Замри, умри, воскресни! - Брэдбери Рэй Дуглас - Страница 14
- Предыдущая
- 14/49
- Следующая
— Дэвид… — Эти слова ее потрясли.
— Что захочу, то и сделаю!
— Ты еще не вышел из детства, Дэвид. Как же я раньше не сообразила. Если так будет продолжаться, я не смогу с тобой жить.
— А придется, — сказал он.
— Что ты хочешь этим сказать?
Он и сам не знал, что хочет сказать. Беспомощно озираясь, он выдавил:
— Я хочу сказать… хочу сказать… если ты попробуешь уйти, я сяду к столу и опишу тебя черным по белому…
— Ах, ты… — У нее поплыло перед глазами.
Она расплакалась. Совсем тихо, почти беззвучно, только вздрагивали плечи, и хрупкая фигурка вжималась в кресло.
— Извини, — сказал он неловко; ему претила эта сцена. — Я не так выразился. Не сердись, Лиза. — Приблизившись, он положил руку ей на плечо.
— Я тебя не покину, — выговорила она.
И, закрыв глаза, погрузилась в раздумья.
Ближе к вечеру она вернулась из города, купив запас продуктов и большую, отливающую блеском бутылку шампанского. Дэвид рассмеялся:
— Что мы отмечаем?
— Как что? — Она протянула ему бутылку. — Отмечаем твою славу величайшего поэта на свете!
— Не вижу повода для сарказма, Лиза, — сказал он, наполняя бокалы. Предлагаю тост за… за Вселенную. — Он сделал первый глоток. — Отличная штука. — Он указал на ее бокал. — Почему ты не пьешь? Не нравится?
В ее увлажнившихся глазах читалась грусть. Она долила ему еще шампанского и подняла свой бокал:
— За то, чтобы мы всегда были вместе. Всегда.
Комната покачнулась.
— Ударило в голову, — без улыбки сообщил он, присаживаясь, чтобы не потерять равновесие. — Вредно пить на пустой желудок. О господи!
Прошло минут десять. Она снова наполнила его бокал. Без всякой причины ее лицо вдруг озарилось счастьем. А он хмурился, разглядывал перо и бумагу, а сам тем временем пытался принять решение.
— Лиза?
Тихонько напевая, она уже готовила ужин.
— Я настроился. Весь вечер думал, и…
— И что, дорогой?
— И теперь готов написать величайшее стихотворение всех времен — немедленно!
У нее дрогнуло сердце.
— Про нашу долину?
— Нет, нет! — самодовольно ухмыльнулся он. — Бери выше! Гораздо выше!
— Боюсь, не угадаю, — призналась она.
— Все просто.
Он сделал очередной глоток. Хорошо, что жена сообразила купить шампанского: оно будоражит мысли. Он занес перо над чернильницей.
— Я напишу стихотворение о Вселенной! Надо только подумать…
— Дэвид!
Он даже вздрогнул.
— Что такое?
— Нет, ничего. Может, выпьешь еще шампанского, милый?
— А? — Он слегка удивился. — Не откажусь. Наливай.
Стараясь казаться непринужденной, она уселась рядом.
— Расскажи-ка подробнее. О чем ты собираешься написать?
— О Вселенной, о звездах, об изящных танцах планет, о том, как бьются в эпилептическом припадке кометы, как мельтешат астероиды, словно инфузории под исполинским микроскопом, как рыщут вслепую метеоры, а гигантские солнца сливаются в жарких объятиях — я опишу все и вся, как возжелает мой разум! Землю, солнце, звезды!
— Нет! — вскричала она, но вовремя спохватилась. — Я хочу сказать, милый, не надо замахиваться на все сразу. Лучше двигаться постепенно…
— Постепенно! — Он скорчил презрительную гримасу. — Я только и делал, что двигался постепенно, однако не пошел дальше ромашек и одуванчиков.
Его перо побежало по бумаге.
— Что ты делаешь? — Она схватила его за локоть.
— Отстань! — Он оттолкнул ее.
Но она успела заметить черную строку:
— «Пределов нет планетам, звездам, солнцам…»
Не помня себя, она закричала:
— Постой, Дэвид, вычеркни, пока не поздно! Прекрати!
Он посмотрел на нее так, будто их разделял длинный, темный, гулкий туннель:
— Вычеркнуть? Еще чего? Это же поэзия! Не вычеркну ни единого слова. Я остаюсь поэтом!
