Кукушата, или Жалобная песнь для успокоения сердца - Приставкин Анатолий Игнатьевич - Страница 27
- Предыдущая
- 27/48
- Следующая
— Вижу Тусю! — вдруг сказал Хвостик.
Я не стал командовать на этот раз, а посмотрел на Сандру. Она спокойно заряжала пушку, целясь в кого-то, кто был впереди.
— Не жалко? — крикнул я.
Она метнула в меня взгляд, странный взгляд человека, помешанного на ненависти. Лицо ее, будто у святой на иконе, светилось в темноте. И я понял, что она убьет их всех, кто окажется на нашем пути.
Но Хвостик заорал:
— Эти… Легавые сторожат у Кремля!
Вот тут Сандра и дала себе волю. Она посылала снаряд за снарядом, от частой пальбы стало дымно в кабине и жарко, нечем было уже дышать. Но Сандра ничего не чувствовала. Я думаю, что она бы разнесла сейчас всю Москву, если бы хватило запала! Рассекая дробящуюся под гусеницей брусчатку, мы шли напролом к чугунным литым воротам Кремля, где нас еще недавно держали как арестованных. Попробовали бы мильтоны, сверкая своими пуговицами, теперь нас прижать к стене или даже встать на нашем пути! Мы бы им всем, всем показали!
Ворота отпали сами, едва мы ткнули дулом орудия. И вторые ворота, и третьи… Ишь, понаставили ворот!
Тут я сказал Сандре:
— Много у тебя боеприпасов?
Она кивнула.
— Тогда жахни по другим воротам, чтобы они тоже были открытыми! Это все-таки Кремль, а не тюрьма!
Сандра покрутила ручки наводки и выстрелила!
— Она дырку в стене сделала! — закричал Хвостик.
— И правильно сделала! Это для наших… для «спецовских»… И всех других… Пусть лазят, сколько хотят, в гости к товарищу Сталину!
И я запел:
Тут мы увидели самого товарища Сталина.
Лучший друг советских детей стоял на мраморной приступочке дворца и курил задумчиво трубку, вовсе не удивляясь, что мы так шумно ворвались на его территорию. Но острый с прищуром рыжеватый глаз все время следил за нашей машиной, а седой ус немного шевелился.
Я осадил машину и стал карабкаться из люка. Хвостику и Сандре я велел оставаться на боевом посту.
С башни, горячей от боя, я соскользнул, как с горки, и чуть не упал, приземлившись на прямые ноги. Но сразу освоился и тут же, чеканя шаг, пошел прямо к товарищу Сталину.
— Товарищ Сталин! — крикнул я как можно громче. — Экипаж боевой машины, бывшей трофейной, а ныне советской, взял приступом Кремль, чтобы освободить вас от охраны легавых, которые не дают советским людям видеть и разговаривать со своим дорогим и любимым вождем!
Я ждал, что товарищ Сталин, окинув в задумчивости площадь, ответит величаво, как и положено вождю, но я ошибся. Он небрежно отшвырнул на землю трубочку, как надоевшую игрушку, и шагнул ко мне, открыв для объятия руки.
— Дорогой мой! — произнес, смаргивая слезу. — Дорогой мой! Дорогой… Я ведь знал, что ты приедешь! Зови остальных, всех моих друзей, всех, всех зови! Я хочу видеть, я хочу знать, как вы, дружки мои сердечные, живете? Не обижают ли вас легавые? Кормят ли вас, родных, одевают ли, обувают ли, как положено?
Я махнул в сторону машины, зовя Сандру и Хвостика. И они встали рядом со мной. Тут откуда ни возьмись, появились другие вожди, которых мы знали лишь по портретам в учительской, а теперь видели наяву: Молотов, Калинин, Каганович, Ворошилов, Жданов, Микоян и еще кто-то, они все нам улыбались.
Сталин нам лично их представил, а про нас сказал так: — Прошу любить и жаловать, это мои лучшие друзья из Голятвино! — при этом он лукаво улыбнулся. — Голяки… А у нас в Гори их бы звали горяки!
23
Переночевав в своем «Тигре», утречком, по холодку мы двинулись на поиски Кукушкиной. Хоть мы и дикие, из Голяков, но по адресу на документе найти-то можем. Она-то не в Кремле живет, чтобы к ней не пустили. Другое дело не очень-то хотелось к ней идти. Сам даже не знаю почему. Мешало именно то, что она тоже Кукушкина. Мы и так запутались с этой фамилией.
