Клуб серийных убийц - Пови Джефф - Страница 15
- Предыдущая
- 15/49
- Следующая
ПСИХИАТР: (Серьезно.) Что?
(Ведущий понимает, что сейчас не время для шуток.)
ВЕДУЩИЙ: Извините. Продолжайте, пожалуйста.
(Психиатр пронзительно смотрит на ведущего, а потом снова поворачивается к камере.)
ПСИХИАТР: В частности, это место может пролить свет на то, почему был убит Тернер Тернер III.
Я знаю, что все в клубе просто умирают от желания позвонить по телефону и сообщить, что Тернер Тернер III — не настоящее имя Уильяма, это был просто псевдоним. Только Уилл мог придумать себе такое дурацкое имя. В конце концов я все-таки умудряюсь обратить на себя внимание официантки и знаками показать ей, что хочу пива.
ПСИХИАТР: {Читает.) По моему твердому убеждению, человечеством правит страх перед наступлением вечной ночи. Солнце — наш друг и вдохновляющая сила, наше убежище от круглосуточного кошмара. Лучше всего для человека было бы следовать за восходом по всему миру, никогда не знать ночи, и тогда ему никогда бы не пришлось столкнуться со смертью.
(Психиатр поднимает глаза от книги и смотрит на ведущего, который явно не понял ни слова.)
ПСИХИАТР: Я думаю, кто-то прочел это и решил убить его.
— Если кто-то его и убил, это был его издатель. — Я начинаю смеяться, как только Чак Норрис открывает рот, я смеюсь, что бы он ни сказал. Не успеет Чак начать, а я уже хохочу, как обезумевшая гиена. — Надо признать, книги у него были совершенно дрянные. — Шутка не удалась, и никто не смеется. Бетти смотрит на меня ледяным взглядом, и я рад, что глухая официантка загородила меня локтем, когда принесла пиво. Чак тепло подмигивает официантке, и та очень довольна.
Думаю, это сделала его мать. — Джеймс Мейсон очень тихий человек, он почти всегда молчит и не любит говорить на публике. Это удивляет меня, потому что Джеймс адвокат, а мне всегда казалось, что адвокаты должны быть более агрессивными и громкоголосыми. Я часто думаю, сколько же человек этот невероятно застенчивый адвокат успешно защитил за двадцать лет службы. Наверное, двоих, не больше.
— Уилл говорил мне, что собирается написать о ней книгу. Полуавтобиографическую, так, кажется. Может, она прочла черновик и он ей не понравился.
— Это неплохая идея, мистер Мейсон.
Джеймс, кажется, так потрясен тем, что наконец-то сказал что-то разумное, что чуть не падает со стула.
— Это мамочка придумала… Шер продолжает.
— Хочу напомнить, что мистер Холден был одним из немногих членов клуба, не убивавших своих матерей.
— Пока. — Чак пытается реабилитироваться после предыдущей неудачной шутки, и я снова смеюсь.
— Я согласна с Шер. Кто скажет, что это не его мамаша? — Бетти со всеми познакомилась и чувствует себя в клубе довольно комфортно. Сегодня вечером она расчесала волосы на прямой пробор и оставила их распущенными, и мне нравится, как она отбрасывает непослушные пряди, чтобы они не лезли в глаза.
Берт не убежден.
— Давайте подумаем об этом еще. Неужели чья-то мама действительно способна таким вот образом убить свое чадо? Я имею в виду, это уж чересчур, вам не кажется? — Я обнаруживаю, что желаю Берту смерти — и немедленно.
— Ну, моя, например, могла бы. — Это я говорю гораздо раздраженнее, чем собирался.
— Разве это кого-то удивляет? — Чак хихикает, с ним и некоторые другие.
— Моя, думаю, тоже могла бы. — Шер говорит это с непроницаемым лицом, и хихиканье немедленно смолкает.
— А моя просто пыталась. — Практически вся семья Таллулы пыталась ее убить.
Паника прошла. Я делаю большой глоток пива.
— Если подумать, может, стоит кому-нибудь съездить и прикончить его мать. Ну, почтить память Уилла. — Джеймс, пораженный тем фактом, что к нему прислушались, уже начинает командовать.
Семеро людей, собравшихся вокруг стола, немедленно и очень громко отзываются:
— Я это сделаю! — Я добавляю свой голос, но понимаю, что, чтобы меня услышали, мне следовало бы завизжать. Все поднимают руки, как школьники, и выглядят такими возбужденными и готовыми к свершениям, что я уж и не знаю, какое решение примет Тони, председатель клуба.
