Жан Оторва с Малахова кургана - Буссенар Луи Анри - Страница 31

• Предыдущая
• 31/71
• Следующая

— Надо мной укрепления бастиона, — добавил он вполголоса. — Да, бастиона! Стреляют русские пушки!

Молодой человек обыскал, ощупал, осмотрел арсенал и в конце концов обнаружил мрачную дверь, окованную железом, ощетинившуюся громадными гвоздями, прорезанную узкими бойницами. Он попытался ее открыть, не слишком, впрочем, рассчитывая на успех. Она оказалась заперта намертво.

Осторожность подсказывала ему, что давно следовало уходить.

Внезапно его внимание привлек ящик из нетесаного дерева, небрежно приткнувшийся позади гаубицы. «Зарядный ящик?» — подумал он.

Движимый вполне законным любопытством, которое заставляло внимательно всматриваться в самые ничтожные на первый взгляд детали, зуав приподнял крышку ящика, и у него вырвался удивленный возглас.

Смельчак увидел полную форму французского солдата, форму зуава, более того, зуава Второго полка.

Он вытащил ее и тщательно осмотрел. Все было на месте. Тюрбан[182], расшитая куртка, голубой фланелевый пояс, пышные шаровары, белые гетры, туфли, карабин Минье[183], патронная сумка, поясной ремень, штык-нож — одним словом, полная экипировка.

Но что еще поразительнее — на левой стороне куртки, на уровне сердца, была прикреплена на красной шелковой ленте звезда — орден Почетного легиона. Подавленный крик вырвался у Оторвы из груди:

— Тысяча чертей!.. С ума сойти!.. Что же делать?.. Что придумать?.. Время не ждет… Я чувствую, что надо уходить. Оставаться дольше — значит искушать судьбу… Да, да, надо идти!.. Я еще вернусь… теперь я стреляный воробей, меня на мякине не проведешь.

Молодой человек быстро положил форму на место, в таком же порядке, в каком она лежала. Когда он складывал куртку, что-то упало с характерным металлическим звуком, какой издают золотые монеты.

Он наклонился и подобрал крапо — плоский кожаный кошель, который зуавы носят на шнуре, под рубахой. Кошель оказался туго набит золотом. Жан взвесил его на руке, громко засмеялся и, как истый африканец, не отличающийся особой щепетильностью, положил его в карман, размышляя вслух:

— Взято у врага!.. Трофей!.. Отличная пожива!.. Адский дозор вылакает все!.. До донышка! Ну, а теперь, Оторва, в путь!

Камыш. — Дозор гуляет. — Московское золото. — Шпионы. — Меню пиршества. — Похмелье. — Клевета. — Неосторожные слова. — Сержант Дюре. — Оскорбление. — Позорное обвинение.

Бухту Камышовую назвали так из-за находящегося рядом болота. Просторная и надежная, хорошо защищенная от ветров, она служила якорной стоянкой и местом разгрузки французского флота в течение всей Крымской войны.

Великолепно расположенная в стратегическом отношении, она со дня на день приобретала все большее значение.

К северо-западу от бухты вырос целый военный городок — причалы, навесы, бараки, склады продовольствия и обмундирования, пороховые погреба, артиллерийский парк[184], лазареты и немалое военное население. Здесь разместился даже отлично организованный корпус пожарных, задачей которых было предупреждать возгорания, подобные тому колоссальному пожару, который разрушил Варну.

В глубине бухты одновременно с военным городком появилось еще одно странное поселение, целиком гражданское, кишевшее торговцами, со всех сторон сбежавшимися на добычу. За ним закрепилось название «Камыш».

Греки, левантинцы[185], англичане, французы, итальянцы, татары, спекулянты изо всех стран, подозрительные коммерсанты, подгоняемые жаждой наживы, располагались здесь по-братски и, действуя в полном друг с другом согласии, грабили солдат.

