Этот бессмертный - Желязны Роджер Джозеф - Страница 21
- Предыдущая
- 21/41
- Следующая
Я на малой высоте пролетел над тем, что осталось от Коса — над западной оконечностью острова. Это была дикая, вулканическая местность; среди наброшенных на сушу кружев воды здесь и там виднелись свежие дымящиеся кратеры. Когда-то на этом месте была древняя столица Астипалайя.
Фукидид сообщает, что ее разрушило сильное землетрясение — посмотрел бы он на это, последнее. Мое родное селение на севере Коса существовало с 366 года до нашей эры. Теперь все сгинуло — все, кроме сырости и жары. Ничего и никого не осталось.
Гиппократов платан и мечеть Лоджиа, и замок Родосских рыцарей, и фонтаны, и мой дом, и моя жена — уж не знаю, смыты ли потоками или погребены под толщей воды — ушли дорогой умершего Феокрита, того самого, который много раньше приложил столько сил, чтобы увековечить это место.
Ушли. Прочь. Далеко…
Бессмертны и мертвы для меня.
От той высокой горной гряды, что рассекала северную прибрежную равнину, остались несколько пиков которые торчали из воды. Одним из них был мощный пик Дикаиос, или пик Христа Справедливого, возвышавшийся раньше над деревнями на северных склонах. Теперь это был крохотный островок, и никто не успел вовремя добраться до его вершины.
Наверное, так все и было в тот раз, много лет назад, когда море возле моих родных мест на полуострове Халкидик поднялось и поглотило землю, когда воды внутреннего моря прорвались сквозь устье Темпы, когда содрогнулись даже горы — эти стены божественного Олимпа. Спаслись лишь мистер и миссис Девкалион, удержавшиеся на плаву по воле богов, желавших, чтобы родился миф и было кому его рассказать.
– Вы жили там, — сказал Миштиго.
Я кивнул.
– Но ведь родились вы в деревне Макриница, в Фессалийских горах?
– Да.
– Но дом ваш был здесь?
– Недолго.
– «Дом» — понятие всеобщее, — сказал он. — Я это тоже понимаю.
– Благодарю.
Я продолжал смотреть вниз — грустный, больной, сумасшедший, а под конец уже бесчувственный.
После долгого отсутствия Афины встретили меня неожиданной приветливостью — она всегда освежает, часто обновляет, иногда побуждает к действию. Фил как-то процитировал мне строки одного из последних великих поэтов Греции — Джорджа Сефериса, — где говорилось: «страна, не принадлежащая больше ни нам, ни вам» — из-за веганцев. Когда я напомнил ему, что при жизни Сефериса не было никаких веганцев, Фил резко возразил, что поэзия существует независимо от времени и пространства и содержит тот смысл, который извлекает из нее читатель. Хотя я никогда не считал, что диплом литератора может заменить водительские права для путешествий во времени, у меня были и другие причины не согласиться и не считать цитату универсальной.
Это наша страна. Готы, гунны, болгары, сербы, франки, турки и, наконец, веганцы так и не смогли отобрать ее у нас.
Люди, я все еще жив. Афины и я — мы менялись вместе. Но материковая Греция остается Грецией и не меняется для меня. Только попробуйте отобрать ее — вы, кто бы вы ни были, — и мои разбойники затаятся в горах как древние хтонические мстители. Вы уйдете, а холмы Греции останутся неизменными, останется запах копченых козьих окороков, смесь вина и крови, ее сладковатый привкус миндаля, холодный ночной ветер и небеса, пронзительно-голубые как глаза бога.
Троньте их, если посмеете.
Вот почему освежает меня каждый приезд сюда — потому что сейчас, когда за моей спиной длинная череда прожитых лет, я отношусь так ко всей Земле. Вот почему я дрался, почему я убивал и взрывал, почему я испробовал все юридические уловки для того, чтобы помешать веганцам шаг за шагом откупить Землю у ее правительства на Талере. Вот почему я внедрился под новым именем в громадную машину Управления Земли — и именно в Департамент Искусств, Памятников и Архивов. Здесь, в ожидании дальнейшего развития событий я мог бороться за сохранение того, что еще осталось.