Она кинулась на него и ощупью выхватила перо. А потом в мгновение ока вымарала всю строку.
— Пока не высохли чернила, пока не высохли чернила!
— Идиотка! — заорал он. — Не смей ко мне приближаться!
Она бросилась к окну. Первые вечерние звезды были на месте, и полумесяц тоже. От облегчения у нее вырвался сдавленный всхлип. Резко обернувшись, она устремилась к мужу.
— Хочу помочь тебе…
— Не нуждаюсь!
— Ты что, ослеп? Разве тебе не видна сила твоего пера?
Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, она налила ему еще шампанского; оно было принято без возражений.
— Ах, — устало вздохнул он, — голова кругом идет.
Но это его не остановило, и он продолжал писать, не сводя глаз с нового листа бумаги.
— Вселенная… ей края нет… и мириады звездных глаз…
Она лихорадочно подбирала слова, хотя бы обрывки фраз, которые могли бы отвлечь его от этого занятия.
— Слабые стихи, — выпалила она.
— Почему это слабые? — не отрываясь, переспросил он.
— Надо заложить основу, а на ней уже строить здание, — рассудительно пояснила она. — Вначале показать, как заводится пружина часов или как Вселенная начинается с молекулы, а потом прорастает сквозь звезды небесным фейерверком…
Перо замедлило бег; Дэвид нахмурился.
Заметив, что ее слова возымели действие, она поспешила продолжить:
— Понимаешь, милый, тебя захлестывают эмоции. Не нужно начинать с грандиозных вещей. Прибереги их на самый конец. Двигайся к кульминации шаг за шагом!
Между тем чернила высыхали. Она не сводила глаз с исписанного листа. Еще каких-то шестьдесят секунд… Он оторвал перо от бумаги.
— Возможно, в этом что-то есть. Повторяю: возможно. — Он отложил перо в сторону.
— Так оно и есть, я убеждена, — засмеялась она. — Дай-ка мне ручку… вот так…
Она боялась получить отпор, но он сидел молча, подперев ладонью свой бледный лоб, и мучился от избытка выпитого шампанского.
Ее рука перечеркнула стихотворение жирной чертой. У нее замерло сердце.
— Вот теперь, — заботливо сказала она, — ты возьмешься за перо, а я буду помогать. Начинай с малого и возводи здание, как пристало художнику.
Его глаза подернулись серой поволокой:
— Может, ты и права. Может быть, может быть.
За окном стонал ветер.
— Ну-ка, поймай этот ветер! — предложила она, оставляя лазейку для его тщеславия. — Поймай ветер!
Его пальцы поглаживали ручку.
— Поймал! — раздался хмельной выкрик. — Поймал ветер! Заточил в чернильную клетку!
— Лови цветы! — взволнованно подсказала она. — Не пропусти ни одного цветка в долине! И траву забирай!
— Есть! Поймал цветы!
— Теперь пригорок! — скомандовала она.
— Есть пригорок!
— Долину!
— И долину!
— Солнечный свет, запахи, деревья, тени, дом с садом и все, что в доме!
— Да, да, да, — кричал он, не прекращая писать.
И пока он бойко водил пером по бумаге, она сказала:
— Дэвид, я люблю тебя. Прости меня, милый, за то, что я сейчас сделаю…
— Что? — не расслышал он.
— Ничего особенного. Просто мы не ценим того, что у нас есть, и всегда хотим переступить черту. Ты тоже этого не избежал, Дэвид, и совершил ошибку.
Не отрываясь от работы, он закивал. Она поцеловала его. Он потрепал ее по щеке.
— Знаете что, юная леди?
— Что?
— Вы мне нравитесь, да, голубушка, вы мне определенно нравитесь.
Она встряхнула его за плечи:
— Не спи, Дэвид, не спи.
— Глаза слипаются. Спать хочу.
— Еще не время, дорогой. Вот напишешь стихотворение, последнее стихотворение, Дэвид, самое прекрасное, и уж тогда… Послушай меня…
Он покрутил в руках перо.
— А что писать-то?
Она пригладила его волосы, дотронулась пальцами до его щеки, поцеловала, не сдерживая дрожь. Потом закрыла глаза и начала диктовать:
— Жил-был добрый человек по имени Дэвид, и была у него жена, звали ее Лиза…
Перо двигалось мучительно и устало, еле-еле выводя слова.
— Ну?
— И жили они в домике, что стоял в райских кущах…
- Предыдущая
- 14/49
- Следующая
