Последний еврей Багдада (СИ) - Кратер Макс - Страница 58

Сидевший в углу мальчик лет двенадцати, который до этого размеренно перетирал в ступке уголь и виноградные косточки, прервал свое монотонное занятие и уставился на буйнопомешанного.

— Не улавливаешь, глиста ученая?! — бушевал египтянин. — По-твоему моя мать была кобылой?!

Регистратор таращил на Фансани красные усталые глаза.

— Нет, нет… что вы… Ничего такого… Да и вообще, как смеете вы…

Писарь схватил остро заточенную палочку для письма и направил это хлипкое оружие в сторону посетителя.

— Еще как смею, безмозглая твоя черепушка, — вскричал побагровевший египтянин, — ты только что заявил, что мой отец отправился к Осирису ровно за год до моего рождения! Так вот, я повторяю свой вопрос: могла ли моя матушка разрешиться от бремени как зачавшая кляча, которые одни только и вынашивают жеребцов по 12 месяцев? Кто из нас двоих осел?!

— Так есть же документы! — пропищал книжник, — ошибка исключена.

Управляющий Эгиби схватил нотариуса за бороду, дернул к себе и злобно прошептал ему прямо в лицо:

— Объясни мне, только очень быстро, кто, когда и почему здесь напортачил. А главное — исправь сейчас же этот абсурд.

— Мальчик мой, ты еще не унес обратно те свитки, — проскулил сквозь стиснутые от боли зубы регистратор.

— Они здесь, — подмастерье вскочил и бросился к груде лежащих в стороне бумаг.

Ступка упала и разбилась. Сухая черная смесь для чернил рассыпалась по полу.

— Вот же, — произнес писарь, тыча мозолистыми пальцами в аккуратные клинописные столбцы, — и дата смерти родителей, и дата вашего рождения. Все верно. Но это, и правда, крайне странно.

Фансани выхватил свитки и стал шевелить губами, читая выцветшие надписи. Сомнений в их подлинности не было. Вот — список умерших 33 года назад, как раз тогда, когда погиб его отец. Записи делались по порядку на протяжении многих дней, и если предположить, что одна из них неверна, то значит и другие тоже. Это было крайне сомнительно, так как тогда пришлось бы предположить, что кто-то подделал строки о смертях нескольких десятков человек. То же самое и с датой рождения: такая же последовательность с именами родителей и владельца появившегося на свет.

Страшное подозрение пронзило сознание управляющего. Зажав папирусы в руках, он сделал несколько шагов назад и присел на лавку. Из глубокой задумчивости его вывел вопрошающе-трескучий голос писаря:

— Документики-то верните. Подотчетное дело, знаете ли.

Фансани с отсутствующим взором поднялся, бросил смятые бумаги на стойку и направился к выходу.

— А плата! Как же так? Ведь работа, папирус, чернила… Труд-то какой, расходов-то сколько, — заныл ему в след регистратор, но египтянин его не слышал.

На улице он зажмурился, опустил низко голову и побрел прочь. Ожидавшие его рабы переглянулись. От нагретой солнцем мостовой поднимался раскаленный воздух. На противоположной стороне стена отбрасывала тень: было где спрятаться от пекла, но Фансани даже не взглянул туда.

— Как меняет человека свобода, — завистливо прошептал один из носильщиков.

— Уж не спятил ли начальник? — выдвинул предположение другой.

— Да цыц, вы. Слез да и ладно, нам же легче, — произнес третий.

Рабы подхватили пустой паланкин и потихоньку двинулись следом за управляющим. Держались они на почтительном расстоянии, чтобы ненароком не отвлечь важного человека от его мыслей.

Фансани действительно погрузился в размышления. Что знал он о гибели отца? Произошло все летом в одном из сельских имений Эгиби, где тогда работали и жили родители. Фенуку — отец — умер от укуса каракурта. Мелкие, но опасные твари в брачный период мигрируют в поисках более прохладного места для логова. Бывает, что забираются в сараи со скотом и даже в жилые дома. Одного такого мать и обнаружила утром в постели на отцовской половине. Родитель уже и почернеть успел.

