Свадьба в Катманду - Агишев Одельша - Страница 3
- Предыдущая
- 3/32
- Следующая
Все это продолжалось несколько секунд, но вот Игорь охнул от точного удара в солнечное сплетение, и на мгновение у него опустились руки. Это мгновение едва не стало решающим; заочник снова, с крутого замаха, «от души» врезал ему в переносицу, и Игорь сполз по стене.
Несмотря на дикую боль в затылке, он совершенно отчетливо видел перед собой противника и пытался встать. Заочник, отступив на шаг, разглядывал свои разбитые в кровь суставы кулаков.
— Однако вовремя ты спекся, — пробормотал он. — Я все руки от тебя оббил…
— Я… не спекся. — Игорь оттолкнулся спиной от стены и, вкладывая в удар все тело, выбросил кулак сбоку в лицо заочника. Тот отшатнулся и осел. Дальнейшее произошло мгновенно. Заочник, удержавшись на ногах, вскинул правую руку, и в ней что-то щелкнуло и блеснуло. Тут же пронзительно крикнули женские голоса, на площадку выскочили из двери Марат и еще кто-то из гостей. Они бросились к заочнику, но тот отшагнул и, вдруг оскалившись до неузнаваемости, с пронзительным воем закружился по площадке, чертя в воздухе бешеные кресты зажатым в руке ножом-выкидухой. Все замерли. Заочник оказался у лестницы. Здесь он остановился, смолк, оглядел застывшие лица противников и вдруг усмехнулся окровавленным ртом;
— Что, обоссались?.. Эх вы, обмылки…
Он стоял, презрительно щурясь и чуть поигрывая ножом, узкое, беспощадно прямое лезвие которого поблескивало под светом лампочки на стене.
— Ну, кто смелый? Ходи, — хрипло хохотнул он, все так же плавно поводя ножом.
На площадке царило мертвое молчание, и Игорь вдруг понял, что еще мгновение — и заочник начнет куражиться; ничто так не пьянит подобных людей, как ощущение внушаемого ими страха. Он обязательно начнет куражиться, издеваться над ними и изощренно унижать.
— Уйдите все, — резко скомандовал Игорь.
Марат и выскочивший за ним парень попятились к двери.
— Уйдите, — повторил Игорь и шагнул к заочнику.
Он медленно шел на противника, глядя не на нож, а прямо в его глаза, и знал, что теперь главное — не останавливаться и быть готовым ко всему.
Он был уже в двух шагах от заочника, когда тот вдруг резко вскинул руку с ножом. Видимо, он хотел напугать Игоря, заставить его отскочить. Но Игорь не дрогнул и не остановился. Не отрывая от заочника глаз, он сделал последний шаг… и заочник медленно отвел руку, а усмешка в его глазах погасла.
— Ладно… еще поговорим, — так же хрипло произнес он и, сплюнув сгусток крови, неторопливо пошел вниз по лестнице.
В ту же ночь была их первая близость с Викой. Они остались у Марата, она ухаживала за Игорем; посадив на стул, промывала раны, прижигала их перекисью и, склоняясь своим лицом к его лицу, приговаривала;
— Щиплет, да? Ничего, потерпи, до свадьбы заживет…
И дула на раны, как ребенку. Он прикрывал глаза, вдыхая тонкий, чистый запах ее волос, ее дыхания, а она склонялась над ним все ниже, и глаза ее блестели и смеялись:
— Больно, да? Что ж ты так… Надо было сразу дать ему посильней, ногами. Они у тебя вон какие здоровые. Двинул бы разок, он бы тут же загнулся…
— А ты что, видела?
— Что видела?
— Как мы махались.
— Конечно. Обожаю, когда из-за меня мужики дерутся.
Она сказала это очень искренно, даже наивно, а он вдруг подумал, что, наверное, именно она и спровоцировала эту драку. И, сам не понимая почему, он не возмутился, мало того, ему вдруг понравилось, что она такая, что ее нужно завоевывать кулаками, кровью, может быть, даже ценой серьезного риска. Она того стоит. Эти лукавые, пьянящие глаза, это налитое тело, эта лепестковая нежность упругой кожи могут стать чьими-то только дорогой, по-настоящему высокой ценой.
Он притянул ее к себе, она не отстранилась.
— А ты мужик! До конца из-за меня шел… не отступил, не удрал. Мужи-ик…
Он потянулся к ее губам, она отводила лицо, тихо смеясь:
— Осторожно, нос своей побереги… С таким носом нельзя за женщинами ухаживать.
