Двуллер. Книга о ненависти - Тепляков Сергей Александрович - Страница 11

• Предыдущая
• 11/41
• Следующая

– Хорошо отделали, да? – спросил он, подходя к зеркалу. «Да… – подумал он, глядя на себя. – Каратисты хреновы»…

– Ладно, Лид, ты же знаешь, на мне как на собаке… – проговорил он.

– Где же тебя так? Ты в каком возрасте, чтобы драться? – с укоризной сказала она, решив, что это он сцепился с уличной шпаной.

– А я дрался прямо… – усмехнулся Зощенко. – Это меня били. Вчера встретили мы с Фельдмаршалом Уркагана (жена знала их прозвища еще с училищных времен). А Уркаган разбогател. Прям «новый русский». Ну и уболтал он нас зайти выпить – за встречу, за Новый год, за ввод войск, за авиацию. А на выходе из кафе нас и загребли… В вытрезвитель…

– А за что же у нас в милиции бьют? – удивилась жена.

– Это не милиция, это вытрезвитель… – сказал Георгий. – А там бьют так, для развлечения. В курсантские времена они наших не трогали – знали, что все училище придет им стекла бить. Да еще и подожгут. А сейчас, видать, обычаи сменились…

– Сильно болит? – спросила жена.

– Да так… – поморщился он.

Она отвела его на диван, пошла за аптечкой. Он сидел на диване и думал, как ей сказать, что ни денег, ни подарков у него нет. Халат, разломанную куклу и раскуроченный самолет он выкинул в мусорный бак. В пакете только удивительным образом уцелело одно киндер-сюрпризовское шоколадное яйцо. Он вспомнил про него и пошел к куртке.

– Наташа! – позвал он. – Наташа!

Дочка подбежала, жалостливо на него глядя.

– Ты что так смотришь? – проговорил он. – Жалко папку? Да ничего, это все зарастет. Пускай не лезут. Папка там тоже успел кое-кому заехать. Хотя и не всем (тут он досадливо вспомнил Давыдова). Ты уж извини, нету у меня сегодня куклы, но вот что у меня для тебя есть!

Он протянул ей киндер-сюрприз. Глаза дочки зажглись – она самой малости радовалась так, как другие не радуются брильянтам. У Зощенко ком встал в горле.

– Можно? – спросила дочка, которой не терпелось распечатать яйцо.

– Да конечно… Это же тебе, моя принцесса…

Вернулась жена. Снова усадила Зощенко на диван и стала обрабатывать его раны, ссадины, синяки. Потом Зощенко пошел в ванну – помыться. Жена бережно смывала с него кровь. Зощенко расслабился впервые за эти часы. Было почти хорошо, только болела голова.

– Лид, ты извини… Только деньги у меня все выгребли… – сказал он.

– Да я уж поняла… – ответила она.

Он промолчал о том, что подарка у него для нее нет – может, еще удастся перехватить где-то денег и хоть что-нибудь да купить.

Так они сидели и был у них на душе мир и покой.

Вечером этого же дня Зощенко стало плохо. Он кое-как крепился, но голова болела так, что всю ночь он почти не спал. Утром он едва соображал и почти бредил. Жена вызвала «скорую» и поехала с ним в больницу сама. Там его возили на рентген, просвечивали голову, врачи смотрели на снимки и не говорили ничего. К вечеру ему стало хуже, его увезли в реанимацию. Новый год она встретила на скамейке в больнице. Какая-то санитарка, жалостно на нее глядя, предложила чаю и дала ей мандарин. Утром вышел врач, и сказал ей, что Георгий умер.

– Как, вы говорите, вас зовут? – переспросил ее мужчина, худой и мрачный.

– Наталья Зощенко, корреспондент газеты «Правда края»… – ответила она.

– Наталья Георгиевна? – уточнил мужчина, пристально на нее глядя.

– Да… – ответила она, недоумевая – к чему бы могли быть все эти расспросы.

– Хм… – усмехнулся он. – А я учился с вашим отцом. А потом вместе воевали.

– Ааа… – протянула она, не зная, что еще сказать. Разговоры об отце и сейчас, десять лет спустя, вызывали у нее слезы.

– Проходите, – сказал мужчина, и, пока она шла к креслу, чувствовала на себе его взгляд.

– А глаза у вас его… – сказал мужчина, и она, хоть и знала, что это не совсем правда, почувствовала к нему благодарность.