Вендетта Сети напугала не только веганцев, но и экспатриантов. Они не понимали, что потомки тех, кто пережил Три Дня, не согласятся добровольно уступить лучшие участки побережья под веганские курорты, отдать туда своих детей в услужение, водить веганцев на экскурсии по руинам своих городов, развлекая интересными подробностями. По этой причине большая часть персонала Управления — чужеземцы.
Мы послали потомкам землян в колониях на Марсе и Титане призыв возвращаться, но возвращение не состоялось. Их размягчила тамошняя жизнь, размягчило паразитирование на культуре более древней, чем наша. Они утратили свою земную сущность. Они бросили нас.
Да, конечно, de jure они были Правительством Земли, законно избранным большинством людей, проживающих вне Земли, — может быть, и de facto тоже, если бы до этого дошло. Возможно. Я надеялся, что до этого не дойдет.
Уже более полувека сохранялась патовая ситуация. Никаких новых веганских курортов, никаких терактов со стороны Сети. Но и никакого Возвращения. Назревало новое развитие событий. Это носилось в воздухе — если Миштиго действительно проводил инспекцию.
Итак, холодным и ветреным дождливым днем я вернулся в Афины, вздыбленные и исковерканные недавними судорогами Земли. Голова моя была полна вопросов, а тело покрыто ранами, но я почувствовал облегчение.
Национальный Музей все так же стоял между Тоссизой и Василеос Ираклиу, Акрополь был разрушен еще больше, чем мне помнилось, а гостиница «Гарден» — бывший королевский дворец — в северо-западной части Национальных Садов, напротив площади Синдагма, хоть и получила хорошую встряску, но все же выстояла, и несмотря ни на что была открыта.
Мы вошли и расписались в книге постояльцев.
Меня как Уполномоченного по делам Искусств, Памятников и Архивов, принимали с особым почтением. Я получил Тот Самый Номер — 19.
Он выглядел не совсем таким, каким я его оставил. В номере было чисто и прибрано.
Маленькая металлическая табличка на двери извещала: «В этом номере находилась штаб-квартира Константина Карагиозиса в период основания Сети и на протяжении большей части Ретурнистского Восстания.» На ножке кровати помещался плакатик, который сообщал: «Константин Карагиозис спал в этой кровати».
В длинной узкой гостиной на дальней стене я заметил следующую надпись: «Пятно на этой стене — след от бутылки со спиртным, которой Константин Карагиозис запустил через всю комнату, празднуя взрыв на Мадагаскаре».
Верьте этому, если хотите.
Другая надпись свидетельствовала: «Константин Карагиозис сидел в этом кресле».
Мне было просто страшно входить в ванную комнату.
Позже в тот вечер я шел по булыжным мостовым моего почти безлюдного города; воспоминания и нынешние мои размышления сливались подобно рекам. Я оставил моих спутников зевать в гостинице, а сам спустился вниз по широкой лестнице и остановился, чтобы прочесть одну из надписей на боковой стороне Мемориала Неизвестному Солдату — цитату из похоронной речи Перикла: «Вся Земля есть могила великих людей», — я некоторое время изучал мощное тело этого древнего воина, возлежащего на своем погребальном ложе в полном вооружении. Казалось, в этом мраморном барельефе еще живет тепло, — вокруг дышала теплая афинская ночь. Затем я пошел дальше, направляясь к бульвару Амалиас.
Отличный получился ужин: узо, гювеч, вино «Коккинелли», йогурт, коньяк «Метакса», огромное количество черного кофе и перебранка Фила с Джорджем по поводу эволюции.
– Неужели ты не видишь, как реальность и миф сливаются здесь воедино — сейчас, в последние дни жизни на этой планете?
– Что ты имеешь в виду? — спросил Джордж, подчищая остатки нарантци в своей тарелке и надевая очки, чтобы было удобнее пялиться на собеседника.
– Я хочу сказать, что человечество, восстав из тьмы, принесло с собой легенды, мифы, воспоминания о сказочных существах. Теперь мы снова нисходим в ту же самую тьму. Жизненная Сила слабеет, теряется устойчивость, и происходит возврат к тем первобытным формам, которые до сих пор существовали лишь как смутные воспоминания человеческого рода.
- Предыдущая
- 21/41
- Следующая
