Когда я стану великаном - Туманян Инна Суреновна - Страница 12
- Предыдущая
- 12/14
- Следующая
Когда все было готово, Копейкин, круто повернувшись, сказал:
— Посигнальте!
И разом отсигналили несколько фонариков.
— Вот фитиль! — сказал Копейкин и показал на огромный; белый шнур. Он сложил шнур пополам и разрезал посередине — все видели, что половины одинаковые.
— Условия такие: мы сядем на ящики и зажжем фитили. Кто первый встанет, тот проиграл. Судья отсигналит фонарем — это сигнал победителю.
Мальчишки притихли.
Ласточкин и Копейкин разошлись каждый к своему ящику. Они сели спиной друг к другу, так, что шнура никому из них не было видно. Они видели только судью. Судья отсигналил, и фитили зажгли.
— Всем отойти! — приказал Копейкин.
Ласточкин сидел и с безразличным видом глядел на темное небо.
А Копейкин… Копейкин взял газету «Советский спорт», развернул ее и принялся читать, хотя непонятно было, что он там видел…
Зрелище было жутковатое. Два ярких огонька медленно съедали шнур. Ребята замерли. Ребячьих лиц не было видно — только два пламени и силуэты двух мальчишек, сидящих на ящиках.
Огонь подбирался все ближе и ближе. Ласточкин уже не смотрел на небо, а куда-то перед собой, стараясь угадать по отражению, насколько близко был огонь. Копейкин по-прежнему сидел, заложив ногу на ногу, и читал…
Теперь фитиль укорачивался с катастрофической быстротой. В напряженной тишине было слышно, как шуршал шнур и шипел огонь.
И тут Ласточкин не выдержал и… встал, стараясь сохранить спокойствие и достоинство. Движения его были спокойны, размеренны и осмысленны. Было похоже, что он вдруг решил, что все это просто глупо…
Судья мгновенно отсигналил фонарем — и двое ребят тут же бросились тушить огонь.
А Копейкин… Нет, он встал не сразу. Он свернул газету, засунул ее в карман и только потом встал.
Никто не видел, как он был бледен.
— Бертолетову соль верните в химический кабинет! — спокойно сказал он.
Ласточкин сделал несколько шагов к нему навстречу и протянул пачку сигарет.
— Хочешь закурить? — предложил он, стараясь сохранить достоинство.
— Я не курю! — Копейкин отвернулся и пошел не оглядываясь.
Тихое воскресное утро обещало прекрасный день. Листья на деревьях едва шевелились от легкого ветерка.
Горошкина, еще сонная, в халатике, вышла на балкон и сладко зажмурилась от солнца.
Копейкин на своем балконе делал разминку с гантелями.
— С днем рождения!
Горошкина счастливо рассмеялась:
— Спасибо! Что ты мне желаешь?
— Исполнения всех желаний, какие у тебя есть!
Она опять засмеялась:
— Но у меня их миллион!
— Ну и пусть весь миллион!
— Петь, — она высунулась на его половину. — Я боюсь…
— Чего? — Копейкин перестал махать гантелями.
— Сколько народу будет!.. Целый класс! У меня никогда не было столько.
— Чудачка! Плохо, что ль!
— Я не к тому… Ты мне поможешь?
— Что за вопрос?
— Как ты думаешь, Коля танцует?
— Коля? Прекрасно танцует!
— Сколько сразу всего кончается и начинается, правда?
— А что? — не понял Петя.
— Кончились мои пятнадцать лет… Кончился учебный год… Разъезжаются ребята… Завтра уедет Коля на сборы… А начинается — пето, каникулы!..
— Так что, мне в магазин идти, что ли? — Петя перешел к делу.
— Я тебе список дам, ладно? Не запомнишь ведь!..
В то же раннее утро на опустевшем школьном дворе можно было увидеть двух мальчишек. Это были Федя Ласточкин и Коля Кристаллов.
— Я это давно знаю, — спокойно говорил Федя Ласточкин. — Только никому не говорил. Тебе — первому…
У Коли передернулось лицо.
— Этого не может быть! — сказал он в отчаянии.
— Вот. Смотри… — И Ласточкин протянул бляшку-медальон с фотографией Маши Горошкиной. — Он это на поясе носил!.. Всегда с собой!
Коля взял фотографию, долго смотрел на неё.
