Этот бессмертный - Желязны Роджер Джозеф - Страница 16

• Предыдущая
• 16/41
• Следующая

Получается, что он либо продал Партию, либо не знал, кто я такой, и имел какую-то иную цель, когда направлял Хасана убить меня.

Либо Хасан действовал по приказу кого-то другого.

Но кто мог быть этот другой? И опять же — почему?

У меня не было ответа, и я решил, что хочу его получить.

Первое соболезнование поступило от Джорджа.

– Мне очень жаль, Конрад, — сказал он, глядя через мое плечо куда-то вниз на песок, а потом быстро посмотрел мне в лицо.

Ему всегда бывает не по себе и хочется уйти, когда приходится говорить обычные человеческие слова. Я знаю, что говорю. Сомнительно, чтобы демонстрация отношений между мною и Эллен, имевшая место прошлым летом, сильно занимала его внимание. Его страсти ограничиваются стенами биологической лаборатории. Я помню, как он проводил вскрытие последнего пса на Земле. Четыре года Джордж чесал его за ухом, выбирал блох из хвоста и слушал его лай. А потом как-то раз подозвал Рольфа к себе. Рольф прибежал рысцой, таща за собой старую кухонную тряпку, с которой они обычно играли в перетягивание каната, и Джордж подтянул его совсем близко, сделал укол под кожу, а потом вскрыл. Он хотел заполучить пса, пока тот был еще в его руках. Скелет до сих пор стоит у него в лаборатории.

Еще он хотел вырастить своих детей — Марка, Дороти и Джима — в скиннеровских боксах, но Эллен каждый раз топала ногами в послеродовом приступе материнства, продолжавшемся не меньше месяца — а этого времени бывало достаточно, чтобы нарушить разработанный Джорджем баланс стимуляторов. Таким образом, мне трудно было признать за ним особенно сильное желание снять с меня мерку для деревянного спального мешка подземного типа. Если бы он захотел меня убить, он, вероятно, нашел бы что-нибудь изощренное, быстрое и экзотическое — вроде яда дивбанского кролика. Но нет, Джорджа все это не настолько задевало, в этом я был уверен.

Сама Эллен, хотя она и способна на сильные чувства, все-таки остается сломанной заводной куклой. Что-то в ней всегда успевает щелкнуть, прежде чем ее чувства перейдут в действия, а на следующий день она будет так же сильно переживать по другому поводу.

Там, в Порт-о-Пренсе, она могла задушить меня насмерть, и подозревать ее значило бы разрабатывать тупиковую версию. Ее соболезнование звучало примерно так:

– Конрад, ты даже не представляешь, как мне жаль! Правда. Хоть я ее никогда и не видела, я знаю, что ты должен чувствовать, — ее голос при этом менял громкость по всему диапазону, и я знал, что она верит тому, что говорит, поэтому поблагодарил ее тоже.

Хасан подошел ко мне, пока я там стоял, глядя куда-то вдаль поверх внезапно вздыбившегося грязного Нила. Мы некоторое время постояли вместе, а потом он сказал:

– Твоя женщина ушла, и на сердце у тебя тяжело. Слова не облегчат эту тяжесть, а что написано — то написано. Но пусть будет записано и то, что я скорблю вместе с тобой.

Мы еще немного постояли, и он ушел.

На его счет я не строил никаких догадок. Он был единственным, кого можно было сразу исключить, хотя это его рука пустила машину в ход. Он никогда не питал недобрых чувств; он никогда не убивал даром. У него не было личных причин убивать меня. Таким образом, его соболезнования были вполне искренними, в этом я был уверен. Попытка убить меня не могла иметь ничего общего с искренностью его чувств в таком вопросе, как этот.

Настоящий профессионал должен соблюдать определенную границу между своей личной жизнью и своей работой.

Миштиго никаких сочувственных слов не говорил. Это было бы чуждо его природе. У веганцев смерть — радостный момент. На духовном уровне она означала «сагл» — «завершение», то есть разделение души на крохотные испытывающие наслаждение частицы, которые рассеиваются повсюду и участвуют во вселенском оргазме. А в материальном плане она выражалась через «ансакундабад'т» — церемонию описи личной собственности покойного с зачтением его пожеланий по ее распределению и разделом его достояния.

