Угонщики - Пратчетт Терри Дэвид Джон - Страница 3

Когда в ту ночь Масклин вернулся домой, он долго смотрел на кучку мертвой золы у входа, потом воткнул копье в землю и расхохотался. Он хохотал, покуда смех не перешел в рыдания. В тот момент ему никого не хотелось видеть. Он вошел в нору и уселся в углу. Гримма тотчас принесла ему ореховую скорлупку с крапивным чаем. Холодным крапивным чаем.

— Они страшно переживают, что так получилось, — пробормотала она извиняющимся тоном.

Масклин лишь горестно рассмеялся в ответ:

— Ну да. Могу себе представить. Я только и слышу от них: «Парень, у меня вышел весь табак, принеси-ка мне новый окурок». Или: «Что-то в последнее время у нас не было рыбы, выкроил бы ты время сходить на речку». Или: «Вы, молодежь, только о себе и думаете. Вот в мое время…»

Гримма тяжело вздохнула:

— Что ты хочешь от стариков? Они и так делают все, что могут. Просто у них не укладывается в голове, что во времена их молодости нас были сотни, а теперь…

— На то, чтобы добыть огонь, уйдет несколько дней, — угрюмо пробурчал Масклин.

У них было увеличительное стекло, но что толку — ведь нужен еще и солнечный день. Очень солнечный день.

Он бесцельно пнул ногой кучку грязи на полу.

— Все, хватит с меня, — произнес он, не повышая голоса. — Я ухожу отсюда.

— А… а мы как же без тебя?

— А как же я? Обо мне кто-нибудь подумал? Разве это жизнь?

— Но если ты уйдешь, они умрут!

— Они и так умрут! — огрызнулся Масклин.

— Замолчи, это жестоко!

— Но это правда. Рано или поздно умирают все. Мы умрем, с этим ничего не поделаешь. Ты посмотри на себя. У тебя и минуты нет, ты только и знаешь, что убираешь за ними, ходишь за ними, стираешь за ними, готовишь им еду. А тебе уже скоро три! Не пора ли подумать о своей собственной жизни?

— Когда я была ребенком, матушка Морки была ко мне очень добра. И ты тоже когда-нибудь состаришься… — не сдавалась Гримма.

— Думаешь? Я лично в этом очень сомневаюсь. И кто же, интересно, будет тогда обдирать себе пальцы до кости, стирая мое белье?

Масклин чувствовал, как заводится все больше и больше. Он знал, что правда на его стороне, и все же его не покидало отвратительное ощущение собственной неправоты. Это было хуже всего.

Снова и снова думал он о том, чтобы уйти, и всегда после этих мыслей на душе оставался горький, злой осадок. А ведь все, кто был умен, все, у кого хватило решимости, кто был достаточно храбр, ушли давным-давно. Кто куда. «Старина Масклин, — говорили они, — мы знаем, на тебя можно положиться. Присмотри пока за стариками, а там мы вернемся, вот только найдем местечко получше — и придем за вами». И каждый раз старина Масклин соглашался, а потом, вспоминая, как все произошло, возмущался и негодовал. Он был зол на ушедших за то, что они ушли, он был зол на себя за то, что остался. В этом заключалась его беда — он слишком легко давал себя уговорить. Он и сам это знал. Что бы ни обещал он себе, берясь за какое-нибудь дело, рано или поздно он все равно выбирал путь наименьшего сопротивления.

Гримма подняла голову и посмотрела ему в глаза.

Он только пожал плечами.

— Ладно, в конце концов, они могут пойти с нами, — решил он.

— Ты же знаешь, они не хотят сниматься с места. Они слишком стары. И они здесь родились, здесь выросли. Им здесь нравится.

— Им здесь нравится, пока мы за ними ходим, — пробурчал Масклин.

Продолжать разговор дальше не имело смысла. На ужин опять были орехи. Масклину достался червивый. После ужина он выбрался наружу, дошел до насыпи и вскарабкался наверх. Он сидел, положив подбородок на руки, и смотрел на автостраду.

Внизу перед ним плыл поток красных и желтых огней. Там, внутри этих коробок, сидели люди, спешившие по каким-то своим загадочным человеческим делам. Они вечно куда-то торопятся. Неведомо куда.

