Змеев столб - Борисова Ариадна Валентиновна - Страница 27
- Предыдущая
- 27/79
- Следующая
– Своя настойка, на березовых почках. Для здоровья хорошо. – Обнял хозяйку: – Не боись, не больше трех рюмок.
– Я и сама выпью.
Мария от настойки отказалась.
– Опять о любви небось трещала? – добродушно смеялся над женой Иоганн. – О чем ни заговорят бабы – все про это самое!
Быстро захмелевшая Констанция воинственно уперла руки в бока:
– А что такое любовь?
– Э-э, я уж не помню, ты вон у них спроси…
Хаиму не сиделось. Повертевшись беспокойно, выскочил из-за стола:
– Я сейчас…
Вернулся мигом, выложил перед Иоганном собранный на берегу янтарь:
– Вот, бусы хочу Марии смастерить, только не знаю, как.
– Ладный оберег, если муж сам спроворит, – одобрил тот, перебрав камешки. – Обработать помогу и дальше подскажу, что с ними делать. Подходящие повезло найти, почти одного размера, немного равнять. Здесь у нас янтарь разный, в основном желтый – чисто липовый мед, но и красный есть, черные отыскивают, с прозеленью, либо мутные с туманцем внутри.
– Еще прозрачные встречаются – застылые слезы, – подхватила Констанция. – Про то, откуда янтарь появился, литовская легенда есть.
– Слышал, – обрадовался Хаим. – Ребята на празднике песни пели о Юрате и Каститисе, я запомнил.
– А что, споем?
Хозяйка запела. Голос у нее был низкий, с бархатными переливами, сразу повел втору, мягко обрамляя, обволакивая подвижный баритон Хаима.
Констанция пела с удовольствием и полной отдачей, как все, что делала. Бисеринки пота блестели над верхней губой. Ворот платья распахнулся больше приличного, влажную от жары кожу груди золотил приглушенный огонь керосиновой лампы. Дуновения пряного летучего аромата вкрадчиво вплетались в плотные запахи еды…
В мужском голосе звучали печаль и обреченность, в женском – скрытая, неукротимая ярость. Мария смотрела на темные губы Констанции, потом перевела взгляд на губы Хаима и вдруг отметила их откровенную чувственность.
Легкая неприязнь саднила сердце. Марии казалось, что песня, как женщина с шалыми глазами цвета водорослей, уводит ее друга куда-то далеко в дюны, в море, в блеск и пламень штормовой страсти…
Хозяин не отрывал от жены налившегося угрюмой тяжестью взгляда. Красная нить пробора разметала по вискам белые пряди, лицо побагровело. Может, Иоганну почудилось что-то похожее?
– Ну, хватит петь, – прервал Иоганн, мрачной глыбой нависнув над столом, и залпом допил рюмку жены.
– Нет спокойствия в Балтийском море, – собралась было завершить песню упрямая Констанция, но взглянула на мужа и зевнула: – Да-а, поздно уже, спать пора.
Вышла осветить гостям дорожку лампой. На крыльце придержала Марию за локоть и, возбужденно дыша угарным цветочным хмелем, шепнула:
– Счастливая ты! Твой Хаим – сама любовь.
Глава 21
Не хорошо быть человеку одному
В воскресенье, базарный день, хозяева встали поздно и только пополудни отправились в Палангу на повозке, полной каких-то мешков и корзин с яблоками.
Констанция подобрала косы на затылке высоким венцом, приоделась в белую кофту и ало-синюю полосатую юбку, плиссе. Не без кокетства, отставив мизинец, хозяйка держала трость так не подходящего к ее простому деревенскому наряду дамского зонтика, допотопного, из органди с кружевами. Под глазом красовался лиловый синяк. Она нисколько его не стыдилась. Очевидно, здесь было заведено таким образом учить жен и не казалось чем-то предосудительным. Иоганн, пивший четыре дня кряду, был красен и хмур, тем не менее, любезно предложил молодым ехать с ними.
Над дорогой клубились пыльные тучи от колес и копыт. Ехали быстро и вскоре оказались в шуме и сутолоке грохочущего рынка. Телеги, двуколки, подводы стояли в несколько рядов. Лучшие места были, конечно, уже заняты.
– Все проспала! – в бессильной злости крикнул жене Иоганн.
– Самый раз, – невозмутимо возразила Констанция. Снисходительные веки ее приподнялись, ожившие кошачьи глаза шныряли по толпе с охотничьим азартом.
Хаим и Мария слезли с повозки, уговорившись встретиться с хозяевами к концу ярмарки.
Крестьяне торговали с подвод разливной сметаной, вареньями, черной патокой, предлагали попробовать соленые лисички из бочат и сотовый мед. Покупатели щупали пшеницу в мешках, трепещущих кур, связанных лапками по две, причмокивали, дегустируя кусочки сыра и брынзы. Литовский язык мешался с немецкой речью и жемайтийским говором. Мощный дух жареной кукурузы и восточных специй витал в дымчатом от пыли воздухе, густо крапленном разжиревшими осенними мухами. Собаки под возами, ловя щекочущие ароматы имбиря и корицы, чихали и нервно позевывали. Разноцветные горы овощей и фруктов возвышались вокруг.
Верзила в детской панамке толкал перед собой груженную бутылями тележку и гудел без остановки, как гигантский шмель:
– А вот суперфосфат – огород полить и сад… От него даже на тыне тыквы вырастут и дыни… А вот суперфосфат…
На рыбных прилавках бойко раскупали завернутую в мокрую траву камбалу утреннего лова. В довесок к свежей рыбе брали золотую скумбрию домашнего копчения и снедь из селедки – местные хозяйки разве что сластей не делают из этого балтийского дара…
Там и сям выныривали лоточники с подносами на ремнях. Снуя в толкучке верткими челноками, лоточники старались перекричать мальчишек-лотерейщиков: «Для девушек грильяж, чтоб престиж повысить ваш, сладкую вату дорогому брату, карамель с лакрицей дорогой сестрице, а также леденцов для матерей и отцов». Один за другим проплывали мимо лотки с тянучками, печеньем курабье и облитыми глазурью пряниками, пучки длинных конфет в сверкающей фольге и румяные пирожки на горячих, с пылу-жару, противнях…
Хаим боялся потерять из виду Марию. Она шла впереди, словно завороженная, скользя в многоликом, тысячеруком прибое. Оглядывалась, улыбалась изредка, но все реже и реже, покуда, кажется, не забыла обо всем – приценивалась к каким-то яствам, свежеиспеченной стряпне, купила, поддавшись соблазну, кулек закрученного раковинками хвороста из рисовой муки…
Радуясь ее радости, Хаим не без труда пробивался следом и прикидывал, что к вечеру можно будет подняться на царственную дюну Бируте, погулять по знаменитому парку Тышкевичей.
Раскаленная ярмарка колыхалась, гомонила, плавала в волнах зноя и пота, прикрывала головы газетами, лопуховыми листьями, кто чем мог. Очень хотелось пить. Теплым бутылочным лимонадом никто не прельщался, люди подзывали водоносов с закутанными сеном глиняными кувшинами. В стаканы лилась прохладная родниковая вода, чистая, как стекло, но сами стаканы были грязноваты, и Хаим предпочел терпеть жажду.
- Предыдущая
- 27/79
- Следующая
