Записки десантника - Золотарь Иван Федорович - Страница 23
- Предыдущая
- 23/52
- Следующая
В кольце блокады
Вместе со штабной группой, тяжело дыша и спотыкаясь, шагал и наш военнопленный, Полковник гитлеровской армии Курт Вернер. Он уже привык к суровым условиям партизанской жизни, молча переносил лишения и только никак не мог смириться с цепко липнущей к нему жидкой болотной грязью. Его новое кожаное пальто очень быстро покрылось темно-бурыми пятнами, сапоги порыжели, да и сам он весь как-то посерел и осунулся. Первое врёмя после выхода из болота он всякий раз начинал чиститься и приводить себя в порядок, но вскоре, видимо, на все махнул рукой и, добравшись до сухого места, сразу же валился вместе с остальными на землю, стараясь не упустить ни минуты короткого отдыха.
Бригада Дядя Коли шла впереди, прокладывая путь другим отрядам. Продвигались главным образом ночью, и идти было очень трудно. Старые охотничьи кладки давно прогнили, глубоко ушли в ил и во многих местах были скрыты под водой. Часто партизанам приходилось шагать прямо по болоту, утопая по колено в густой, липкой жиже. Некоторые теряли сапоги и шли дальше босыми.
На четвертый день пути из Центрального штаба партизанского движения была получена радиограмма с приказанием во что бы то ни стало найти подходящую площадку для приема самолета и отправки с ним на Большую землю Курта Вернера. Задача не легкая, если учесть, что вокруг нас одни лишь леса да болота. Долго мы гоняли во все стороны своих разведчиков, пока они нашли, наконец, западнее деревни Домжерицы подходящее место на небольшом колхозном поле.
Во время этих поисков разведчики не раз попадали под обстрел вражеских самолетов. А когда возвращались из-под Домжериц, был убит наш славный товарищ, искусный минер и охотник за вражескими самолетами Юрий Алексеевич Храмцов. Похоронили его партизаны в густом березняке, любовно обложив дерном свежий холмик. Всем было жаль Храмцова — мужественного офицера Советской Армии, но больнее всего была эта утрата для нас, москвичей. И когда в суровом безмолвии проходили партизаны мимо простой могилы своего боевого товарища, мы стояли у ее обочины, поклявшись жестоко отомстить врагу за смерть нашего дорогого друга.
Поляна, которую нашли наши разведчики, была наполовину засеяна рожью, доходившей кое-где до пояса, и окаймлена со всех сторон вековыми соснами. Она имела в длину всего лишь около шестисот метров и не более двухсот в ширину.
— «У-два», пожалуй, здесь сядет, — осмотрев поляну, заключил Волошин.
Партизаны дружно принялись расчищать, поляну, и когда эта работа была почти закончена, из-за пригорка послышалась вдруг орудийная стрельба. Недалеко от нас стали рваться немецкие снаряды.
— Вот тебе и на! Еще, чего доброго, каратели подойдут сюда до того, как мы успеем принять самолет, — сокрушался Лопатин.
Он заметно волновался, беспрестанно крутил козью ножку и с жадностью курил. Оно и понятно: на этом самолете должны были улететь в Москву не только Курт Вернер, но также жена и дети нашего комбрига, семья командира четвертого отряда и трое раненых.
К счастью, каратели потеряли нас из виду, обстреливали лес по квадратам наугад и к вечеру огонь прекратили.
С наступлением темноты весь командирский состав и партизаны направились на поляну и расположились на опушке под соснами в ожидании самолета. Время от времени над лесом вспыхивали осветительные ракеты гитлеровцев, озаряли на миг верхушки деревьев, а затем все снова погружалось в темноту. Как было условлено, костров не разжигали, собирались принять самолет по сигналу ракеты.
— Летит! — разнесся по поляне зычный голос Набокова.
В воздухе все явственнее слышался нараставший гул самолета.
— Наш, голубчик! — взволнованно промолвил Жукович.
— Давай ракету! — скомандовал Лопатин.
Раздался хлопок выстрела ракетницы, и зеленая огненная стрела разрезала темноту неба, достигла предельной высоты и, рассыпаясь на сверкающие брызги, быстро понеслась к земле. В небе тотчас же вспыхнула ответная белая ракета. Пилот принял наш сигнал и стал снижаться.
