Раковый корпус - Солженицын Александр Исаевич - Страница 71
- Предыдущая
- 71/145
- Следующая
А тем временем Костоглотову сжали руку чёрной змеёй и определили, что давление подходящее.
Он рот раскрыл сказать следующее, почему не согласен, но из дверей врачиху позвали к телефону.
Она дёрнулась и ушла, сестра укладывала чёрные трубки в футляр, а Олег всё так же лежал на спине.
– Откуда этот врач, а? – спросил он.
Всякая мелодия голоса тоже относилась ко внутренней загадке девушки, и она чувствовала это, и говорила, внимательно слушая свой голос:
– Со станции переливания крови.
– А зачем же она старую привозит? – проверял Олег хоть и на девчёнке.
– Это – не старая, – плавно повела девушка головой и понесла корону по комнате.
Девчёнка эта вполне была уверена, что всё нужное для неё она знает.
Да может, так оно и было.
Солнце уже завернуло на сторону перевязочной. Прямо сюда оно не попадало, но два окна светились ярко, а ещё часть потолка была занята большим световым пятном, отразившимся от чего-то. Было очень светло, и к тому же чисто, тихо.
Хорошо было в комнате.
Открылась дверь, невидимая Олегу, но вошла кто-то другая, не та.
Вошла, почти не стуча туфлями, не выстукивая каблучками своего «я».
И Олег догадался.
Никто больше так не ходил. Её и не хватало в этой комнате, её одной.
Вега!
Да, она. Она вступила в его поле зрения. Так просто вошла, будто незадолго отсюда вышла.
– Да где же вы были, Вера Корнильевна?.. – улыбался Олег.
Он не вскликнул это, он спросил негромко, счастливо. И не поднимаясь сесть, хотя не был привязан к столу.
До конца стало в комнате тихо, светло, хорошо.
А у Веги был свой вопрос, тоже в улыбке:
– Вы – бунтуете?
Но, уже расслабнув в своём намерении сопротивляться, уже наслаждаясь, что он лежит на этом столе и его так просто не сгонишь, Олег ответил:
– Я?.. Нет, уж я своё отбунтовал… Где вы были? Больше недели.
Раздельно, как будто диктуя несмышлёнышу непривычные новые слова, она проговорила, стоя над ним:
– Я ездила основывать онкологические пункты. Вести противораковую пропаганду.
– Куда-нибудь в глубинку?
– Да.
– А больше не поедете?
– Пока нет. А вы – себя плохо чувствуете?
Что было в этих глазах? Неторопливость. Внимание. Первая непроверенная тревога. Глаза врача.
Но помимо этого всего они были светло-кофейные. Если на стакан кофе налить молока пальца два. Впрочем, давно Олег кофе не пил, цвета не помнил, а вот – дружеские! очень старо-дружеские глаза!
– Да нет, чепуха. Я на солнце, наверно, перегрелся. Сидел-сидел, чуть не заснул.
– Разве вам можно на солнце! Разве вы не поняли здесь, что опухолям нагревание запрещено?
– Я думал – грелки.
– А солнце – тем более.
– Значит, черноморский пляж мне запрещён?
Она кивнула.
– Жизнь!.. Хоть ссылку меняй на Норильск…
Она подняла плечи. Опустила. Это было не только выше её сил, но и выше разумения.
Вот сейчас и спросить: а почему вы говорили, что – замужем?..
Разве безмужие – такое унижение?
Спросил:
– А зачем же вы изменили?
– Что?
– Нашему уговору. Вы обещали, что будете кровь переливать мне сами, никакому практиканту не отдадите.
– Она – не практикант, она, напротив, специалист. Когда они приезжают – мы не имеем права. Но она уже уехала.
– Как уехала?
– Вызвали.
О, карусель! В карусели же было и спасение от карусели.
– Значит – вы?
– Я. А какая вам кровь старая?
Он показал головой.
– Она не старая. Но она не вам. Вам будем двести пятьдесят переливать. Вот. – Вера Корнильевна принесла с другого столика и показала ему. – Читайте, проверяйте.
– Да, Вера Корнильевна, это жизнь у меня такая окаянная: ничему не верь, всё проверяй. А вы думаете, я – не рад, когда не надо проверять?
Он так устало это сказал, будто умирал. Но своим приглядчивым глазам не мог совсем отказать в проверке. И они ухватили: «1-я группа – Ярославцева И. Л. – 5 марта».