Причем все это сопровождается обильной едой, питьем и пением.

Дос Сантос сказал мне:

– То, что случилось с вами, друг мой, очень печально. Когда теряешь свою женщину, то будто кровь вытекает из вен. Ваша печаль велика, и вас невозможно утешить. Это как тлеющий огонь, который никак не хочет погаснуть; это печально и ужасно.

– Смерть жестока и мрачна, — закончил он, и глаза его повлажнели. Для испанца жертва — всегда жертва, даже если речь идет о цыгане, еврее, мавре или о ком угодно еще — это можно понять лишь на одном из тех мистических тайных уровней, которых мне не хватает.

Рыжая подошла ко мне и произнесла:

– Ужасно… Очень жаль. Больше ничего не скажешь и не сделаешь, но мне очень жаль.

– Благодарю, — кивнул я.

– Я кое о чем должна вас спросить. Но не сейчас. Потом.

– Конечно, — сказал я. И они ушли, а я снова стал смотреть на реку. Я думал о последней парочке. В их словах звучало то же сожаление, что и у остальных, но по всему выходило, что они были каким-то образом замешаны в деле с големом.

При всем при том я был уверен, что это Диана закричала, когда Ролем меня душил, — закричала, чтобы Хасан остановил его. Значит, оставался Дон, а у меня к тому моменту возникли сильные сомнения, что он что-либо делает, не спросив предварительно у Дианы.

В результате не осталось никого.

И я не видел никакого реального мотива…

И все это могло вообще оказаться несчастным случаем…

Но…

Но у меня было чувство, что кто-то хочет меня убить. Я знал, что Хасан не откажется взять одновременно две работы у двух различных нанимателей, если только нет взаимоисключающих интересов.

От этой мысли я почувствовал себя счастливым.

Она давала мне цель и какое-то дело.

Чтобы захотеть остаться в живых, нет ничего лучше, чем узнать, что если кто-нибудь хочет твоей смерти. Я должен найти его, выяснить, зачем он этого хочет, и остановить.

Вторую попытку смерть сделала очень скоро, и тут я не мог бы при всем своем желании возложить вину на кого-то из людей. Это был просто один из тех посланцев обманщицы-судьбы, что иногда заявляются к обеду незваными гостями. Однако финал этого происшествия привел меня в полное недоумение и дал новую пищу для размышлений.

Дело было так.

Внизу у Нила — стирателя границ, отца планиметрии, подателя плодородного ила — сидел веганец и делал зарисовки противоположного берега. Я подозреваю, что если бы он сидел на том берегу, то рисовал бы этот, на котором сидел сейчас, хотя такое предположение несколько цинично.

Меня беспокоило то, что он в одиночку отправился в это теплое топкое местечко, никому об этом не сказав и не взяв с собой никакого оружия серьезнее карандаша.

И это случилось.

Старое бревно в пятнах гнили, болтавшееся вблизи берега, внезапно перестало быть старым бревном в пятнах гнили. Длинный змеиный хвост задрался к небу, с другого конца открылась полная зубов пасть, и уйма мелких лапок, найдя твердую почву, заработала как колесики.

Я закричал и схватился за пояс.

Миштиго уронил блокнот и кинулся наутек.

Но зверь уже бросился на него, и я не мог выстрелить.

Тогда я сделал рывок, но к тому времени, как я оказался на месте, вокруг Миштиго уже закрутились две петли, и он сам стал тона на два синее, а челюсти уже смыкались на нем.

Есть один способ заставить любого удава ослабить хватку хотя бы ненадолго. Я ухватил его задранную вверх голову, когда она чуть-чуть пригнулась, чтобы получше рассмотреть свой завтрак, и сумел запустить пальцы в чешуйчатые борозды по бокам.

Большие пальцы я воткнул ему в глаза и нажал из всех сил.

Гигант дернулся и хлестнул меня серо-зеленым кнутом.

Приземлился я футах в десяти от того места, где стоял. Миштиго был отброшен выше по склону. Он уже вставал на ноги, когда зверь снова атаковал.

Только на этот раз зверь атаковал меня, а не его.

• Предыдущая
• 16/41
• Следующая