— Меня. Выбери меня, Тони.
— Нет, меня.
— Меня, Тони, меня.
— Я это сделаю, — говорит Тони и рыгает. У него такой холодный взгляд и еще более холодный голос, что спор заканчивается, не начавшись.
Я делаю еще один огромный глоток пива.
Одним меньше, осталось восемь.
С самого начала я нарочно сел рядом с Таллулой. Я изучаю ее некоторое время и прихожу к выводу, что не могу придумать никого, кто раздражал бы меня так же сильно. Когда-то она училась в Школе искусств, но кончила тем, что натирает полы в стриптиз-клубе до и после представлений. Она носит вещи из социального магазина, живет в полуразвалившемся гетто, и все, чего ей еще хочется в жизни, — это убить как можно больше людей. Она открыто признает, что ненавидит все человечество, и, насколько я себе представляю, это чувство взаимно.
Я изучаю татуировку на правом предплечье Таллулы. Там изображен кинжал, с лезвия которого капает кровь, а получившаяся лужица образует слова «Арт мертв». Зная Таллулу, я могу предположить, что Арт в данном случае — вовсе не искусство, а имя какого-то несчастного парня, с которым она была знакома.
— У меня никогда не хватало смелости спросить, но я всегда хотел узнать, где тебе сделали эту татуировку. У меня есть приятель, над которым требуется как следует поработать иголкой, — я выражаюсь так, как будто знаком с жаргоном татуировщиков, и думаю, что это звучит классно.
Таллула смотрит на меня, в ее холодных серых глазах ничего, кроме ненависти.
— Я сделала это сама.
— Ух ты. Это же… ох… просто здорово. Так ты, значит, левша?
— Ты так думаешь? — Сарказм тут совершенно ни к чему, но такая уж у нее манера.
Я умоляюще улыбаюсь.
— Я поражаюсь, почему ты не занимаешься татуировкой профессионально. Ты так великолепно это делаешь!
Таллула делает саркастическую гримаску и закуривает.
— Подтирать пол за стриптизершами. Это так унизительно, особенно когда у человека такой большой талант. — Я должен ее подколоть. Просто должен. Ничего не могу поделать. Я сказал «подколоть»? — Знаешь, твоя история меня просто пронзила… — я показываю себе на сердце. — Вот здесь. До сих пор не могу поверить, что ты со мной этим поделилась.
— Я рассказывала всему клубу, не одному тебе.
— Я знаю, но история была такая… динамичная. .. казалось, ты рассказываешь только мне, мне одному. Она была такая захватывающая, у меня было такое ощущение, что в комнате больше никого нет. — Мне хотелось забраться ей под кожу, стать чернилами, которые она использует, чтобы татуировать своих жертв. Ничего не могу с собой поделать. Люблю их злить.
На заднем фоне Джеймс Мейсон описывает подробности своего последнего убийства.
— Я обещал мамочке, что убью его. Я считал его угрозой — для всего, чего мы добились таким тяжким трудом. Он не был из той социальной группы, которую мы с мамочкой презираем, для меня это был просто способ сказать мамочке: «Этого судью приятно будет убить». Ни больше ни меньше. И должен вам сказать, я и в самом деле наслаждался, убивая его. Тут я не могу себя защитить, — как будто он когда-то может. — Я просто развожу руками и признаю, что это было отличное убийство.
Таллула слушает историю вполуха, она презирает Джеймса, как и всех нас.
— Этот игольчатый пистолет… Какой инструмент… Какое оружие… — я качаю головой, причмокиваю губами, как будто Таллула настоящая Королева Убийц.
И даже она, с ее холодным сердцем и ненавистью ко всему окружающему, уступает под моим нажимом.
— Насчет этого твоего друга. Вы близкие друзья?
— Ну… нет. Он… знакомый. Ну, мы просто товарищи по работе.
— Так он мужчина?
— Да-а… По крайней мере, так он уверяет, — я фыркаю. Какая восхитительная шутка. Таллула даже не слышит, ее глаза сужаются.
— Он когда-нибудь рассказывал тебе, что ходит смотреть на стриптизерш? Что платит за то, что женщины унижаются на глазах у кучи бездельников?
- Предыдущая
- 15/49
- Следующая
