найдет эти книги после ее ухода! Они были под большим запретом! Если кто вдруг узнает, что Леся их читала, занималась по ним и у кого она их взяла — странников не миновать. А закончить свою жизнь, и без того пока короткую и бестолковую, на костре ни за что, ни про что, за чтение запрещенных книжек и подозрение в одержимости бесами, Леся не хотела.