Здесь можно было купить любой товар, но по каким ценам! Палатки, дощатые лачуги, землянки, мазанки, бараки, халупы, берлоги и хижины — все это тянулось вдоль разбитых, изрытых улиц, пыльных или грязных, смотря по погоде, и выставляло на всеобщее обозрение забавные фасады, испещренные сногсшибательными вывесками.

Улица Императора, улица Победы, Торговая улица… По ним непрерывно курсировали повозки, столь же разномастные, как и жилища, и без устали перевозили армейские грузы. В телеги, арбы[186], фуры[187], повозки без формы и названия были впряжены мулы, лошади, ослы, верблюды и буйволы[188], сопровождаемые погонщиками, которые кричали, бранились и сыпали проклятиями на всех языках.

И повсюду виднелись товары — на бочках, на охапках хвороста, на камнях и ящиках: фрукты, овощи, дичь, консервы, окорока, бакалея, рыба свежая и вяленая… а дальше шли лавки, да еще какие! Булочники, мясники, колбасники!.. И наконец, здесь находилось огромное, необъятное, бесконечное количество продавцов спиртного, начиная с тех, что торговали из бочек, установленных на двух камнях, и наливали в оловянные стаканчики, и кончая кабаре[189] с рестораном и казино[190], куда между двумя атаками приходили за порцией развлечения солдаты, осаждавшие Севастополь. И все эти спекулянты, торговавшие по безумным, непомерным ценам, получали золотую прибыль!

Что же вы хотите! Никто не мог быть уверен в своем завтрашнем дне, пули и ядра били часто и вслепую. И — черт возьми! — каждый спешил вывернуть карман, чтобы доставить себе последнее удовольствие, прежде чем пуститься в невозвратный путь. Таким образом, наглое воровство, доведенное до полного бесстыдства, стало в Камыше правилом и основой коммерции, признаваемой обеими сторонами, — теми, кто крал, и теми, у кого крали.

Те, у кого крали, позволяли обдирать себя, и единственной их местью являлись разнообразные прозвища, которыми они награждали городок у Камышовой бухты: Вороград, Жуликополь или Шельмостополь.

По соседству с этим поселением ютилось еще множество женщин — англичанок и француженок, которые ценой больших расходов и усилий приехали сюда, чтобы находиться поблизости от своих мужей. Им жилось трудно в этом подобии города, где грохота, гама, вожделений, лихорадки было хоть отбавляй, но зато отсутствовали обычные житейские удобства.

Однако верные женщины спокойно и мужественно переносили эти убогие условия существования, лишь время от времени освещаемые лучом нежности, который служил им могучей поддержкой.

Сюда-то и направлялся с туго набитым кошельком наш зуав. После приключений в подземелье командир Адского дозора испытывал естественную потребность прокутить с товарищами трофейные деньжата.

Славный Жан испытывал безудержную радость при мысли о том, что это проклятое золото, цена подлого предательства, утолит жажду французских глоток, что две сотни луидоров, найденные в мундире лжезуава, пойдут на кутеж настоящих зуавов, храбрейших из шакалов, самых отчаянных хватов из всех хватов Второго полка.

Приглашение Оторвы вызвало у дозора неописуемый восторг! Зуавы беспорядочной ватагой — фески набекрень, глаза горят — начали обход уличных торговцев.

Стакан опрокидывался за стаканом, и Оторва, у которого карман раздулся от золота, платил, не считая, по-царски.

Тостам не было конца! Зуавы пили за здоровье императора[191], королевы Виктории[192], генерала Канробера, генерала Боске, полковника Клера, всех любимых командиров, капитана Шампобера… И чем усерднее они пили, тем больше воодушевлялись.

Оторва заказал роскошный обед в ресторане «Пти-Вефур» с весьма сомнительной репутацией, так же, как «Братья из Прованса». Дозор, немного растрепанный, но еще на ногах, направился туда, распевая модный куплет:

• Предыдущая
• 31/71
• Следующая