Он готов был поклясться, что они не едят крыс. Людям вообще просто. Пусть они большие и неповоротливые, зато им не приходится жить в сырой норе. И у них нет выживших из ума старух, которых оставляют поддерживать огонь. В чае у них никогда не бывает червяков. Они могут идти, куда хотят, и делать, что им заблагорассудится. Весь мир принадлежит им.

И они всю ночь напролет носятся туда-сюда в этих маленьких грузовичках. Неужели они никогда не спят? Их, должно быть, сотни.

Сколько раз он мечтал о том, чтобы забраться в какой-нибудь грузовик и уехать отсюда прочь. Грузовики часто останавливались у кафе, и было так просто — фантастически просто — залезть в один из них. Они такие чистые, такие блестящие, и уж наверняка они едут туда, где лучше, чем здесь. И разве был другой выход? Номы не переживут зимы, если останутся здесь. Мысль о том, что они оказались без крова накануне наступления холодов, приводила Масклина в отчаяние.

Конечно, никуда он отсюда не уедет. «Ты никогда этого не сделаешь, — говорил он себе. — Ты так и будешь сидеть здесь и мечтать, провожая взглядом эти огни, со свистом уносящиеся во тьму».

Над ними покачивались звезды… Торрит говорил, звезды — это очень, очень важно. Но именно сейчас Масклин был с ним не согласен. Звезды ведь нельзя съесть. И смотреть на них не очень-то интересно. Если подумать, звезды совершенно бесполезны…

Издалека донесся чей-то крик.

Разум Масклина еще ничего не успел осознать, но тело его выпрямилось, словно подброшенное пружиной, и вот он уже бесшумно несся вниз с насыпи, через низкорослый кустарник, ко входу в нору.

Первое, что он увидел, — торчащий вертикально вверх и возбужденно подрагивающий рыжий хвост. Морда хищника была под землей, но Масклин сразу понял, с кем имеет дело. В прошлом он несколько раз сталкивался с лисами и чудом оставался в живых.

Все происходившее дальше Масклин видел как бы со стороны. Какая-то частица его «я», настоящее, подлинное «я» Масклина — Торрит любил поговорить об этом настоящем «я», — с ужасом наблюдала, как руки его тянутся к копью, выдергивают копье из земли… В этот удар Масклин вложил все свои силы. Копье вонзилось в заднюю лапу…

Раздался приглушенный визг, зверь дернулся, и прямо перед собой Масклин увидел страшный оскал взбешенного хищника. Желтые, горящие глаза лиса сфокусировались на маленькой фигурке нома. Тяжело дыша, Масклин рванул копье на себя. Это было одно из тех мгновений, когда время замирает и все вокруг видится с необычайной отчетливостью. Возможно, на пороге смерти чувства обостряются, жадно пытаясь схватить последние детали, пока еще есть хоть какой-то шанс.

Морда лиса была перепачкана кровью.

И вдруг Масклина охватил неистовый гнев. Он нарастал, словно огромный пузырь, готовый вот-вот лопнуть. Что у него было в этой жизни? А сейчас перед ним стояла ухмыляющаяся тварь, готовая отнять и это немногое.

Лис высунул красный шершавый язык и облизнулся. Масклин знал, что выбор у него невелик: бежать или умереть.

Вместо этого он бросился в атаку. Копье взвилось, словно птица, и задрожало, вонзившись лису в губу. Взвизгнув, зверь принялся царапать лапами морду, и тогда Масклин рванулся вперед, через грязь, не разбирая дороги; подгоняемый собственной злостью, он подпрыгнул и, уцепившись за рыжий мех, принялся карабкаться вверх, туда, где была лисья шея. В руке его оказался костяной нож, и он бил, бил, бил изо всех сил, пытаясь раз и навсегда свести счеты со всем, что есть несправедливого в этом мире…

Лис тявкнул, взвился в воздух и тяжелыми скачками понесся прочь. Если бы Масклин мог тогда осознавать, что делает, он бы понял, что удары ножа не причиняют зверю ни малейшего вреда, а только раздражают его, но лис еще ни разу в жизни не сталкивался с пищей, которая бы так яростно сражалась, и сейчас единственным желанием зверя было убраться отсюда подальше.

Лис с разбегу ударился грудью о дорожное ограждение, взвизгнул, пригнулся и, протиснувшись под бетонной балкой, бросился навстречу огням шоссе.

И тут к Масклину вернулась способность думать. В уши ему ударил гул машин, двигающихся по автостраде. Он резко разжал руки и упал в высокую траву, в то время как животное на всем скаку выскочило на асфальт.