Змеев столб - Борисова Ариадна Валентиновна - Страница 20

• Предыдущая
• 20/79
• Следующая

Заглядывая себе в душу, Мария радостно убеждалась, что теперь от обиды на Хаима не осталось и следа. Исподволь начала удивлять собственная черствость: желая помочь ей, человек просто не подумал о последствиях, она же поспешила обвинить его в преступлении.

Где-то далеко-далеко обитали мужчины, соблазняющие неопытных девушек. Где-то в другом мире затаился и ждал страшный Железнодорожник, должно быть, уже разведшийся с женой…

Хаим был другим. Нельзя сказать, что Мария не замечала его восхищения и любви, – она тоже любила Хаима. Разве друзей не любят?.. Впервые ее не тяготила дружба с мужчиной, льстило его внимание, и, ловя себя порой на неосознанном кокетстве, она огорчалась и недоумевала.

Мария научилась угадывать его настроение по прищуренным глазам, усмешке, хрипотце в голосе. Ей нравилось, что Хаим порой не прочь поозорничать, как мальчишка, а иногда, ироничный или философски невозмутимый, он казался человеком, умудренным годами и опытом. Он нравился Марии, такой разный – сдержанный, бесшабашный, веселый, обманчиво тихий, а главное – бесконечно нежный и бережный с нею. Нравился, как никто и никогда из друзей. Хаим становился ей необходимым.

Она с ужасом отгоняла мысли о возвращении в Польшу, но признательность и долг заставляли ее вспоминать о негласном обязательстве все чаще и чаще. Быстротечные мгновения лета кружились белыми мотыльками и падали на траву туманными росами, облетали лепестками цветов на маминой могиле…

И пришел день, когда Мария сказала Хаиму:

– Приехал отец Алексий. Через неделю он увезет меня в Вильно.

Всю ночь Хаим зубрил речь на русском языке. Но после того, как он поздоровался с отцом Алексием, извинился за визит без предупреждения и представился, из заготовленной речи пригодилась всего одна короткая фраза:

– Я – друг Марии.

Сказав это, он застыл у входной двери, в полумраке после яркого солнца улицы, готовый, если его не примут, развернуться и уйти. Лихорадочно вспоминал наиболее доходчивые отрывки из текста, но не вспомнил. В голове без конца вертелась совершенно неуместная здесь хозяйкина фраза, которую он почему-то повторял, как заклинание: «Любовь чиста, как бы дурно о ней ни говорили, грязь к ней не прилипает. Любовь чиста, как бы дурно о ней ни говорили… Любовь чиста…»

Изумленный священник тоже молча, изучающе смотрел на нежданного гостя.

Молодой человек невольно почувствовал, как печать иудея пылает на его лице. Никуда не денешь эти блестящие, всегда будто влажные глаза, длинные баки и нос с горбинкой…

Но надо было отвечать за сказанные уже слова и изложить то, с чем пришел. Хаим подтянулся, выпрямился и расправил плечи. Похудевший после болезни, он выглядел выше своего роста, еще и отросшие волосы торчали над головой, ермолка едва держалась.

Отец Алексий по-прежнему молчал. Визит иноверца с невероятным заявлением, наверное, граничил с наглостью в глазах православного священника. Поскольку терять было, кажется, нечего, Хаим выпалил:

– Я прошу у вас ее руки!

Отец Алексий пожевал губами, словно расклеил их после немого обета, и не ответил, а сухо констатировал факт:

– Вы – сын Израилев.

Смуглые щеки гостя густо покраснели.

– Да, конечно… разная вера… Но я не собираюсь встревать… я тоже верующий человек. Тем не менее это не значит, что…

Он запутался и, смешавшись, опустил голову.

– Договаривайте.

– Я… люблю ее.

– А она?

– Мы любим друг друга… Она любит меня, как друга, – поправил себя Хаим.

Отец Алексий отвернулся к окну и побарабанил пальцами по подоконнику.

– Почему вы не пришли сказать об этом вдвоем?

…Фрау Клейнерц обещала задержать Марию до возвращения Хаима. Хозяйка была рада оказаться полезной и выдумала предлог: попросила девушку научить ее готовить русские блюда. Старушка была посвящена в его планы, – она дотошно расспросила жильца и шепнула ему, провожая до двери: «Я буду за вас молиться, герр Хаим».

