В погоне за тайной века - Пасецкий Василий Михайлович - Страница 36

• Предыдущая
• 36/64
• Следующая

Дело о покупке мамонта долго странствовало по различным бюрократическим инстанциям. В конце концов было доложено Александру I, который распорядился приобрести его для музея Академии наук.

Но радость Адамса оказалась непродолжительной. Вместе с деньгами за мамонта он получил назначение в Московский университет. Это был удар по его планам. Новая должность закрывала путь на север. Его не радует высокий оклад и дешевизна жизни в Москве. Он готов пожертвовать своим личным благополучием, своим достатком ради того, чтобы оказать «значащую услугу отечеству» в исследовании полярных окраин России и утолить свою «непреоборимую страсть к путешествиям».

В августе — сентябре 1809 года он обращается к Александру I и министру просвещения П. В. Завадовскому с планом новой экспедиции для исследования Ляховских островов, «из коих отдаленнейший по всем сведениям, от тамошних народов собранным, должен иметь или соединение с Северной Америкою, или составлять особую часть света».[201]

Перед экспедицией Адамс ставит две задачи: во-первых, попытаться «достигнуть сухим путем Северного Ледовитого полюса, каковое покушение для всех мореплавателей было тщетно»; во-вторых, «отыскать отечество может быть и поныне там обитающих мамонтов».[202]

Он надеется, что ему разрешат употребить на эту экспедицию те 16 000 рублей, которые были отпущены посольству графа Головкина для обследования Станового хребта и сопредельных с ним районов. «Хотя, — пишет он Завадовскому, — по совершенной почти неизвестности границ между Россиею и Китайским государством, от нерчинских пределов до самого Восточного океана, великая польза сей экспедиции очевидна, но не меньшей ожидать можно и от подробного исследования на Ледовитом море против Святого мыса лежащих Ляховских островов, как по географии, так по геологии и астрономии».[203]

Если государственные учреждения не найдут средств на снаряжение предложенной экспедиции, то Адамс просит разрешить ему выставить остов мамонта на всероссийских ярмарках и в крупных городах России и таким способом собрать деньги на путешествие к Северному полюсу.

Но ни Александр I, ни министр народного просвещения не слышат крика его души. Им нет дела до планов Адамса, до его стремления приумножить славу отечества на ниве исследования природы Севера, до его готовности подвергать себя опасностям и лишениям во имя раскрытия тайн и загадок Арктики… Письма ученого сходятся у министра просвещения. Завадовский приказывает оставить его просьбу без ответа. Удрученный, подавленный, Адамс уезжает в Москву. Как он и предполагал, он больше не смог отправиться ни в одно странствие. Новосибирским островам пришлось еще многие десятилетия ждать на свои берега ученого-натуралиста…

Заслуга Адамса состоит не только в том что он добыл для науки первого мамонта. Значительный вклад своими путешествиями по Кавказу, Сибири и Северу он внес в зоологию и ботанику. В течение десяти лет он проделал столько маршрутов, что их общая протяженность составляет, по его словам, 150 тысяч километров.

Адамс справедливо считал, что «принес пользу, служащую к приращению знаний по натуральной истории». Ученый писал, что им обнаружено «сто тридцать доселе неизвестных растений, около трехсот в линнеевой системе не упомянутых насекомых, некоторое число млекопитающих и, наконец, скелет мамута…»[204]

Адамс был избран членом пяти зарубежных научных обществ, а его именем назван целый род и три вида растений. Все это свидетельствует о том, что его имя достойно быть запечатленным в памяти потомков.

Разбирая письма Крузенштерна, я совсем неожиданно встретил сообщение о том, что Н. П. Румянцев собирался в 1819 или 1820 году снарядить экспедицию на Новую Землю, в которой должен был принять участие доктор И. И. Эшшольц, натуралист, плававший на «Рюрике». Осуществление этого плана было отложено только потому, что морское министерство уже отправило в те края экспедицию под начальством Андрея Лазарева, родного брата знаменитого флотоводца. Плавание было неудачным. Но все же Крузенштерн хотел познакомиться с картой и журналом этой экспедиции. Свою просьбу он передал Лазареву через будущего декабриста Михаила Карловича Кюхельбекера, брата Вильгельма Кюхельбекера, товарища Пушкина по Царскосельскому лицею. Лазарев сам желал показать скромные результаты своего плавания знаменитому российскому мореходу, который «возбудил уже соперничество всех европейских держав, и самые гордые британцы в оном должны согласиться».[205]

Лазарев в своем письме пытается убедить Крузенштерна в бессмысленности исследования далекого острова.

«Подробное познание Новой Земли не может доставить ни малейших выгод», — пишет он. Во-первых, из-за прекращения промыслов у берегов этого острова по причине малых выгод. Во-вторых, Новая Земля «почти не приступна от льдов» и не может дать приют мореплавателям. В-третьих, хранящиеся в ее недрах богатства потребуют больших жертв и издержек и вряд ли обогатят тех, кто возьмется за их разработку «в столь свирепых и неблагоприятных климатах».[206]

Крузенштерна трудно было смутить подобными доводами. Если согласиться с Лазаревым, то зачем исследовать и Северо-Западный проход, зачем искать землю к северу от Колымы? Зачем искать Южный материк?.. Климат там не менее суровый. Но исследование этих земель и вод может укрепить политическое могущество России. Это он отлично понимал и советом и делом поддерживал идею посылки новой морской экспедиции для исследования Новой Земли, берега которой наносились на карты очень приблизительно.

Несмотря на скептицизм Андрея Лазарева и неуверенность Гаврилы Сарычева[207] в успехе нового плавания, было решено отправить бриг «Новая Земля» в полярное плавание. Командиром его был назначен 25-летний Федор Петрович Литке, недавно совершивший кругосветное плавание на шлюпе «Камчатка».

Назначение Литке начальником Новоземельской экспедиции оказалось началом того стремительного восхождения, которое завершилось через несколько десятилетий избранием его президентом Российской Академии наук. По словам одного из близких друзей Литке, с отрочества все его мысли и чувства были захвачены мечтою «посвятить себя чистой науке», и с этой мечтой он не расставался до конца жизни.[208]

Федор Петрович рос круглым сиротой. Его рождение стоило жизни матери. Сын и мать были вместе немногим более двух часов, а затем Федор остался один. Его отцу, мачехе, родственникам не было дела до малыша. Они отдали его в частный пансион, из которого домой отпускали только по воскресеньям. Но и дома находил он те же равнодушные стены и не менее равнодушного отца.

Ф. П. Литке.

Публикуется впервые.

«Я не помню, — вспоминал Литке в своей „Автобиографии“, — чтобы кто-нибудь меня приласкал, хотя бы потрепал по щеке, но трепку другого рода мне случалось испытывать, большею частью по наговорам мачехи».[209]

Вскоре Литке потерял и отца. Ни ему, ни его сестрам и братьям не было назначено пенсии. Одиноких детей разобрали родственники. После четырехлетних скитаний по чужим углам судьба привела Федора Литке в семью Ивана Савича Сульменева. Сульменев с командой моряков совершал по сухопутью переход из Триеста в Петербург. Проходя через Радзивилов, он оказался гостем в доме дяди Литке, увидел его сестру Наталью Федоровну, влюбился, обвенчался и увез ее в Кронштадт. Семья молодоженов и приютила у себя Литке. Сульменев был моряк старого закала, с весьма посредственным образованием, но он обладал очень отзывчивой душой и «чувствительностью почти женскою».

• Предыдущая
• 36/64
• Следующая