Идущие в ночь (СИ) - Васильев Владимир Николаевич - Страница 60

• Предыдущая
• 60/127
• Следующая

– Ну, сейчас я тебе точно сучья пообломаю, – грозно сказала я и сделала шаг к пеньку.

Кхисс остановил меня движением руки.

– Заклятие против червяков дам, – серьезно ответил он Корняге. – Станешь такой ядовитый, что ни один червяк тебя не возьмет.

Корневик вдруг растянул дуплецо рта в радостной ухмылке от сучка до сучка.

– Я и так ядовитый дальше некуда, – проскрипел он. – Ладно, выведу задаром. Поехали!

Ветер приветствовал нас радостным ржанием. Кхисс извлек откуда-то из складок плаща яблоко и протянул жеребцу на ладони. Я с неожиданной ревностью отметила, как нежно коснулся губами ладони северянина мой вороной конь, и тут же одернула себя – некогда. Некогда мне чувствовать всякие чувства, тем более – неприятные и несправедливые.

Я быстро оседлала Ветра, вывела из конюшни и вскочила в седло. Кхисс подсадил Корнягу, и плутоватый пенек ловко устроился у меня за плечом – словно всю дорогу там путешествовал. Шаман вскинул руку в прощальном жесте.

И только тут до меня дошло, что это значит.

Я чуть не спрыгнула с коня.

– Кхисс! А как же ты? Ты не…

Северянин терпеливо улыбнулся.

– Шаман и знахарь Кхисс пришел в Сунарру своей волей, – сказал он. – Да, Тури, я останусь здесь. Но ты не волнуйся, я не пропаду. Мне еще нужно сделать в Сунарре пару дел.

Я вдруг вспомнила про разбойников и колдуна в таверне. Удивительно, что они до сих пор не выбрались наружу. Я подозрительно посмотрела на шамана. Но Кхисс, как видно, решил, что разговор закончен. Он пронзительно свистнул и хлопнул Ветра по крупу.

Застоявшийся в конюшне вороной вихрем вылетел со двора. Я не успела даже оглянуться на Кхисса – мне пришлось вцепиться в повод и пригнуться к шее коня, чтобы удержаться в седле.

Вулх стремительными прыжками несся следом.

Весь путь от таверны до окраины города слился у меня в пеструю неразбериху домов и заборов, которые мелькали мимо, как мелькают лица зевак, когда кружишься на ярмарочной карусели. Корняга выкрикивал у меня из-за плеча краткие команды своим скрипучим голосом: «Вперед!», «Налево!», «Поворот!», «Сюда!», и Ветер его понимал. Во всяком случае, я надеялась, что он понимает, потому что я все равно не успевала им управлять. Ветер летел вперед, как одержимый.

Очередной поворот вывел нас к каким-то огородам, и из-под копыт жеребца сочными клочьями брызнули капустные листья. Я ошалело закрутила головой из стороны в сторону. Яркий свет Четтана неожиданно ударил меня по глазам – а когда красные пятна перестали застилать мир, я обнаружила, что впереди, насколько хватало глаз, расстилается безлюдная холмистая равнина.

Проклятая Сунарра осталась позади.

– Все, выбрались, – скрипнул Корняга.

Обернуться я не посмела. Только вздохнула с облегчением и ударила Ветра пятками в бока, хоть он и не нуждался в том, чтобы его подгоняли. Прочь, прочь, подальше от Сунарры! Я не успокоюсь, пока между нами не пролягут равнины, леса и реки.

Вулх вырвался вперед, и вороной наддал ходу.

Мы спешили в У-Наринну.

Четтан висел в зените, заливая мир красным жаром.

– Вода есть? – зашевелился Корняга у меня за плечом. – Или пиво?

– Хрен тебе пиво, – мстительно сказала я. – И мне хрен. И Одинцу. Чтоб никто и думать не смел о таких вещах до самого Каменного леса! Ясно?

– Это вам нельзя, – проскрипел корневик. – Мне можно. Я сам никуда. Меня везут как поклажу.

– Вот и молчи, как поклажа, – с тихой яростью сказала я. – Не то я на твою голову дятла найду.

Корняга умолк. Но через каких-нибудь пару минут меня замучила совесть, и я отыскала ему в сумке флягу с водой. Прислушиваясь к тому, как корневик возится у меня за плечом, я затаенно улыбалась.

Почему-то – джерх его знает, почему, – я была рада, что вредный пенек теперь с нами.

