Осиная фабрика - Бэнкс Иэн М. - Страница 30

• Предыдущая
• 30/44
• Следующая

Нутро мое непроизвольно сжалось, выстрелило вверх по пищеводу волну горячечного возбуждения. Я прекрасно понимал, что это все работа лимфатических узлов, желудочных кислот, но ощутил прорыв, перенос из своего черепа в другой и опять в другой. Эрик! Есть контакт! Я чувствовал брата; ощущал сбитые подошвы, кровавые мозоли, подкашивающиеся ноги, чумазые потные руки, зуд в немытой голове; я чуял его запах как свой, смотрел на мир его глазами, воспаленными, не знающими сна, налитыми кровью, горящими, как угли, под шершавыми, как наждачная бумага, веками. В животе лежали мертвым грузом остатки недавней кошмарной трапезы, язык еще чувствовал вкус горелого мяса, костей и шерсти. Получилось! Ну же…

На меня обрушился огненный шквал. Я отлетел от алтаря, как живой осколок мягкой шрапнели, отскочил по присыпанному землей бетонному полу и впечатался в дальнюю стенку. Голова гудела, в руке пульсировала боль. Я упал на бок и свернулся калачиком.

Какое-то время я лежал, переводя дыхание, обхватив себя за бока и едва покачиваясь, елозя макушкой по полу Бункера. Казалось, моя правая рука распухла до размеров боксерской перчатки, да и цвета стала такого же. Наконец я подтянул ноги и медленно сел, воркуя под нос что-то неразборчиво-умиротворяющее, потирая глаза и продолжая слегка раскачиваться, сближая лоб и колени, потом разводя, сближая, разводя. Я старался худо-бедно подлечить мое контуженное эго.

Смутное мельтешение перед глазами разрешилось наконец четкими контурами, и я увидел, что череп еще светится, свеча еще горит. Сердито глядя на него, я принялся зализывать руку. Никакого ущерба по маршруту своего поспешного отступления я не обнаружил, все оставалось на местах; пострадал я один. Я судорожно вздохнул и расслабился, уронил затылок на холодный бетон стены.

Через какое-то время я отлепился от стенки и распластал продолжающую пульсировать ладонь на полу Бункера – пусть остынет. Подержав ее так, отряхнул от земли и поднес к глазам, но как ни щурился, а разглядеть, сильный ли ожог, не сумел – слишком тусклый был свет. Я медленно встал на ноги и подошел к алтарю. Трясущимися руками зажег боковые свечки, отложил коробок с осой к ее товаркам на пластмассовый стеллаж слева от алтаря и сжег ее временный гробик на железной тарелке перед Старым Солом. Фотография Эрика вспыхнула, ребячливое лицо исчезло в огне. Я дунул в одну из глазниц Старого Сола и загасил свечу. Секунду-другую я постоял, собираясь с мыслями, затем подошел к железной двери и отворил ее. С затянутого легкими облачками неба в Бункер хлынул густой утренний свет, и я поморщился. Возвратился в Бункер, задул остальные свечи и как следует осмотрел свою руку. Ладонь покраснела и распухла. Я снова лизнул ее. Успех был так близок. Никаких сомнений – я дотянулся до Эрика, стал его частью, видел мир его глазами, слышал шум крови в его голове, ощущал землю под его ногами, чуял его запах и вкус его последней еды. Но он оказался мне не по силам. С пожаром, бушующим в голове Эрика, не справится ни один нормальный человек. Это был пожар безумной, всепоглощающей страсти, и лишь истинные безумцы способны поддерживать его постоянно, а самые свирепые солдаты и самые агрессивные спортсмены – иногда имитировать. Каждая клеточка в мозгу Эрика была сосредоточена на поставленной задаче – вернуться и запалить, и ни один нормальный мозг (даже мой, отнюдь не нормальный, куда мощнее большинства прочих) не мог ничего противопоставить силе столь подавляющей. Эрик посвятил себя тотальной войне, джихаду; божественный ветер нес его к смерти,[5] по крайней мере собственной, и все мои привычные методы не годились.

Я запер Бункер и побрел вдоль берега назад к дому – снова понурив голову и еще более задумчивый и озабоченный, чем по пути туда.