Но я подумал и решил, что идти-то надо. Тем более что проживает она, как объяснил одноногий сторож с выставки дядя Митя, на Фрунзенской набережной, вот, через речку напротив. Как говорят, привет Кукушкиной от Кукушат. Пишите, не забывайте, наш адрес в Москве — трофейная выставка, Тигр, что с дыркой в боку, который рядом с Пантерой! Жду ответа, как соловей лета!
Сторож дядя Митя такой сторож, который ничего не сторожит. Он якобы за все эти Тигры и Пантеры отвечает. А чего за них отвечать, если они — сами по себе стоят и есть не просят. А дядя Митя приспособится, сварганит костерок и варит себе хлебово в солдатском котелке да песни про себя мурлычит, мы ему ни с какого бока не помеха.
Набережная, где проживала наша Кукушкина, оказалась и правда неподалеку, надо было лишь перейти огромный мост, который они тут называют «Крымским». Хотя он в Москве и река под ним тоже Москва.
Шли мы, никого из прохожих ни о чем не спрашивая, чтобы не рисковать. Тот же разговорчивый сторож охотно объяснил, что за нами уже идет охота. Не за нами лично, а за всеми, потому что таких, как мы, осадивших Москву, из разных «спецов» и колоний, тут немало, и живут они не только на выставке, но в подвалах, и на чердаках, и даже в кустах, иногда прямо около Кремля, и все караулят товарища Сталина.
Но менты дотумкали, приказали ловить их, то есть нас, сажать, высылать, и уже жители оповещены об особо грозящей им опасности. Причем не только милиция, но и санитарная станция, которая предупреждает о всяких там крысах, собаках и тараканах! Теперь пугают нами, что мы несем заразу, что мы грабим и даже убиваем.
— А в газетах, говорят, — это дядя Митя произнес с оглядкой, — прописали о раскрытии заговора группы подростков, которая, якобы, называлась «Отомстим за родителей». Там какой-то сломанный ствол от пулемета или миномета был, подобрали на свалке под Москвой… Будто они хотели из этого ствола убить товарища Сталина!
У нас на выставке таких ребят нет, мы любим и обожаем родного вождя, да ведь ментам все одно, приказали ловить, они и ловят!
Как наказывал нам дядя Митя, мы ни к кому не подходили, береглись. Сами и дом нашли, и дверь, которая, конечно, оказалась забитой. Мы долго в нее стучали, аж кулаки отбили! Хотели уходить, но тут появилась женщина, странно так на нас посмотрела. Вот теперь я стал замечать, что ОНИ ВСЕ странно на нас смотрят. Кто с боязнью, кто с жалостью или со страхом, а некоторые даже с ненавистью. И при этом ОНИ отводят глаза.
Эта женщина тоже странно посмотрела и тоже отвела глаза. Но, проскочив мимо, она обернулась и крикнула:
— Дверь со двора! — и сразу ушла, ускорив шаг, и еще несколько раз оглянулась.
Мы обошли дом, и правда, в нем оказалась еще одна дверь. Самое чудное, что она была не забита! Она открывалась, и в нее можно было войти.
Теперь-то мы поняли, как в Москве ходить по домам: надо все время искать другую дверь, которая со двора, а не с улицы!
Пока мы осматривались в темном подъезде, вышла старуха, она держала в руках ведро. Эта почему-то нас не испугалась, а спросила:
— К кому, молодые люди?
Никогда москвичи к нам так не обращались. Да и какие мы «люди», особенно тут, в Москве, по нашим немытым рожам видно. Старуха, наверное, была слепа!
Хвостик сказал:
— Нам в квартиру тридцать два!
— Ну вот она, перед вами, — ответила старуха. — А кого нужно-то? Мешковых, Елинсонов, Кукушкиных… При этом старуха смотрела на Хвостика.
— Кукушкиных, — подтвердил я.
Старуха вздохнула:
— К дочери моей… Так, понимаю… Алевтине Петровне… — и старуха закричала куда-то в темный коридор приоткрытой двери: — Алевтина! Пришли… Твои…
Я не сразу оценил: «твои». Но старуха-то была ясновидящей, она сразу сообразила, с кем имеет дело!
Из квартиры донесся глухой медленный голос:
— Сколько их, мама?
— Всего трое!
— Ну, пусть войдут.
- Предыдущая
- 27/48
- Следующая
