Миры Роберта Хайнлайна. Книга 6 - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 16
- Предыдущая
- 16/92
- Следующая
Но он хорошо знает, что, если всякий раз будет включать сирену и гнать всех в убежище, люди перестанут пугаться и в случае настоящей тревоги среагируют недостаточно быстро.
Еще он знает, что наружная обшивка останавливает любое излучение электромагнитного спектра. Только самое жесткое рентгеновское излучение (а больше ничего не распространяется со световой скоростью) способно проникнуть в пассажирскую зону, да и то немного. Но чуть погодя приходит настоящая опасность — тяжелые, средние, легкие частицы — весь обычный мусор ядерного взрыва. Все это летит быстро, но не со скоростью света. До встречи с ними людей надо укрыть в убежище.
Капитан Дарлинг, исходя из положения корабля и сводки «Гермеса», назначил отсрочку в 25 секунд. Я спросила, почему он выбрал именно этот интервал, а он только осклабился без особого веселья и сказал: «Посоветовался с духом моей бабушки».
Пока я была в рубке, дежурный пять раз включал секундомер… и пять раз связь с «Гермесом» восстанавливалась.
На шестой раз секунды истекли одна за другой, связь не восстановилась, и, словно труба Страшного Суда, завыл сигнал тревоги.
Капитан с каменным лицом подошел к люку, ведущему в убежище. Я осталась на месте, надеясь, что мне позволят остаться в рубке. Собственно, рубка — тоже часть убежища, сообщается с ним и защищена не хуже.
Просто удивительно, сколько людей уверены, будто капитан управляет кораблем, глядя в иллюминатор, вроде как автомобилем. Все, конечно, по-другому. Рубка расположена в центре корабля, а управлять гораздо удобнее с помощью экранов и навигационных приборов. Единственный смотровой иллюминатор расположен на носовом конце главной оси «Трезубца». Он сделан для того, чтобы пассажиры могли полюбоваться звездами. Но мы все время движемся «носом к Солнцу», так что он всегда задраен.
Я знала, что рубка в безопасности, и чуть задержалась — авось меня как «любимицу капитана» оставят здесь, и не придется проводить часы или даже дни на тесной полке среди балаболок и истеричек.
Я могла бы и сама догадаться. Капитан чуть задержался, входя в люк и отрывисто произнес: «Пойдемте, мисс Фрайз».
Я пошла. Он всегда называл меня просто «Подди», но на этот раз в его голосе сквозил металл.
В убежище уже вваливались пассажиры третьего класса, идти им было ближе всех, а члены команды распределяли их по койкам. После первого предупреждения с «Гермеса» экипаж перешел на особый график: вместо одной вахты в сутки они дежурили четыре часа и четыре часа отдыхали. Часть команды всегда в скафандрах (надо думать, это ДЬЯВОЛЬСКИ неудобно). Они просто присутствуют в пассажирской зоне. Им запрещено снимать скафандры, пока не придет смена, тоже в скафандрах. Это «охотники», они рискуют жизнью, проверяя пассажирскую зону, выковыривают копуш из кают и после всего этого пытаются вовремя добраться до убежища, не получив лучевого удара. Все они — добровольцы. «Охотники», занятые по сигналу тревоги, получают солидную премию, а те, кто к этому времени сменился, — премию поменьше.
Первым отрядом «охотников» командует старший помощник, вторым — казначей. Они не получают ни гроша, хотя по закону и традициям последними входят в убежище… это считается не только обязанностью, но и делом чести.
Остальные члены команды дежурят в убежище.
Разумеется, из-за того что часть команды оторвана от своих обычных обязанностей, обслуживание резко ухудшилось. Большинство постов по тревожному расписанию занимает именно обслуживающий персонал: инженеров, связистов и иже с ними нельзя отрывать от работы. Так что каюты весь день остаются неприбранными, если не прибирать самой, обед затягивается вдвое, а обслуживание в холле и вовсе отменено.
Казалось бы, пассажиры должны понимать неизбежность этих мелких неудобств и благодарить людей, которые обеспечивают их безопасность.
Как бы не так! Поверьте этому — и вы поверите чему угодно. Вы ничего не видели в жизни, если не видели пожилого богатого землянина, которому приходится обходиться без привычных удобств. Он думает, что купил все и вся, заплатив за билет. Я видела, как одного такого чуть удар не хватил, а ведь он в возрасте дяди Тома и должен бы соображать, что к чему. А он побагровел, полиловел, понес околесицу, и все потому, что официант не сразу принес ему новую колоду карт.