– О! Пятое марта – это нам очень подходит! – оживился Олег. – Это нам полезно.
– Ну, наконец-то вы поняли, что полезно. А сколько спорили!
Это – она не поняла. Ну, ладно.
И он закатил сорочку выше локтя и свободно положил правую руку вдоль тела.
Правда, в том и была главная ослаба для его вечно подозрительного внимания: довериться, отдаться доверию. Сейчас он знал, что эта ласковая, лишь чуть сгущённая из воздуха женщина, тихо двигаясь и каждое движение обдумывая, не ошибётся ни в чём.
И он лежал, и как бы отдыхал.
Большое слабо-солнечное, кружево-солнечное пятно на потолке заливало неровный круг. И это пятно, неизвестно от чего отражённое, тоже было ласково ему сейчас, украшало чистую тихую комнату.
А Вера Корнильевна коварно вытянула у него из вены иглою сколько-то крови, крутила центрифугу, разбрасывала на тарелочке четыре сектора.
– А зачем – четыре? – Он спрашивал лишь потому, что всю жизнь привык везде спрашивать. Сейчас-то ему даже и лень была знать – зачем.
– Один – на совместимость, а три – проверить станцию по группе. На всякий случай.
– А если группа совпадает – какая ещё совместимость?
– А – не свёртывается ли сыворотка больного от крови донора. Редко, но бывает.
– Вон что. А вертите зачем?
– Эритроциты отбрасываем. Всё вам надо знать.
Да можно и не знать. Олег смотрел на потолочное мреющее пятно. Всего на свете не узнаешь. Всё равно дураком помрёшь.
Сестра с белой короной вставила в защемы стойки опрокинутую пятомартовскую ампулу. Потом под локоть ему подложила подушечку. Резиновым красным жгутом затянула ему руку выше локтя и стала скручивать, следя японскими глазами, сколько будет довольно.
Странно, что в этой девочке ему повиделась какая-то загадка. Никакой нет, девчёнка как девчёнка.
Подошла Гангарт со шприцем. Шприц был обыкновенный и наполнен прозрачной жидкостью, а игла необыкновенная: трубка, а не игла, трубка с треугольным концом. Сама по себе трубка ничего, если только её тебе вгонять не будут.
– У вас вену хорошо видно, – заговаривала Вера Корнильевна, а сама подёргивала одной бровью, ища. И с усилием, со слышным, кажется, прорывом кожи, ввела чудовищную иглу. – Вот и всё.
Тут много было ещё непонятного: зачем крутили жгутом выше локтя? Зачем в шприце была жидкость как вода? Можно было спрашивать, а можно и самому голову потрудить: наверно, чтоб воздух не ринулся в вену и чтобы кровь не ринулась в шприц.
А тем временем игла осталась у него в вене, жгут ослабили, сняли, шприц ловко отъяли, сестра стряхнула над тазиком наконечность прибора, сбрасывая из него первую кровь, – и вот уже Гангарт приставила к игле вместо шприца этот наконечник и держала так, а сама наверху чуть отвернула винт.
В стеклянной расширенной трубке прибора стали медленно, по одному, подниматься сквозь прозрачную жидкость прозрачные пузырьки.
Как пузырьки эти всплывали, так и вопросы, один за другим: зачем такая широкая игла? зачем стряхивали кровь? к чему эти пузырьки? Но один дурак столько задаст вопросов, что сто умных не управятся ответить.
Если уж спрашивать, то хотелось о чём-то другом.
Всё в комнате было как-то празднично, и это белесо-солнечное пятно на потолке особенно.
Игла была введена надолго. Уровень крови в ампуле почти не уменьшался. Совсем не уменьшался.
– Я вам нужна, Вера Корнильевна? – вкрадчиво спросила сестра-японочка, слушая свой голос.
– Нет, не нужны, – тихо ответила Гангарт.
– Я схожу тут… На полчаса можно?
– Мне не нужны.
И сестра почти убежала с белой короной.
Они остались вдвоём.
Медленно поднимались пузырьки. Но Вера Корнильевна тронула винт – и они перестали подниматься. Не стало ни одного.
– Вы закрыли?
– Да.
– А зачем?
– Вам опять надо знать? – улыбнулась она. Но поощрительно.
Было очень тихо в перевязочной – старые стены, добротные двери. Можно было говорить лишь чуть громче шёпота, просто выдыхать без усилия и тем говорить. Так и хотелось.
- Предыдущая
- 71/145
- Следующая