— Кажется, идет двухмоторный. Боюсь, что не сядет здесь, — сказал Жукович, обращаясь к Лопатину. Тот ничего не ответил и только сильнее прижал к себе маленькую дочку.
— Разобьется! Здесь такой самолет нельзя принимать! — волновался Вернер, толкая под руку переводчицу, чтобы та поскорее перевела его слова.
Пилот включил сильный прожектор, бросивший ослепительный пучок лучей на поляну, пролетел над ней бреющим полетом, потом выключил свет и на несколько секунд удалился для нового захода.
— Фу-у! Скорее бы уж! — не выдержал Жукович.
— Неужели разобьется? — глухо произнес Лопатин каким-то чужим голосом.
Самолет коснулся ржи и быстро помчался по поляне к лесу. Вот он ближе, ближе к опушке, и когда казалось, что пропеллеры уже врезались в ряды деревьев, Набоков огласил поляну торжествующим криком:
— Стал! Стал, товарищи-и!!!
Все партизаны и командиры побежали к самолету. Он стоял в двух метрах от кустарника, за которым сразу же вырисовывались толстые стволы сосен. Из самолета вышел высокий человек в летной форме, и при свете карманных фонариков партизаны заметили на его груди Золотую Звезду. Никто не догадался спросить фамилию пилота; не знаю ее и я, о чем и жалею очень. Но случай этот особенно ярко показал, что, когда нужно, советские летчики способны совершать почти невозможное. Для двухмоторного транспортного самолета, как известно, требуется посадочная площадка не менее километра в длину, а здесь была поляна в шестьсот метров, да и какая! Как мы ни выравнивали ее, все-таки она сохранила кочковатость и к тому же была наполовину покрыта нескошенной рожью.
Пока экипаж выгружал патроны и оружие, пилот в сопровождении Жуковича, Лопатина и других командиров пошел проверять поляну. Последовал за ними и Курт Вернер.
В конце поляны командир корабля остановился, по русской привычке молча почесал затылок. На него устремились все взоры.
— Трудненько будет подняться с такого «пятачка», — промолвил, наконец, Герой Советского Союза.
— Он не взлетит! — тоном знатока доказывал Курт. — В практике авиации еще не было случая, чтобы такого типа самолет мог подняться с такой маленькой площадки.
Узнав, что это тот самый инженер-полковник, за которым он был послан из Москвы, командир самолета заинтересовался, чего это он так горячится и размахивает руками. Ему перевели слова Вернера. Он окинул Курта с ног до головы спокойным взглядом и ухмыльнулся.
— В практике международной авиации, может, таких примеров и не было, ну, а мы попробуем внести в эту практику советскую поправку! — сказал летчик.
По его указанию партизаны провели дополнительную расчистку поляны от земляных комьев, и в самолет стали грузиться пассажиры. Подойдя к дверце самолета, Курт несколько секунд колебался, потом махнул рукой и решительно вошел.
Тепло простившись с партизанами, летчик стал выруливать корабль на старт. Мы отошли в сторону и с еще большим, чем перед посадкой, волнением стали перебрасываться короткими фразами, поеживаясь от мысли, что на этот раз самолет может разбиться при взлете.
Взревели моторы. Партизаны, как того требовал летчик, ухватились за крылья самолета и удерживали воздушный корабль, пока моторы не разовьют нужного числа оборотов. Но вот поляна осветилась светом прожектора— условный сигнал партизанам: «Бросай самолет, уходи». Сильная струя воздуха отбросила стоявших под крыльями людей назад. Самолет рванулся и как-то прыжками, то отрываясь, то снова касаясь земли, помчался по поляне. Вот он все ближе, ближе к кромке леса…
— Ах!.. — воскликнула радистка Таня.
Всем нам показалось, что самолет врезался в сосны, но… он скользнул над их вершинами и быстро стал набирать высоту.
В знак благодарности партизанам за помощь при взлете пилот включил свет в окнах самолета, мигнул нам несколько раз на прощание и лег на курс.
— Ну и ну! Меня даже пот прошиб, — признался Жукович.
— Какой герой, а! — взволнованно промолвил Лопатин, смахивая невольную слезу. — Признаюсь, Павел Антонович, когда самолет помчался по ржи, у меня чуть сердце не оборвалось.
- Предыдущая
- 23/52
- Следующая