— Это почему же?
— Целоваться не сможешь… и вообще.
— Смогу, не беспокойся. И целоваться, и вообще.
— Да ладно уж, раненый… сиди.
И, по-прежнему смеясь глазами, стала медленно раздеваться перед ним.
А потом, когда он просто задохнулся от первого прикосновения своим телом к ее бархатно-гладкому, как бы струящемуся под ним телу, она вдруг сделала неуловимое движение, словно закрылась вся, и сказала негромко:
— Только не спеши… не гони лошадей, слышишь?
И глаза ее все так же смеялись и горели.
И полетело лето, бешеное от жары ташкентское лето, лето их любви.
— Слушай, Сабашников, — с трудом отрываясь от него, задыхаясь от его поцелуев, говорила она. — Что происходит? По-моему, у нас роман…
— А ты что думала?
— Я? Я думала — просто…
— Что? Что просто, садистка?
— Ну просто… и просто. А оказывается… не просто.
И она то ли смеялась, то ли всерьез удивлялась, качая головой.
— А ты что, против? — спрашивал он.
— Я?.. Не знаю. Надо подумать, — вздыхала она. — Вообще-то у меня были другие планы.
Эти «планы» задевали его, он полушутя хватал ее за шею:
— Какие планы, признавайся!
— Ой, отпусти! Ну отпусти, пожалуйста, я сдаюсь, я на все согласна! Ну неужели тебе меня не жалко, а? Ну посмотри на меня! — Она рывком сбрасывала с себя простыню. — Совсем не жалко? Ни капельки? Ни вот столечко?
И он не мог оторвать глаз от ее тела, не мог наглядеться на эти чистые длинные линии бедер, на эти розовые, маленькие, совсем детские соски, подобранный, упругий живот, на эту излучающую непреодолимое притяжение, смугло-розового оттенка кожу, особенно, до головокружения, нежную там, в низу живота, над темным мыском волос…
— Ну посмотри… посмотри еще… еще…
И наплывала волна страсти, которой не было предела. Каждый раз она завязывала пьянящую, уносящую разум игру, в которой надо было чувствовать ее мельчайшие желания и капризы, каждую секунду надо было угадывать, что ей сейчас нужно, и ошибаться было нельзя, потому что она охладевала разом, вдруг, молча выскальзывала из-под него и отворачивалась, и тогда надо было что-то придумывать, чтобы начать все сначала. А сама исполнять его желания не спешила, дразня прикосновениями именно той части тела, которую он хотел сейчас больше всего, и ускользая и маня до тех пор, пока он наконец не настигал ее, зажимал руками и ногами — грубо, иногда до боли, и тогда она вдруг затихала на несколько мгновений, отдаваясь ему до конца и содрогаясь то вместе с ним, то чуть позже, то впиваясь ногтями ему в спину, то смеясь, то крича.
Но через минуту, едва сбегав голышом в ванную, она уже снова смеялась, щекотала его, кусала, царапала…
Он спросил ее про заочника.
— Гад, — скривилась она. — Сутенер, хотел меня напрокат сдавать… запугивал и вообще… Не напоминай мне о нем, а то я матом крыть начну!
Игорь вдруг вспомнил слова заочника: «Хочешь ее — имей дело со мной» и понял, что тот действительно мог уступить ему Вику на ночь за деньги.
— Что же ты раньше не сказала? Я бы этому козлу…
— Сама виновата, — с потемневшими глазами проговорила она. — Когда дерьмо к тебе липнет, быстрей отряхиваться надо.
2
Прошел уже час полета, спутники Игоря дремали. За окошком впереди возникла бледноватая полоска зари, на фоне которой невидимый доселе горизонт проступил плавной линией пологих черных холмов. Полоска росла, ширилась; росли и казавшиеся поначалу совсем незначительными холмы.
— Не спится? — услышал Игорь.
Это спрашивал Энгельбах. Он проснулся и, набивая табаком свою трубку, уже несколько минут наблюдал за Игорем.
— Не спится, герр профессор, — признался Игорь.
— У меня есть снотворное. Дать?
— Спасибо, не надо. Где летим, не знаете?
Энгельбах глянул в сторону иллюминатора и чиркнул зажигалкой.
— Долина Ганга. Впереди Сивалик.
— Значит, через час будем в Катманду?
— Примерно так. А вам не терпится?
- Предыдущая
- 3/32
- Следующая