Официант в это время сидел в скафандре, а стюард пытался успеть в три места разом, да еще отвечал на вызовы из кают. Но нашему славному попутчику на все это было наплевать, он угрожал вчинить иск Линии и всем ее директорам.
Конечно, не все ведут себя так. Миссис Грю, несмотря на полноту, сама заправляет постель и никогда не теряет терпения. И некоторые из тех, кто раньше требовал массу услуг, тоже стараются обойтись собственными силами.
А некоторые ведут себя, прямо как избалованные дети. Это и в детях-то неприятно, а уж в дедушках и бабушках — просто отвратительно.
Итак, я вошла вслед за Капитаном в убежище и сразу же убедилась, как четко работает тревожная команда «Трезубца». Меня схватили прямо в воздухе, как мяч, и передали из рук в руки. Конечно, при 0,1 «g» это нетрудно, но все равно дух захватывает. Меня запихнули на полку так же небрежно и безразлично, как хозяйка укладывает чистое белье. Кто-то крикнул: «Фрайз Подкейн!», а другой ответил: «Есть».
Места вокруг меня заполнялись удивительно быстро — команда работала с невозмутимым автоматизмом робота-сортировщика почтовых капсул. Где-то плакал ребенок, и сквозь плач я услышала, как Капитан спросил: «Это последняя?»
«Последняя, капитан, — ответил казначей. — Как со временем?»
«Две минуты тридцать семь секунд. Твои ребята могут подсчитывать фишки — тревога не учебная».
«Я так и подумал, Шкипер. Значит, я выиграл пари у старпома».
Тут казначей пронес кого-то мимо моей полки. Я попыталась приподняться, треснулась головой и глаза мои полезли на лоб.
Пассажирка, которую он нес, была в обмороке — голова ее моталась. Сначала я не узнала ее, потому что лицо у нее было ярко-ярко красное. Потом чуть не упала в обморок сама: это была миссис Роуйер.
Эритема — первый симптом при любом сильном облучении. Даже когда перекалишься на солнце или под ультрафиолетовой лампой, первое, что бросается в глаза, — розовая или ярко-красная кожа.
Но как ее угораздило схватить ТАКУЮ дозу? Или это потому, что ее принесли последней?
В таком случае, обморок здесь ни при чем. Она была мертва.
А это значило, что те из пассажиров, кто последними добрался до убежища, получили две или три смертельные дозы. Они еще ничего не чувствуют и могут прожить еще несколько дней. Но они так же мертвы, как если бы лежали в морге.
Сколько их! Догадаться я не могла. Возможно, точнее, вероятно, — все пассажиры первого класса, им дольше всех добираться, да и защита тоньше.
Дядя Том и Кларк…
Тут на меня накатила черная тоска и я пожалела, что была в это время в рубке. Если дядя Том и Кларк при смерти, мне и самой незачем жить.
Не помню, чтобы я хоть в малой степени жалела миссис Роуйер. Конечно, ее полыхающее лицо меня потрясло. Но ведь, правду сказать, я считала ее саму паразитом, а ее суждения — достойными лишь презрения. Умри она от сердечной недостаточности, клянусь, я не потеряла бы аппетита. Никто ведь не точит слез над теми миллионами и миллиардами, что умерли в прошлом… или по тем, что еще живут, или по тем, кому предстоит родиться и в конце концов умереть. Включая и саму Подкейн Фрайз. Так не глупо ли реветь, оттого что оказалась рядом, когда та, кого ты не любишь — фактически, презираешь — отдает концы?
Некогда мне было ее жалеть — я горевала о братишке и дяде. Я казнила себя, что не жалела дядю Тома, по каждому поводу садилась ему на шею и заставляла все бросать, чтобы помочь мне. И за то, что так часто дралась с Кларком. Он, в конце концов, был ребенком, а я женщина, должна понимать.
Глаза мои наполнились слезами, и я чуть не пропустила первые слова Капитана.
— Спутники, — сказал он ровно и твердо, — моя команда и наши гости на борту «Трезубца»… это не тренировка, это — настоящий солнечный шторм.
- Предыдущая
- 16/92
- Следующая