До вечера мы проделали такой кусок пути, которого, наверное, нам еще ни разу не удавалось проехать за день. Конечно, я говорю о красных днях. Пока еще моя память о днях Меара обрывочная, неполная. Но она с каждым днем будет становиться все полнее, пока наконец мы с Карсой не сольемся в единое целое. Я чувствую. Я знаю.

Мы двигались на юг, и Четтан, спускаясь все ниже, неизменно грел мне правую щеку. Царапина над бровью засохла. Следующим четтанским днем ее уже не будет, и следа не останется – как не осталось от той давней раны.

Только в душе остался след. Навсегда.

Тело оборотня восстанавливает себя без повреждений – но какое счастье, что этого не происходит с душой! Поистине несчастным был бы человек, душа которого на каждом пересвете становилась бы прежней, стирая память о прожитом дне. Неспособный нести в себе след боли или радости, он не смог бы даже осознать своего несчастья. Страшная судьба. Хуже смерти. Ведь наша память – это и есть мы. Ну, по крайней мере, изрядная часть нас.

(Карса мысленно лизнула мне щеку).

Ближе к вечеру нам все чаще стали попадаться березовые и терховые рощи, а перед самым закатом впереди замаячила темная полоска леса. Когда до опушки осталось три-четыре перелета стрелы, я остановила коня. Лучше встретить пересвет на открытом месте, чем в незнакомом лесу. И потом, мне хотелось как следует разглядеть звезды.

Я снова не стала разжигать костер. А ведь в начале пути я попросту не представляла, что могу встречать пересвет одна в Диких землях, да еще и без костра. Стоп! Откуда это взялось – «одна»? Ах да, я ведь тогда еще считала своего спутника обычным зверем…

Я посмотрела на вулха. Его глаза блестели кровавым блеском, отражая закат.

Что я скажу ему через несколько минут, когда Четтан уже скроется, а Меар еще не взойдет? В те краткие мгновения Тьмы, когда только и могут встретиться мадхет с анхайром?

Я сбросила магическую одежду и положила ее на двумех. Та-ак… Про вехи надо сказать обязательно. Про пять вех на пути к У-Наринне, которые назвал мне умирающий хоринг. И про Сунарру все объяснить. И про Корнягу. Хотя этот и сам про себя все объяснит. Я посмотрела туда, где к седлу Ветра был пристегнут ремнями Корняга. На всякий случай. Корневик укоризненно зыркал на меня маленькими черными глазками, но молчал. Жеребца я тоже на всякий случай стреножила.

Четтан проворно скользнул за горизонт. На темном небе проступили звезды. Я смотрела на них во все глаза, потому что звезды были чудом. Смотрела бы я на них так же восторженно, если бы они появлялись на каждом пересвете, а не только в легендарные Смутные дни? Не знаю. Думаю, да. Чудо не блекнет от повторения.

Я с сожалением опустила взгляд с неба на землю. Туда, где поднимался со звериных четверенек анхайр. Наверное, для кого-то превращение зверя в человека тоже было чудом – не меньшим, чем звезды. А для меня – просто жизнью.

Я улыбнулась и протянула руку:

– Здравствуй, Одинец.

Его рука была влажной и горячей. Он сильно сжал мою ладонь – то ли боялся, что я ее тотчас отдерну, то ли ему трудно было рассчитывать силы сразу после превращения. И неожиданно привлек меня к себе. Все его тело оказалось влажным и горячим.

Я замерла и, кажется, перестала дышать. Одинец тоже замер в неловкой позе, сжимая мою руку, и только наши сердца стучали часто-часто. С какой-то непонятной отстраненностью я заметила, что стук сердца анхайра замедляется, входит в обычный человеческий ритм, а кожа становится прохладной. Мое же сердце, наоборот, забилось еще быстрее, готовясь к превращению. Наверное, и тело мое стремительно раскалялось, только я этого не чувствовала.

Одинец наклонился ко мне и коснулся моих губ прохладными губами. И сразу перестал меня удерживать, разжал объятия. Я невольно отпрянула и отступила на шаг.

Синее зарево Меара вспыхнуло на востоке, и закон оборотня швырнул меня на четвереньки.

Тьма без звезд хлынула в мою смятенную душу.

Вы, наверное, уже привыкли, что рассказ мой начинается с пересвета, когда вулх становится Мораном. На сей раз будет не так.

• Предыдущая
• 60/127
• Следующая