Сейчас он сильно сомневался, правильно ли сделал, оставив девушку наедине с фрау Клейнерц, сверх меры увлеченной интригой, и очень надеялся, что Мария не услышит от нее ничего лишнего.

– Она не знает, что я… э-э-э… сюда, – забормотал Хаим, – вообще-то, я отлучился в больницу на последний прием… была операция аппенди… впрочем, неважно… Я хотел поговорить с вами.

В голове творилась неразбериха, голос и губы отказывались повиноваться. Хрип, сумбур, косноязычие… Мало «жидовской морды», кончится тем, что священник сочтет его дурачком!

Хаим сосредоточился. Он, в конце концов, не мальчишка, взрослый человек, и пришел к отцу Алексию как к человеку, а не как к попу.

– Значит, она рассказывала обо мне? – осведомился священник.

– Да, рассказывала, немного. Она не любит говорить о себе и своей жизни, но мне стало понятно, что вы приняли в Марии большое участие и продолжаете помогать. Я решил довериться вам. Без вашего согласия я не имею права сделать ей предложение! Даже пытаться не стал бы, потому что знаю: не получив вашего благословения, Мария не пойдет за меня. И я уважаю ее благородство. Если вы будете против нашего брака, я ничего ей не скажу, и она уедет в Вильно.

Объяснение, слава Всевышнему, состоялось. Осталось только ждать.

Отец Алексий смотрел в окно. Не пригласил пройти и сесть, но не выгнал, что уже хорошо. Когда он обернулся и взглянул снова, на его лице мелькнула или причудилась Хаиму мимолетная улыбка.

– Выходит, я должен освободить Машу, чтобы она не принесла мне в жертву свое личное счастье? – теперь глаза священника откровенно смеялись.

– Я бы сделал для ее счастья все возможное.

Отец Алексий бросил на Хаима испытующий, какой-то фотографический взгляд, будто ставил ему про себя оценку или хотел запечатлеть в памяти его лицо.

– С Машей я не успел хорошо поговорить, – медленно сказал он. – А теперь не знаю, что и думать. Однако вижу, наша воспитанница пользуется у мужчин успехом… На днях я получил письмо из Пушкинской гимназии, где Машу ждут в качестве педагога и, как ни прискорбно вам это будет услышать, невесты.

– Чьей невесты? – удивился Хаим, ничего не понимая.

– Директор «Пушкинки» написала мне, что родственник бывшей классной руководительницы Маши перед ее отъездом в Клайпеду сделал нашей девушке предложение, и она дала согласие.

Мир рушился вокруг Хаима. Окна пошли наперекосяк, рискуя взорваться солнечными брызгами, стены ощутимо накренились, покачивая в воздухе золочеными окладами икон…

Мария – чужая невеста? Такого не могло быть. Просто не могло – и все.

– Это неправда. Я не верю.

– Вероятно, правду нужно выяснить у нее самой.

Истомленная жаром, вызванным волнением и отчасти раскаленной плитой, фрау Клейнерц за четверть часа до прихода Хаима капнула в сковороду масла и перевернула деревянной лопаткой очередной блин. На блюде уже возвышалась изрядная горка аппетитных веснушчато-пористых блинчиков.

Хозяйка с болью поглядывала на рассеянную гостью. Поглощенная грустными размышлениями, та механически улыбалась и с прилежной готовностью, не всегда впопад, отвечала на пустяковые вопросы.

Старушка могла поклясться, что знает, о чем думает Мария. Тонкий, как кружевная салфетка, блин пекся на медленном огне, и на медленном огне пеклось и переворачивалось в душе фрау Клейнерц неистовое желание помочь влюбленным. Ее худосочные ножки твердо стояли на земле, а мысли были здравы и трезвы настолько, насколько могут быть здравыми и трезвыми мысли хорошо пожившей женщины, но хмель от зрелища развернутой перед глазами драмы слегка вскружил ей голову. Она давно примирилась с одиночеством и забыла, когда ее в последний раз посещала обида на обделенную яркими красками жизнь, но тут горячие волны сочувствия и соучастия забурлили в вялой крови с нерастраченной силой. В герре Хаиме и фрейлейн Марии она узрела зеркальное отражение собственных мечтаний. Добрую половину лета старушка была больна их робкой любовью, которая застопорилась вконец из-за непонятных предрассудков девушки. А скоро фрейлейн Мария уедет в Вильно, и молодой человек осиротеет навсегда…

• Предыдущая
• 20/79
• Следующая