А Ласточкин нарочито спокойно продолжал:
— Да ты на него обижаешься, что ли? Брось! Мне лично его жалко… маленький, уродливый… Все из кожи лезет, самоутверждается… Я-то его с детства знаю — его били все! Вот он и стал тренироваться, чтоб не обижали… И отец пьяница… А он шута из себя строит… Как будто все это мало его трогает! Горошкина, конечно, не подозревает… Она просто привыкла к нему… как… к ночному горшку!
— Подлец! — прошипел Коля. — Какой же ты подонок! Я даже не мог представить себе, какой ты… — Он резко повернулся и побежал.
— Отдай фотографию! Слышишь? — крикнул Ласточкин. — Нечестно!
— Никогда! — крикнул Коля, едва скрывая свое презрение и ненависть.
Раздался звонок, и, весело что-то насвистывая, ничего не подозревавший Копейкин пошел открывать дверь.
Коля почти ворвался в квартиру, так что Петя от неожиданности даже шарахнулся в сторону.
— Я все знаю! — губы его дрожали. И он протянул бляшку. — Вот! Мне дал Ласточкин!
Петя побледнел. Опять что-то беззащитное мелькнуло в его лице, он снова стал похож на маленького беспомощного мальчика.
— Я давно догадывался! — горячо говорил Коля. — Все это выдумки твои идиотские! Вот ответь мне прямо: зачем ты затеял это? Для меня? Я не понимаю! Ради чего ты старался? Глупо! Нравиться ты ей не можешь, это ясно, ну уйди в сторону, если у тебя есть самолюбие! А ты!.. А стихи твои… Подумаешь! Без стихов можно обойтись. Надо пойти и все честно ей сказать.
— Хорошо. Давай пойдем и скажем, — тихо сказал Копейкин.
— А я при чём? — удивился Коля. — Я вообще тут ни при чём! Это твоя затея, ты и скажешь! Так будет справедливо! Да… в идиотское положение ты меня поставил!
— Хорошо… Я пойду и все скажу сам…
— Что? Что ты скажешь? — крикнул он. — Опять что-нибудь?
Петя молчал. Сейчас, вот сейчас он что-то решал для себя, очень важное. Потом сказал, как приговоренный говорит свое последнее слово:
— Я скажу… Я скажу: прости меня, Горошкина. Это я придумал всю эту дурацкую затею со стихами! Я хотел, чтобы всё-всё сбылось, что ты хочешь! Я думал как лучше, а вышло хуже… Нечестно получилось… Ну их к черту, эти стихи! И будь они прокляты! Никому они не нужны! И даю честное слово, что вообще никогда… ничего… никаких фокусов и никаких стихов!.. Хватит. Я ухожу в сторону… Забудьте про меня!.. Так? — спросил он тихо и робко.
— Так! — облегченно вздохнул Коля. — Очень складно. И честно и прямо.
— Только… — виновато сказал Петя. — Я скажу это завтра, ладно? У неё сегодня такой день… Она так ждала его…
— Ой, Петь, я совсем забыл! — воскликнул Коля. — Ты прав, давай завтра! А завтра… я уеду… А ты скажешь. До осени тыща лет! Все позабудется! Правда?
— Пошли в магазин. — Копейкин разглядывал список, который держал в руках, как будто это было самое важное в его жизни. — Значит, так: надо купить семь банок майонеза. Миндальных пирожных — двадцать штук. Сыру — семьсот граммов. И хлеба.
Ребята и не подозревали, что за балконной перегородкой замерла Горошкина, которая так и осталась стоять с веником в руках — неподвижная, потрясенная…
Вечером того же дня квартира Горошкиной наполнилась шумом, смехом, суетой. Ворвалась ватага ребят с большой гроздью цветных воздушных шаров, разрисованных рожами-масками. Визг, вопли, поздравления.
На кухне мальчишки открывали консервы, а девчонки резали салаты, красиво укладывая их на тарелки.
В комнате, прямо на полу, ребята слушали музыку, разглядывая новые пластинки.
— Отличная пластинка! — с удовольствием рассказывал Кристаллов. — Совсем не запилена. Кстати, этот Бобби Фаррелл и аранжировщик и продюсер!
В коридоре толстый добродушный Пайкин, стараясь переорать шум, смех и музыку, кричал в телефон:
— Джульетта Ашотовна! Мы без вас не садимся! Мы все вас ждем! Умоляю, не нарушайте традицию!
— Скажи, что Ленка её любимый салат сделала! — подсказывали девочки.
— Ленка ваш любимым салат сделала! Не «может быть», а обязательно! Хорошо!.. Копейкин за вами заедет!
Они ворвались я столовую с криками:
— Ура! Джульетта приедет!
- Предыдущая
- 12/14
- Следующая