Остаток дня я провел дома – читал книги, журналы, смотрел телевизор и лихорадочно размышлял. Воздействовать на Эрика изнутри я не мог, значит, следовало изменить направление атаки. Моя личная мифология, основанная на Фабрике, была достаточно гибкой, чтобы я признал сегодняшнее поражение и, отталкиваясь от неудачи, нашел верный ответ. Передовые отряды с боем отступили, но у меня еще оставались резервы, и немало. Победа будет за мной – хотя достигнутая и не прямым приложением сил. По крайней мере, не прямым приложением любой другой силы, кроме силы творческого воображения, которая, если подумать, лежит в основе всего. Если и она не поможет справиться с Эриком – что ж, значит, мне действительно место на свалке истории, значит, другой участи я и не заслуживаю.

Отец продолжал красить оконные переплеты, косолапо карабкался по приставной лестнице с банкой краски в руках и зажатой в зубах кистью. Я предложил помочь, но он сказал, что лучше сам. С лестницей мне тоже приходилось иметь дело, и неоднократно, когда я пытался проникнуть в отцовский кабинет, но мало того, что там были специальные замки на рамах, так еще и жалюзи опущены, и шторы задернуты. Обнадеживало лишь то, с каким трудом он карабкался по лестнице. Значит, на чердак он никогда не заберется. Очень удачно, подумалось мне, что дом не ниже, чем есть, а то папа мог бы забраться по лестнице на крышу и заглянуть на чердак через слуховые окна. Но в ближайшем будущем мы могли ни о чем таком не беспокоиться, наши маленькие крепости, у каждого своя, оставались в неприкосновенности.

В кои-то веки отец позволил мне заняться обедом; я приготовил овощное карри – вариант, который устроит нас обоих, пока мы будем смотреть лекцию Открытого университета по геологии (я специально принесу на кухню портативный телевизор). Я решил, что, как только разберусь с Эриком, надо будет возобновить кампанию обработки отца на предмет покупки видеомагнитофона. А то когда погода хорошая, вечно что-нибудь интересное пропустишь.

После обеда папа отправился в город. Это было необычно, но я не стал спрашивать, куда он намылился. Он выглядел уставшим после того, как целый день лазил по лестницам и махал кистью, но поднялся к себе, переоделся в Городское Платье и прихромал обратно сказать мне «до свидания».

– Ну я пошел, – произнес он и оглядел гостиную, словно рассчитывал обнаружить свидетельства того, что я приступил к моим гнусным каверзам, даже не дождавшись его ухода.

– Угу, – кивнул я, не отрываясь от экрана.

– Я долго не задержусь. Можешь не запираться.

– Хорошо.

– Справишься один?

– Справлюсь, справлюсь, – бросил я через плечо, сложил руки на груди и глубже погрузился в старое кресло.

Папа отступил к двери, теперь обе его ноги были в коридоре, а тело – наклонено, и если бы он не держал руку на косяке, то растянулся бы во весь рост. Он снова кивнул – характерное клюющее движение козырьком кепки.

– Ну ладно. До встречи. И веди себя хорошо. Я улыбнулся и опять уставился в экран.

– Конечно, пап. Пока.

Он неопределенно хмыкнул, снова оглядел гостиную – хотел, видно, удостовериться напоследок, не стырил ли я все-таки серебряные вилки, – и прикрыл дверь. Я услышал стук трости по ступенькам, скрип входной двери. Проводил его взглядом вдоль тропинки, посидел немного, затем поднялся и проверил дверь в кабинет, которая – как обычно, как всегда – была столь неколебима, что могла составлять одно целое со стеной.

Я задремал, и качественно. На улице смеркалось, по телевизору крутили какой-то идиотский американский детективный сериал, голова была очень тяжелая. Я с трудом проморгался и зевнул – чтобы разлепить губы и проветрить рот, в котором успел поселиться крайне затхлый привкус. Зевнул, потянулся и замер – до меня донесся телефонный звонок.

Я вскочил с кресла, споткнулся, чуть не упал, добрался до двери, до прихожей, до лестницы и, наконец, до телефона – летел со всех ног. Схватил трубку правой, больной, рукой. Прижал ее к уху.

– Алло?

– Здорово, Фрэнки, как поживаешь? – спросил Джейми.

Я вздохнул – с облегчением, но и с разочарованием.

• Предыдущая
• 30/44
• Следующая