Кодекс - Престон Дуглас - Страница 7

• Предыдущая
• 7/78
• Следующая

«Она оставалась там две тысячи лет — вещь такой изысканной красоты, что хочется плакать. Не могу передать свои чувства, когда я увидел эту нефритовую голову в прахе. Ее создали не для того, чтобы она прозябала в темноте. Я спас ее и вернул к жизни».

Голос дрогнул от чувств. Максвелл закашлялся, помолчал, нащупал спинку стула, сел, положил сигару в пепельницу. Затем опять повернулся к камере и привалился к столу.

«Я ваш отец. Я видел, как вы росли, и знаю вас лучше, чем вы сами».

— Ну уж это вряд ли! — возмутился Филипп.

«И пока вы росли, с неудовольствием наблюдал в вас заносчивость. Чувство превосходства над другими, синдром детей богатых родителей. Вам казалось, что нет необходимости упорно учиться и работать, отдавать делу всего себя, потому что наступит день и вы, даже пальцем не пошевелив, станете богатыми. Потому что вы — дети Максвелла Бродбента».

Он снова поднялся, движимый неутомимой энергией.

«Понимаю, это во многом моя вина. Я вам потакал, покупал все, что вы хотели, отправил в лучшие частные школы, таскал по Европе. Я сожалею обо всех своих разводах и прочей кутерьме в жизни. Вероятно, я не тот человек, которому следовало жениться. И чего же я добился? Вырастил троих сыновей, которые, вместо того чтобы наслаждаться жизнью, сидят и дожидаются наследства! Тоже мне, новые „Большие надежды“».

— Брехня! — зло процедил Вернон.

«Филипп, ты старший преподаватель колледжа низшей ступени[10] на Лонг-Айленде. Том? Ты лечишь лошадей в Юте. А ты, Вернон? Я даже не знаю, чем ты занимаешься! Не исключено, что торчишь в какой-нибудь дыре и ссужаешь деньгами обманщика гуру».

— Ничего подобного! — возмутился Вернон. — Ничего подобного… Будь все проклято!

Том не мог произнести ни звука. Ему показалось, что у него скрутило кишки.

«И кроме всего прочего, — продолжал отец, — вы не умеете ладить друг с другом. Не научились сотрудничать, быть братьями. И вот я начал задумываться: чего же я достиг? Сумел ли научить сыновей ощущению независимости? Сумел ли научить ценить труд? Полагаться на самих себя и заботиться друг о друге?»

Он помолчал, а затем почти выкрикнул:

«Нет! После всего, что я дал, после всех ваших школ, Европы, рыбной ловли и походов оказалось, что я вырастил неудачников. Боже, это моя вина, что все так получилось. Но все обстоит именно так, а не иначе. А потом я обнаружил, что умираю. И поддался панике. Как теперь исправить ошибки?..»

Максвелл учащенно дышал. Его лицо горело.

«Ничто не заставляет так задумываться о серьезных вещах, как смрадная гримаса смерти. Пришлось решать, что делать со своей коллекцией. Одно я знал точно: никакому музею и никакому университету я ее не отдам — чтобы на нее пялились и злорадствовали всякие ученые придурки?! И в паршивый аукционный дом тоже не отдам — не будет того, чтобы торговцы наживались на плодах упорного труда всей моей жизни и раздавали на все четыре стороны то, что я с таким трудом собирал воедино. Не дождутся!»

Он вытер лоб, скомкал в руке платок и махнул в объектив.

«Я всегда планировал оставить коллекцию вам. Но когда дошло до дела, понял, что хуже навредить вам нельзя. Немыслимо отдать вам полмиллиарда долларов, которые вы не заработали».

Максвелл снова обошел стол, грузно опустился в кресло и достал из кожаного ящичка новую сигару.

«Смотрите, смотрите — курю. Мне теперь поздно бросать».

Он отрезал кончик и закурил, облако синего дыма сбило автофокус камеры, и изображение, пытаясь вновь обрести резкость, задергалось. Но вот облако сместилось влево, и угловатое, симпатичное лицо Максвелла Бродбента опять стало четким.

«Тогда-то меня и осенило. Это была блестящая мысль. Всю свою жизнь я раскапывал могилы и торговал богатствами из гробниц. Я знаю все хитрости, как прятать усыпальницы и как устраивать в них ловушки. Знаю все трюки».

Максвелл помолчал, сцепил пальцы и подался вперед.