Раньше египтянин много раз слышал этот рассказ от матушки. Не доверять ей не было никаких оснований. До сегодняшнего дня. А ведь, и правда, мигрируют каракурты, — это каждый знает, — в конце весны и начале лета. Тогда же и яд их смертельно опасен. В другое время года укус крайне редко приводит к смерти. Но и он родился летом! Придумать историю с пауком домашние не могли. Матушка говорила, что весь дом сбежался на ее крик.

Все это требовало тщательнейшей проверки. Египтянин подозвал рабов, влез в паланкин и приказал бежать домой. Обливаясь потом и беззвучно проклиная нового члена сообщества свободных вавилонян, восьмерка носильщиков рванула вперед.

Хозяин был в отъезде. Управляющий направился прямиком в подвальное помещение, где размещалась библиотека и огромный архив торгового дома. Почти все уже было вывезено в секретное, известное лишь нескольким подчиненным Эгиби место. Впрочем о чем это он? Сорбон утром доложил, что Хамида и его людей больше нет, значит нет и тех, кто занимался доставкой сокровищ. Стало быть, теперь место, где их спрятали, известно одному только Эгиби!

В свое время именно здесь — в библиотеке — Фансани нашел бесценные сведения об обстоятельствах случившегося двести лет назад завоевания его исторической родины. Эта информация полностью изменила жизнь египтянина, направила обычного человека по новому пути, открыла ему глаза на его предназначение. Теперь он рассчитывал здесь же отыскать сведения о своем происхождении и очень надеялся, что на этот раз они не перевернут вновь все с ног на голову.

Нужные ему документы были оставлены в доме. Фансани копался на полках, подбирая относящиеся к делу таблички, сверял их друг с другом, затем опять углублялся в поиски. Потрескивали фитили в лампах, узловатые пальцы бегали над вдавленными в шероховатую глину строками. Вот договор о продаже имения, где жили и работали родители. На нем дата — почти совпадающая с датой его рождения. Вот список всех невольников, приписанных к поместью — всего их восемнадцать. Немного. Да и хозяйство-то было небольшое. Шестнадцать рабов переправили на другие объекты торгового дома: одних на постройку канала, других на кирпичный завод.

И вот ведь незадача, все они умерли в течение года. Лодка, на которой плыли одни, перевернулась. Остальных завалило породой прямо на дне глиняного карьера. Совпадение? Возможно.

Оставались двое. Вот строчка о его матушке: переведена сюда, в Вавилон, и не куда-нибудь, а в этот дом, стало быть, под присмотр самого Эгиби. Такой чести удостоилась лишь она одна.

Еще был Лакуна-мельник. Его Фансани помнил. Недавно продавали мельницу, возник вопрос, куда девать старика. Новому владельцу он был не нужен, и тот отказывался заплатить даже чисто символическую цену. Понять рачительного человека не трудно: как владелец раба, он брал бы на себя обязательства по его содержанию до самой смерти. Сколько еще протянет дряхлый дед, неизвестно. Дохода он не приносит никакого, а провиант получает исправно. Сторговались на том, что Лакуна останется при нории[79], а небольшую сумму на еду и одежду ему будет по-прежнему выделять Эгиби.

До мельницы Фансани домчал без остановок. Хлестал коня так, что тот едва не свалился замертво. Старик сидел под навесом, скрестив ноги, и смотрел как медленно вращается водяное колесо. Увидев управляющего, замахал рукой.

— Привет тебе, слуга моего благодетеля. Извини, что не встаю. Ноги ноют, сил нет. К непогоде, видать. Чем обязан? Неужто хозяин волнуется, что я слишком засиделся на этом свете? Передай ему, пусть не переживает, скоро уже уйду.

— Напротив, я тебе, дед, деньжат привез, — бодро произнес Фансани, спрыгивая на землю.

— Так не время же еще. Рано. И потом, зачем самому-то в такую жару… Располагайтесь, господин, к своему удобству.

— Эгиби помнит о своих людях. Спрашивал вот недавно о тебе.

Управляющий огляделся в поисках места, куда бы присесть. Кругом все было засыпано какой-то белесой массой — не то мукой, не то пылью, а скорее всего просто смесью того и другого.

— Истинная правда звучит из уст твоих, — закивал такой же белой головой, как и все вокруг, старик, — хозяин, долгих лет ему жизни, всегда о нас заботился.