– А вы Михаил Иванович Кутузов? – переспросила она, не зная, с чего начать. К Кутузову ее отправили из редакции – писать материал к 25-й годовщине начала Афганской войны. Кутузов был летчик, орденоносец, да еще и фамилия на планерке показалась «прикольной». Наташу отправили потому, что знали про ее отца-«афганца», да она и сама бралась всегда и за все.

В газете она работала с лета, с первой своей практики, за которую успела сделать столько, что заведовавший отделом новостей Юрий Бесчетнов пошел к главному редактору и сказал, что такого сотрудника упускать нельзя. «Нам же все равно нужна молодежь в газете…» – убеждал Бесчетнов главного редактора. Тот кивал. Разговор кончился тем, что Наташу приняли на полставки – пока учится. Теперь она вроде и училась, но все равно почти весь день проводила в редакции и работала так, как работал еще и не каждый сотрудник, получавший полную ставку. Наташа, впрочем, не обижалась – она даже не задумывалась над этим вопросом, как и над другими подобными.

С того самого дня, как мама, придя из больницы, сказала, что отца больше нет, Наташа жила как для отца, словно он все равно приглядывал за ней. Она для него училась в школе на пять. Она для него перешла в класс с математическим уклоном и решала задачки, которые ей не давались, но в конце концов дались. Она старалась жить так, чтобы он не беспокоился за нее. Она верила в то, что он все равно есть где-то там – на небесах – и они все равно встретятся. Смерть отца далась ей нелегко. Она не могла смотреть на него, лежащего в гробу, а когда его стали выносить из квартиры, с Наташей случилась истерика. На кладбище она не была никогда.

Идя сюда, она приготовила много разных вопросов, но теперь не знала, что спросить.

– Так вы учились вместе? – спросила она первое, что пришло в голову и тут же спохватилась – «ну да, он же так и сказал». Но Кутузов, видно, понял ее состояние.

– Ну да, мы учились вместе, служили вместе. И так вышло, что… – тут он запнулся. – А вы же знаете, от чего умер ваш отец?

– Кровоизлияние… – ответила Наташа. – Ну и там что-то еще. Я маленькая была. Мама мне не очень-то и говорила.

– Нас с ним побили в вытрезвителе… – сказал Кутузов. – Ну как – «нас»? Мне-то разок двинули по голове, а и то я потом лечился. А его отметелили так, что будь здоров. Переломы, сотрясение мозга, внутренние кровотечения…

– В вытрезвителе? – удивленно спросила Наташа. – С чего бы вдруг – папа не пил.

– А туда пьяниц и не брали… – усмехнулся Кутузов. – Еще с советских времен туда собирали тех, с кого можно было что-нибудь взять. А уж в тот день – тем более. Все же бегали по городу за подарками.

Наташа вспомнила тот киндер-сюрприз – последний отцовский подарок. Внутри яйца оказался маленький пластмассовый динозаврик. Она тогда собрала его и показала отцу. Он погладил ее по голове и сказал, что она мастер. Тот динозаврик с тех пор всегда был при ней, а недавно она прицепила его на цепочку, которую носила на шее. И сейчас она почувствовала динозаврика под свитером у себя на груди.

– Так вы ничего не знаете? – спросил Кутузов.

Она помотала головой.

– Рассказать?

Она сидела сама не своя и не знала – хочет ли она знать все это? Потом она кивнула. Он принес чаю и рассказал. Кутузов знал дело без особых подробностей – только то, что рассказал Зощенко, пока ехали в урагановском джипе: о том, что ментов в общем-то завела дура-медсестра, о том, что дежурный бил его резиновой дубинкой по голове, и о том, что сержант отрабатывал на нем какой-то каратистский удар. Но даже от этого короткого рассказа Наташе стало нехорошо. Как настрадался ее отец! Сознание стало уплывать. Она пришла в себя оттого, что Кутузов прыскал ей в лицо водой.

– Наташа, вы чего? – хлопотливо спрашивал он.

– Да все хорошо… Все хорошо…

Кутузов рассказал, что потом пытался судиться с вытрезвителем из-за полученного ущерба здоровью, показал свои бумаги. Суд шел ни шатко ни валко, менты говорили, что он расшиб себе голову, пьяным упав с топчана и сам во всем виноват.

• Предыдущая
• 11/41
• Следующая