«Вам предстоит заработать деньги. Я устрою так, чтобы меня похоронили вместе с моими сокровищами в каком-нибудь местечке в этом мире. Предлагаю вам меня найти. Если вам это удастся, вы ограбите мою могилу и получите все. Таково, сыновья, мое предложение».

Он с шумом выдохнул и попытался улыбнуться.

«Но предупреждаю: задача непростая и опасная. Хотя в жизни нет ничего легкого, чем бы стоило заниматься. Прикол в том, что у вас ничего не получится, если вы не будете помогать друг другу».

Максвелл опустил массивный кулак на стол.

«Вот вкратце и все. При жизни я сумел сделать для вас очень мало. Постараюсь загладить вину своей смертью».

Он встал, обошел камеру, потянулся, собираясь выключить, но вдруг передумал, и на экране появилось его гигантское размытое лицо.

«Мне всегда были чужды сантименты — поэтому говорю вам просто „до свидания“. До свидания, Филипп, Вернон и Том. И удачи вам. Я вас люблю».

Экран потух.

Том сидел на диване, не в силах пошевелиться. Первым пришел в себя Хатч Барнаби. Он поднялся и, чтобы прервать молчание, деликатно кашлянул.

— Фентон, похоже, мы здесь больше не нужны. Сержант кивнул и, внезапно покраснев, неуклюже встал. Лейтенант посмотрел на братьев и вежливо коснулся полей шляпы.

— Как вы понимаете, это дело полиции не касается. Так что… гм… разбирайтесь сами.

Детективы двинулись к арочному проходу, который вел в коридор. Им не терпелось выбраться из этого дома.

— Офицер Барнаби! — хрипло бросил им вслед Филипп.

— Слушаю вас, — обернулся Хатч.

— Я надеюсь на вашу скромность. Не будет никакой пользы, если… весь мир бросится на поиски могилы нашего отца.

— Разумеется. Не следует никому об этом говорить. Нет никакого смысла. Пойду отправлю обратно криминалистов. — Барнаби попятился в коридор, и вскоре все услышали, как хлопнула массивная входная дверь.

Братья остались наедине.

— Вот сукин сын! — процедил Филипп. — В голове не укладывается. Настоящий сукин сын.

Том заметил, как побелело его лицо. Он знал, что брату не так уж хорошо живется на профессорскую зарплату. Ему требовались деньги. И, надо думать, он уже начал тратить в счет будущего наследства.

— Что будем делать? — спросил Вернон.

Его слова повисли в тишине.

— Абсурд! — выдохнул Филипп. — Упечь в могилу творения дюжин старых мастеров, не говоря уже о бесценном нефрите и золоте майя! — Он вынул из кармана пиджака шелковый платок и промокнул лоб. — Старик не имел на это права!

— Так что будем делать? — повторил Вернон. Брат недоуменно уставился на него.

— Разумеется, искать могилу.

— Каким образом?

— Человек не в состоянии похоронить себя с произведениями искусства на полмиллиарда долларов без посторонней помощи. Надо выяснить, кто ему помогал.

— Ничего не выйдет, — возразил Том. — Отец никогда никому не доверял.

— Он не мог все устроить в одиночку.

— Хотя… очень на него похоже, — неожиданно заявил Филипп.

— Он должен был оставить какие-то ключи. — Вернон подскочил к комодику, выдвинул верхний ящик и, чертыхаясь, стал в нем рыться. Затем — второй, третий. И так разволновался, что вовсе выдернул ящик, и все, что в нем находилось, посыпалось на пол: игральные карты, триктрак, шахматы, китайские шашки. Том помнил эти вещи — игры их детства, теперь пожелтевшие и облупившиеся от старости. К горлу подкатил ком. Вот до чего они дожили. Вернон выругался и пинком разбросал предметы по комнате.

— Послушай, какой смысл мусорить в доме?

Брат не обернулся и продолжал выбрасывать содержимое шкафов.

Филипп достал трубку из кармана брюк и разжег дрожащей рукой.

— Ты только напрасно тратишь время. Надо поговорить с Марком Хаузером. Он и есть настоящий ключ.

— Хаузером? — удивился Вернон. — Отец не общался с ним сорок лет.

— Он единственный человек, кто по-настоящему знал отца. Они вместе провели два года в Центральной Америке. Только он может понять, куда делся наш старик.

• Предыдущая
• 7/78
• Следующая