Девочка из города (сборник) - Воронкова Любовь Федоровна - Страница 12
- Предыдущая
- 12/28
- Следующая
Мальчишки стояли на берегу. Романок был с ними. Они стояли на самом краю и бросали палки на середину реки, чтобы посмотреть, как они крутятся в бурунчиках.
Вдруг мальчишки закричали. Край берега, на котором они стояли, отделился и медленно поплыл… Это был кусок льда, прибитый к земле. Ребята один за другим прыгали на берег. Только Романок, растерявшись, стоял и не знал, что ему делать. А полоска воды между ним и берегом потихоньку увеличивалась и увеличивалась.
– Прыгай! – кричали ребятишки. – Прыгай скорее!
– Прыгай, дурак! – взвизгнула Таиска.
Валентинка, увидев Романка на уплывающей льдине, такого маленького, жалкого и растерянного, забыла все на свете. Она прыгнула в воду, сдернула Романка со льдины и вместе с ним выскочила обратно на берег.
Все произошло очень быстро. Валентинка даже испугаться не успела. Но она увидела уплывающую льдину, которая уже неслась по течению, ведь Романок сейчас стоял бы на ней! Она заглянула в темную воду, в которую только что прыгнула, – до чего страшная эта вода! И ей стало до того жутко, что слезы подступили к горлу.
Таиска подлетела, отшлепала Романка и отогнала его от реки, словно он не человек был, а какая-нибудь овца.
Потом подошла к Валентинке:
– Как же теперь домой-то идти? С тебя так и льет. Полны валенки небось. А ну-ка, скинь!
Девочки помогли Валентинке снять валенки и вылили из них воду. Валентинка дрожала.
– Пошли к бабушке Славиной! – сказала Варя. – Она добрая. Мы когда зимой в прорубь провалились, она всех нас сушила.
– И правда! – подхватила Таиска. – Пошли!
Бабушка Славина одиноко жила в своей маленькой избушке. Ни родных, ни близких у нее не было. Но когда соседи заходили к ней за какой-нибудь нуждой или ребятишки забегали со своим горем, она всегда была рада помочь, чем только могла.
Бабушка велела Валентинке снять валенки и намокшее платье, дала ей свою шубейку и затопила печку. А на стол поставила чугунок со сладкой пареной брюквой:
– Ешьте. Мед, а не брюква.
Девчонки все еще переживали случившееся. Они уже не дичились Валентинки. И Валентинка больше не боялась их. Они не смеялись над ее синим капором, не разглядывали, какие у нее чулки.
– А все-таки у нас Валентинка смелая, – сказала Таиска. – Я еще и опомниться даже не успела…
Аленка поежилась:
– Прямо в воду! Ух!.. А если б тут не мелко было? Если б тут яма была?
– Страшно! – прошептала Варя.
– Ну и что ж, что страшно! – ответила Валентинка. – А если б Романок ваш был? И ты тоже прыгнула бы. Мало ли что страшно! Конечно…
Она вдруг заплакала. Ей снова представилось, как бурная река уносит льдину и Романок стоит на этой льдине и смотрит на всех испуганными синими глазами. А льдину уже вертит, уже крутит в воде… Ой, что, если б это и в самом деле случилось?
– Ну, ведь не случилось же, ведь не случилось же! – повторяла Таиска. – Ведь не случилось же!
Но неожиданно всхлипнула и сама. И тут же рассердилась:
– Уж и надаю я этому Романку сегодня! Будет он у меня знать, как в реку соваться!
Огонек увидел солнце
Серые стояли дни. Тяжелый сырой туман висел над землей. Ночи были непроглядны. Только ветер шумел и река бушевала вдали.
И вдруг ударило солнце. Засверкали Грушины спицы, воткнутые в клубок; словно серебряные, засветились ручки у комода; заблестела посуда на полке, и на большой глиняной миске отчетливо проглянули глянцевые синие цветы.
А на подоконниках, затопленных солнцем, свежо и сквозисто зеленели дедушкины сеянцы.
