Жуткая память великого Мерридью - Роберсон Крис - Страница 1

Покоясь в шезлонге, старик грелся в лучах восходящего солнца, которые проникали в окна с восточной стороны здания, и смотрел сверху, как в саду другие пациенты более или менее увлеченно ухаживали за зеленью. Парк психиатрической лечебницы Холлоуэя находился в их ведении — по крайней мере, те работы, которые не требовали применения острых инструментов, — а сестры и смотрители следили за садовниками. Конечно, больные никогда не жаловались. Стрижка изгороди и высаживание цветов располагали к созерцательному спокойствию, которое не шло ни в какое сравнение с невзгодами и переживаниями, вынудившими большинство пациентов найти здесь убежище. Грязь под ногтями, обгоревшие на солнце шеи в счет не шли.

Джона Ватсона никто не просил работать в саду, но винить в этом было тоже некого. Ему уже давно перевалило за восемьдесят, и время, когда он мог заниматься физическим трудом, осталось в далеком прошлом, даже если забыть о старых ранениях в плечо и ногу. Правда, в Вирджиния-Уотер, что в графстве Суррей, его привела не телесная немощь, а некоторая умственная. У Джона было неладно с памятью — точнее, с воспоминаниями. Одни настойчиво всплывали, другие улетучивались. В последние годы он все хуже запоминал настоящее и плохо соображал, где находится и что творится вокруг. Даже в лучшие времена, когда Джон был на высоте во всех смыслах, он нет-нет да и замечал, что помнит события сорокалетней давности живее, чем минувшую неделю.

Джон предпочитал видеть в этих эпизодах забывчивости случайные промахи и не усматривал в них повода к беспокойству. Впрочем, в Лондоне той весной он умудрился впасть в прострацию столь глубокую, что бродил по Бейкер-стрит в полной уверенности: его старый товарищ так и остался в квартире, некогда снимавшейся ими на двоих. Новый жилец — тоже детектив, как выяснилось, — отнесся к происшествию достаточно снисходительно, но было ясно: мистеру Блейку не слишком хотелось, чтобы седобородый пенсионер побеспокоил его вновь.

После того случая в Лондоне Джон начал подозревать, что его единственной причиной явилось прогрессирующее слабоумие и в обозримом будущем подобные недоразумения участятся. В поисках лечения, дабы состояние его не ухудшилось, если уж об исцелении речь не идет, он отправился на обследование в больницу имени Холлоуэя.

Греясь на утреннем солнце, Джон ловил себя на воспоминаниях о Пешаваре после битвы при Майванде, когда он чуть не умер от брюшного тифа, — те дни отзывались в памяти чувством жара и помрачением рассудка.

Грезы нарушил санитар, явившийся, чтобы сопроводить Джона для утреннего осмотра к молодому доктору Рису. Санитар повел Ватсона по коридорам «Холлоуэя»; они шли мимо больных, не годившихся для работы в изумрудном саду. В заведении находилось несколько сот пациентов, все — с тем или иным душевным расстройством, порожденным либо неприятностями на службе или дома, либо переутомлением. Многие пили, что заставляло Джона вспомнить своего старшего брата Генри, умершего от пьянства тридцать лет назад.

Впрочем, были и другие, чьи чувства пришли в разлад не по вине этих несчастных. Молодые, не старше тридцати, мужчины, видимо, никогда не оправятся от окопных кошмаров мировой войны. Одни смотрели затравленно на проходящих, другие вглядывались невидящим взором в какую-то точку пространства. Джон хорошо помнил, каким он сам был в их годы. Прикрывая глаза, мог живейшим образом восстановить звуки и запахи битвы при Майванде — словно это было вчера. Шагая бок о бок с санитаром, он осторожно пощупал свое левое плечо и будто вновь ощутил удар выпущенной из джезайла пули.

Наконец они дошли до кабинета доктора Риса, тот уже ждал. Заботливо устроив Джона в кресле с добротной обивкой, санитар вышел и притворил дверь.

— Как самочувствие, мистер Ватсон?

— Доктор, — отозвался Джон, и собственный голос показался ему искаженным, старческим.

Он резко кашлянул, прочищая горло.

Рис вскинул брови:

— Простите?

— Доктор Ватсон.

Рис энергично закивал, изображая смущение.

— Конечно, конечно, прошу извинить. Как ваше самочувствие… доктор Ватсон?

Джон повел плечами:

— Пожалуй, не лучше, чем вчера, и немного хуже.

Рис сделал пометку в блокноте, лежавшем у него на коленях.

— Персонал докладывает, что вы так и не нашли себе дела.

Это было утверждением, хотя Джон принял его за вопрос.

— Не нашел, — кивнул он.

В санатории было чем заняться. К услугам желающих имелись крикетная площадка, бадминтон и бассейн; менее активные могли сыграть в снукер или посетить кружок по интересам. Джон, впрочем, мало чем увлекался, помимо сидения в комнате с окнами на восток по утрам и с окнами на запад — в полдень, так что весь день находился на солнце. Он был подобен цветку, стремящемуся впитать за недолгую жизнь как можно больше света. Злые языки могли бы даже упрекнуть его в страхе перед тенями, поскольку по ночам электричество в его комнате не гасло, и когда он спал, мгла имела красноватый оттенок благодаря проникающему сквозь веки свету.

— Скажите-ка, доктор Ватсон, — продолжил Рис, оторвав взгляд от записей, — есть ли вам что добавить к нашей вчерашней беседе?

Пациент вздохнул. Рис был серьезный человек, учившийся в Вене у Фрейда, твердо уверенный во всемогуществе науки вообще и медицины в частности. Несколько недель назад, когда Джон впервые появился в лечебнице имени Холлоуэя, эта страстность воодушевляла Ватсона, но дни текли, его состояние не улучшалось, и стариковский энтузиазм пошел на убыль.

Обладал ли когда-нибудь Ватсон такой же юношеской верой в непобедимую силу знания? Он помнил, как работал в хирургическом отделении больницы Св. Варфоломея — ему едва исполнилось двадцать и до получения диплома Лондонского университета оставались годы. Ноздри наполнились запахами; он сощурился от света газовых ламп, отраженного кафелем; в ушах завизжали костные пилы.

— Доктор Ватсон?

Джон моргнул и обнаружил, что рука Риса лежит у него на колене, а сам доктор взирает на него с озабоченным выражением.

— Извините, — промямлил пациент. — У меня… спутались мысли.