Чаша гладиатора (с иллюстрациями) - Кассиль Лев Абрамович - Страница 63

• Предыдущая
• 63/74
• Следующая

- Хочешь, я скажу, - продолжал Сеня, - хочешь, скажу, что это все я?..

- Нет, Сеня, нет, хватит уже обманывать… Я ведь все равно хотела его достать и сама отдать. Ведь мы последние дни тут. А потом все будут сносить. Я хотела, чтобы Артем Иванович приехал. Думала, ему. А он все не едет… Ты мне так помог, Сеня, спасибо тебе! Я ведь знаю, это тогда ты с письменными тоже из-за меня… Сеня молчал. Необыкновенное, никогда еще не испытанное волнение словно схватило его за горло и не отпускало. Он стоял, прижимая к себе мокрый, заляпанный илом, опутанный какими-то осклизлыми травами кубок. С кубка капало. Капало с самого Сени. Он молчал, опустив голову.

- Теперь, я знаю, - прошептала Ксана, - ты теперь ко мне будешь плохо относиться.

Какая-то заблудшая молния, догоняя уже миновавшую грозу, метнулась в вышине, и небо ласково проворковало. И Сеня успел заметить, с какой неистовой тревогой смотрят на него глаза Ксаны. Но и сейчас, когда стало опять совсем темно, он знал, что она смотрит на него. У других людей все было внутри - и радость, и боль, и печаль. А у Ксаны все было открыто. Она сама была вся и печалью, и радостью, и лаской - это всегда ужасало Сеню своей открытой беззащитностью. Ему казалось, что всякая пустяковая обида бьет Ксану по самому больному, по самому живому.

- Зачем ты так говоришь? - тихо сказал Сеня. - г Я же к тебе всегда знаешь как относился!

- И я к тебе…

- Нет, ты теперь не так относишься, как относилась. А вот к Пьерке ты…

- Да ну его, я к нему только раньше так относилась. Теперь уже я вовсе не так отношусь.

- А теперь ты как будешь ко мне относиться?..

И долго еще под старой школьной лестницей слышалось в темноте сквозь шум ветра и ливня: «Отношусь… Относилась… Буду относиться… Он относится… Мы будем относиться…» Словно кто-то спрягал на уроке грамматики глагол.

Потом они оба задумались, где же все-таки до утра спрятать кубок. Нельзя же было его бросить здесь, под лестницей. И не тащить же его в спальню, чтобы перебул-гачять всю школу. Они решили спуститься. в подвал, заброшенный, полузакрытый, куда уже давно никто не ходил, и пока оставить там до утра кубок. Было очень темно, а фонарик у Сени совсем уже иссякал. И в темноте сам он ушибся, нарядно стукнувшись лбом о кирпичный косяк. А Ксана где-то расцарапала руку. Но она даже не вскрикнула, а он только вытер тихонько в темноте кровь со лба и слизал потом ее с руки. Кто это выдумал, что так уж больно, если тяпнешься лбом о кирпич? Кто сказал, что в темноте страшно? И кто это вообще считает, будто ночью надо всем обязательно спать? Все это выдумали те, кто никогда не слышал, как им говорят: «Мы будем теперь всегда дружить с тобой. Ты мне главнее всего на свете. Я к тебе знаешь как отношусь»…

Они задвинули кубок в самый дальний угол подвала, в небольшую кирпичную нишу, которую нащупал слабеющий луч фонарика. Потом Сеня помог Ксане подняться по трухлявым скользким ступеням лесенки, проводил ее в коридор второго этажа, куда выходил дортуар девочек. Ох, в каком он дивном настроении был сейчас! Только теперь он почувствовал, что надо все-таки пойти переодеться. Он весь вымок на дожде. Рубашка под гимнастеркой прилипала к телу, и за шиворот с мокрой головы стекали ледяные струйки. Но когда Сеня, простившись с Ксаной, спустился вниз и оказался уже в своем коридоре, он услышал, как осторожненько, еле различимо скрипнула дверь их дортуара.

Потом донесся шепот в коридоре. Сеня хотел зажечь фонарик, но что-то остановило его. Он замер, прислушиваясь.

- Лопату взял? - спросил кто-то в темноте. - А спички прихватил? Не забыл?

Сеня разом узнал приглушенный голос Ремки Штыба.

- Слушай, Ргемка, - донеслось еще тише из темноты, - а может быть, лучше оставить это дело?

- Я тебе дам «оставить»!