Валентинка была молчалива. Но ей казалось, что начался какой-то необъяснимый длительный праздник. Этот праздник не имел названия, но он был разлит в воздухе, глядел в окна. Она вышла на улицу – праздник был и здесь. Да еще какой! Снег уже исчез – туман и черные ночи согнали его. Синие лужи, словно осколки зеркала, ослепительно сверкали под солнцем. Тонко звенел ручеек, бегущий через двор. А возле избы на старой березе пел скворец. Как он пел! Он словно хотел рассыпаться сам в своих звонких трелях, он даже крылья распускал и весь трепетал от неизбывного счастья.
Дед на усадьбе подправлял изгородь. Он постукивал топором по тонким ольховым жердинкам, подгонял их, прилаживал к высоким кольям, перевязывал мягкой, как волокно, ивовой корой.
Но вот он остановился отчего-то, поднял бороду и глядит в небо. Валентинка сразу встревожилась. Что там? Самолет? Немецкий?
Дед поманил ее пальцем. Валентинка подошла. И – как хорошо! – вместо жесткого, воющего гула немецких пропеллеров она услышала еще одну птичью песню. Словно серебряные колокольчики звенели вверху. Словно серебряный дождик падал на землю. Высоко-высоко дрожала в небе маленькая птица.
– Дедушка, кто это? – спросила Валентинка. – Это соловей?
– Это не соловей, – ответил дед, – это самая наша крестьянская птичка. Всегда она с мужиком в поле. Мужик работает, а она над ним поет, веселит его, радует. Это, Валентинка, жаворонок!
– Жаворонок?!
Тотчас вспомнились жаворонки, которых они лепили из теста. Какой же этот? Может, как Таискин, – с широкими крыльями и гребешком на голове? Или такой, как был у нее, – с тремя перьями в хвосте? Какие у него перья: синие или красные?
Но нет! В толстой книге был нарисован жаворонок. Маленькая серая птичка с хохолком на голове. Такая же простая серая птица, как воробей.
Ну и пусть как воробей! Пусть совсем простая и совсем серенькая! Все равно – это самая лучшая птичка на свете!
Среди улицы, подернутой яркой зеленью, одна за другой собирались бабы-колхозницы. Сначала две встретились, заговорили и остановились. Потом из соседних дворов подошли. Все поглядывали на теплое небо, на талый, украшенный лужицами выгон, советовались о чем-то…
– Вроде как пора… Уж вон возле палисадника и крапива выскочила.
– Да, думается, пора… Чего ж томить, пусть прогуляются… Ванька, беги за пастухом!
Вышла мать за калитку:
– Что, бабы, скотину, что ли, выгонять?
– Да вот стоим думаем.
– А чего ж думать? Тепло, хорошо… Да вот председатель идет… Эй, Василий Никитич, подойди к нам на совет!
Председатель колхоза, крепкий загорелый старик, подошел к женщинам, снял шапку, поклонился:
– О чем совет идет?
– О скотине совет. Выгонять не пора ли?
– Ну что ж, – ответил Василий Никитич. – Давайте выгонять.
А потом обернулся к Дарье, спросил приветливо:
– Ну как, Дарья, твоя новая дочка: приживается?
– Приживается, – ответила мать.
– Ну, вот и добро, вот и добро! Расти ребятишек, Дарья. А в чем нужда будет – приди скажи. Колхоз поможет.
Мать несколько раз кивнула ему головой:
– Спасибо, Василий Никитич! Спасибо на добром слове!
Решив выгонять скотину, женщины разошлись по дворам.
Таиска выскочила на улицу:
– Валентинка, пойдем смотреть!
Пастух встал на краю деревни и хлопнул длинным кнутом. Словно выстрелил! Потом еще раз и еще…
По всей деревне начали открываться скрипучие ворота – впервые после того, как наглухо закрылись осенью. По всей деревне замычали коровы, заблеяли овцы… Вот-то гомон поднялся на улице!
Мать прежде всех выпустила корову Милку. Милка подняла голову, раздула ноздри и заревела, как в трубу затрубила. Сонные глаза ее заблестели, будто внутри больших черных зрачков зажглось по фонарику.
– Ну иди, иди! – сказала мать, слегка стегая ее пучком вербы (такой уж обычай – выгонять скотину в первый день вербой). – Иди и другим давай дорогу!
- Предыдущая
- 12/28
- Следующая