- А если все-таки лучше сказать завтрга Иргине Николаевне? И уж как она ргешит…

- Не хочешь, не надо. Иди ложись в свою кроватку, мокрвпа заграничная. Перепугался! Тебе такой случаи выходит. В газете напечатают, дурак. Ты скажи лучше - спички есть? Давай сюда фонарь. Видишь, у меня все припасено. Сеня напряженно вслушивался. Он никак не мог понять, о чем ведут разговор приятели. Потом, неслышно ступая, не зажигая фонарика, он пошел за Пьером и Рем-кой, осторожно шагавшими к лестнице.

Часа за два до этого Незабудный навестил Богдана Анисимовича. Тот лежал уже дома с забинтованным лбом. Ранение оказалось неопасным, только удар оглушил. Больше поразило Незабудного лицо Галины Петровны, сразу постаревшей на много лет, с резко проступившими морщинами, с беспокойными желвачками у как бы затвердевшего подбородка.

«Крепко она его любит», - не без зависти подумал Незабудный. Он чувствовал, что Тулубеям сейчас не до него. Пожелал Богдану Анисимовичу скорее поправиться, узнал, что в районе напали на след человека, нанесшего удар Тулубею, попрощался с Галиной Петровной и пошел к себе.

Было уже очень поздно, да и погода стояла не для гостей. Поэтому Артем Иванович удивился, когда дежурный по общежитию, отдавая ему ключ от комнаты, сказал, что кто-то его дожидается. И действительно, в коридоре со стула под фикусом у окна встал навстречу Артему Ивановичу какой-то незнакомый человек со шляпой и небольшим чемоданом в руках.

- Товарищ Незабудный? - спросил пришелец и тут же сам себе ответил: Впрочем, сомневаться не приходится и без паспорта. Добрый вечер. Разрешите? Я к вам. Извините за позднее время… Если интересуетесь документами, пожалуйста. - Он полез рукой за отворот пиджака - вынул красную книжечку. - Я из Советского Комитета ветеранов войны.

Это был очень худой, смуглый, гладко выбритый, уже немолодой человек со сдержанным и внимательным взглядом из-под толстых очков. Артем Иванович пригласил его пройти в свою комнату, указав на кресло у стола. Сердце у него тревожно заныло.

- Разрешите поблагодарить вас за доверие, Артем Иванович, - сказал незнакомец. - Спасибо, что вовремя поделились с кем надо.

Незабудный настороженно смотрел на него, ничего не понимая.

- Хорошо, говорю, что тогда адресок органам сообщили. Пригодился. Словом… что тут долго тянуть. - Гость поправил очки и взглянул в упор на Артема. - Привет вам от господина… уж не знаю, как его называть, - пан, или месье, или герр… Ну, словом, от известного вам Зубяго-Зубецкого. Хотя лучше бы сказать про него: под-люги-подлецкого. Вот эта посудинка вам знакома? вдруг весело спросил он, нагнулся, ловким движением раскрыл свой чемоданчик и обеими руками поставил на стол перед замершим Артемом Ивановичем кубок с гладиатором и оливиновой чашей.

- Нашли? - спросил обрадованно Незабудный, решив было, что незнакомец разыскал пропавший из школы кубок.

Но тут же увидел, что и меч, и плита со щитом над углублением, изображавшим могилу, и рука, вздымающая чашу, - все на этом кубке повернуто не так, как на кубке, подаренном школе, а в обратную сторону. И Незабудный с ужасом понял: перед ним та самая ваза, с которой ему пришлось когда-то столь постыдно, хотя и невольно, расстаться. Его охватило душное смятение Становилось трудно дышать. Колющая боль скользнула из левой стороны груди через плечо в руку. Рука как бы онемела, а потом заныла противно. Он смотрел на пришельца. Откуда у него этот кубок, который пришлось отдать в ненавистные руки чуть ли не двенадцать лет назад? Чаша его срама. Сейчас придется испить ее до дна…

- Ну, принимайте напарницу, - продолжал гость, показывая на принесенный им кубок. - У вас, я слышал, один пропал в школе при таинственных обстоятельствах? Отыщется, будьте покойны. Это все, надо полагать, ребячьи номера. Ну, а пока найдется, может быть, вот это подойдет. А? Как по-вашему? Незабудный молчал, с трудом и шумно переводя дыхание, слепо шаря рукой по левой стороне груди.

- Да вы напрасно волнуетесь, Артем Иванович. Совершенна зря тревожитесь, успокоил гость. - Чего вы себя терзаете? Абсолютно ни к чему. Мы же ни в чем дурном вас никогда и не подозревали. Жизнь ваша нам хорошо, доподлинно и во всех подробностях известна. Человек вы знаменитый, писано о вас и переписано.

• Предыдущая
• 63/74
• Следующая